Падчерица Синей Бороды - Васина Нина Степановна - Страница 27

– Темно, – шепчет она, распахнув дверь.

Тут я вспомнила, что забыла выключить автоматы на электрощитке, а ярко освещенное пространство тайной комнаты Синей Бороды в мои планы совсем не входило!

– Я сбегаю за фонариком! – бросаюсь к лестнице, не дожидаясь, что она скажет, и по дороге выключаю автоматы.

На первом этаже со всего размаху врезаюсь в охранника Колю. Он стоит в дверях кухни. Обхватив меня за плечи ручищами, Коля зловеще интересуется:

– Что происходит?!

– Ничего, мы с Ритой…

– Я тебя спрашиваю, что происходит?!

– Не кричи на меня, не имеешь права, – бормочу я, пытаясь освободиться. Вот идиотка, надо было закрыть Риту в чулане, пока она еще в угаре азарта. Что будет, если Коля поднимется наверх и обнаружит тайную комнату?..

– Последний раз спрашиваю, что это такое происходит, почему посуда не вымыта?!

Правая рука, отцепившись от моего плеча, показывает на стол.

– Разболтались тут! Никакой дисциплины и порядка! Побеги, да? Консервы! Птички!!

– Я вымою потом, честное слово, просто мы с Ритой…

– Приказываю: вымыть немедленно!

– Я пока не могу, мы с Ритой съели чего-то не того, вот и не слезаем с унитаза. Коля, ты пойди пока на улицу, неудобно нам с поносом, когда посторонние мужчины в доме, понимаешь?

– Это ты привезла заразу из Москвы! – склоняется ко мне Коля и обшаривает глазами мое лицо в поисках явных признаков инфекционного заболевания. Показательно скорчившись, хватаюсь рукой за низ живота.

– Я должен доложить об этом старшему, – озаботился наконец еще чем-то, кроме грязной посуды, Коля.

– Доложи, доложи, попроси, чтобы нам баньку протопили, а в дом пока не заходите, мы раздетыми можем оказаться. Да иди же отсюда! – закричала я что есть силы, изображая абсолютное недержание.

Закрываю за ним входную дверь, хватаю фонарь и несусь наверх через две ступеньки.

– Ты только подумай, сплошной хлам какой-то! – Рита уже обследовала содержимое коробок в полутьме и теперь, чуть не плача от разочарования, потрясает древними бухгалтерскими бланками, выцветшими школьными тетрадками из таких далеких времен, что мы не сразу распознаем вывалившиеся из них промокашки.

– Давай закроемся и обследуем все хорошенько, – предлагаю я.

– Да нечего тут обследовать, – сдается Рита. – В одной коробке лежит компьютер, я нашла розетку у пола, а света все равно нет, в нем не покопаться. Давай заберем компьютер вниз и вечером подключим. После писем у камина! – подумав, добавляет она.

– Какая комната, однако, маленькая, – наплевав на конспирацию, откровенно намекаю я. – И коробки эти бессмысленные…

Рита оглядывается, берет у меня фонарик и светит по очереди на три стены.

– И пахнет странно, – замечает она, еще не расставшись с надеждой на тайну. – Может быть, крыса где-то сдохла…

С заметно иссякшим энтузиазмом начав обследовать плинтус, Рита, однако, гораздо быстрее меня обнаружила вход в смежное помещение. Подняв вверх следующий лист фанеры, она так исступленно всматривалась в темноту, так часто дышала, что на минуту мне стало страшно за ее реакцию. Но отступать было поздно, я протянула фонарик, а сама, трясясь от страха, умоляла ее убежать немедленно. Страх мне не нужно было изображать, я совершенно натурально затряслась, как только случайно скользнувший луч фонарика осветил воздушные складки женского бального платья.

«Она кликнула пригожую пастушку, достала ключик и отперла закрытую дверь.

Пресвятая Дева! Восемь железных крюков! На семи из них висят семь мертвых женщин!»

Охнув, Рита вошла в запретную комнату, и раздался страшный грохот, поскольку двери у этой комнаты не было, только поднимающаяся вверх перегородка, она и упала, закрыв за собой восьмую жену корейца. Затаив дыхание, я прислушивалась, но не услышала ни звука. Я представляла, как Рита, дрожа, пытается высветить слабым лучиком фонарика женские силуэты на крюках, вот она поднимает луч вверх, ищет головы!.. Вот она опускает его вниз или просто спотыкается об одну из банок, последовательно расставленных мною возле каждой пышной юбки, вот она рассматривает содержимое одной банки… другой! Что она, в конце концов, там делает?! Почему не визжит, не падает в обморок?! И вдруг я обнаружила, что больше всего меня занимает – определит ли медик Маргарита, что сердце свиное, а не человеческое?..

Не выдержав ожидания и полнейшей тишины, я рванула вверх фанеру и едва не ткнулась в Риту, иссиня-бледную, уставившую в меня немигающие, расширенные глаза.

Рита сделала шаг вперед. Со страшным грохотом за ее спиной упала перегородка. От ужаса спокойного белого лица напротив я громко закричала.

– Алиса, – бесцветным тихим голосом сообщила Рита, дождавшись, пока у меня кончится воздух, а с ним и прекратится крик, – тебе туда не надо. Не заходи. Нельзя. Мы выйдем отсюда и все забудем. Мы запрем дверь. Алиса, не бойся. То, чего ты не знаешь, не существует. Повтори.

Это «повтори» с интонациями корейца сбило меня с толку, и я, как запрограммированная, отрапортовала:

– Не заходить за перегородку!

– Правильно. Какой сегодня день? – вдруг спросила она тем же бесцветным голосом.

– Среда. Нет, пятница! Я не знаю. – Неожиданно для себя я обнаружила, что совершенно не помню, какой сегодня день, и от этого вот-вот разревусь.

– Не плачь. То, чего ты не знаешь, не существует. Повтори.

– То, чего я не знаю… – глотая слезы, в этот раз я ответила правильно, – не существует!

Как бы сделать, чтобы она очнулась?

– Эй! Девицы-красавицы! – раздался голос снизу. – Кто кричал? Вы не утопли в поносе?

Я запираю дверцу, опускаю фанеру. Рита за это время делает несколько неуверенных шагов, но перестает передвигать ноги на третьей ступеньке.

Подхватываю ее под мышки, тащу вниз. Ноги Риты безвольно волокутся по ступенькам, она смотрит спокойными глазами в потолок. После первого пролета я выдыхаюсь. Подоспевшие лесники берут ее и несут, громко обсуждая странные симптомы отравления. Старший, проведя перед лицом Риты рукой и не обнаружив никакой реакции, говорит, что без доктора не обойтись.

– Лучше сразу позвонить мужу. Потом проблем не оберёсся, – подсказывает другой охранник.

– Что же это вы могли такое слопать, что у твоей мамки началась трясучка и глаза застыли?

– Ка… какой мамки? Какой по счету? – Я понимаю, что острить не время, но ничего не могу поделать.

– На пол падала? Глаза закатывала? Пену изо рта пускала? – по-деловому подходит к проблеме охранник Коля, а самый тихий лесник, я его голоса даже ни разу не слышала, требует немедленно показать ему наш понос.

Чтобы прекратить мой истерический хохот, лесники не стали меня шлепать по щекам, как это полагается делать с нервными дамочками. Коля просто набрал в рот воды и так обрызгал всю меня, хохочущую, что пришлось переодеваться.

Я усадила Риту перед камином и начала читать обнаруженные в комнате-свалке письма.

«…Моя любовь к тебе похожа на пришпиленного булавкой мотылька – я еще жив, но уже понимаю всю безысходность этой жизни, я еще трепещу крыльями – уже не надежды, а воспоминаний! – но слабею с каждым взмахом…

…Вчера варила варенье из крыжовника, вот это морока, скажу тебе! Сначала надо обрезать у каждой ягоды все ножки и хохолки да еще проткнуть каждую иголкой, а сироп надо варить вишенный, а если нет вишни, можно залить кипятком просто вишенные листья, а потом пошел дождь…

…Как хорошо, что ты невинна! Ты даже не знаешь, что теряешь. В обладании плотью есть и счастье, и разочарование, приближающее к старости. Неужто я никогда не нарушу безмятежный сон твоего зрелого тела болью и восторгом? Что толку служить самой себе, если ты не в силах служить жизни?

…Сестра двоюродная родила мальчика, вся изошла кровью, а еще теперь пуповина не заживает, на голове мальчика струпья. Наша палевая гончая поранила лапу, отец грозился пристрелить, да я не дала, теперь гуляем с нею на полях – она на трех лапах скачет, а как увидит птицу или, не дай бог, почует зайца, так и кинется вслед. Бежит, визжит от боли, но бежит, а куры черные не несутся…»