37 девственников на заказ - Васина Нина Степановна - Страница 41

— Уже лучше, но слишком навязчиво… Нет, ступни чуть сдвиньте, а колени, наоборот, расставьте. Хорошо.

— Модя научился стрелять, — сообщила Люся. — У него неплохо получается. Восемь ворон с двенадцати выстрелов.

Я в ужасе уставилась на Амадея.

— Да, — кивнул он. — Люся помогла мне преодолеть страх и отвращение к… оружию. Меня как-то в молодости затащили на охоту. Ужасные впечатления. Ружье разбило мне лицо. Прикладом, вот здесь. — Он показал на правую скулу.

— Как это? — содрогнулась я.

— Очень просто, — снисходительно объяснила Люся. — Это случается, когда дилетанты палят из дробовика по утке вверх.

— Амадей, вы ведь давно ходите по психиатрам? — Я тронула его за руку. — Всякие там обследования, заключения?

— Да, а что?

— Почему вы в прошлом году выбрали в нашем центре Лумумбу?

— Она черная, — просто ответил Модя. — До нее у меня был психиатр-горбун.

— Это принципиально?

— Вероятно. Я больше доверяю людям с комплексами. Они мне ближе. А почему вы спрашиваете? Я не пошел к вам, потому что… потому что вы красивы и заразны.

— Посмотрите незаметно на третий от угла столик. Не поворачивайтесь. Знаете его?

— Ланского? — слишком громко спросил Амадей и тут же помахал рукой в ответ на удивленный взгляд психиатра. — Хотите, я вас… — начал было Амадей и осекся.

Потому что я мгновенно сползла под стол и совершенно по-глупому пыталась спрятаться. Отсюда мне отлично были видны ноги Ланского. Ноги шли к нам.

— Добрый вечер, Амадэ-эус, — произнес голос совсем рядом. — На Улькиса пришли? Это голос не моего Киры.

— Я, да… Нет, мы, собственно, с Люсей заглянули…

— Ко мне в гости приехал коллега из Амстердама, — не дослушал Ланский. — Я описал вашу проблему. Он очень, очень заинтересовался. Не хотите ли?..

Его туфли рядом с моими коленками чуть подвинулись, я быстро свернулась, закрыв голову руками, почувствовав, что сейчас этот Ланский заглянет под стол.

— Вам там удобно? — спросил совсем рядом его голос.

Я сжалась еще сильнее.

— А вы присаживайтесь к нам за столик, я вас познакомлю. Представляете, это мой… — начал было объяснять Амадей, но тут Люсин тупоносый ботинок пнул его лаковую туфлю, и Амадей замолчал.

— Это наш друг, — продолжила за него Люся. — Очень стеснительный. Еще два месяца назад был женщиной, никак не привыкнет к новому образу. Не может выдержать внимания незнакомых людей, чуть что — под стол…

— А вы и друга возьмите с собой, — радушно предложил Ланский. — В Амстердаме подобные проблемы — уже рутинны. Продвинутый мир новых человеческих отношений, нам до них далеко. Спасибо за приглашение, у меня дела. Люся, вы прекрасно выглядите. Помните наш уговор?

В зале погас свет. Туфли Ланского удалились.

В кромешной темноте я выбралась из-под стола, отряхнула брюки и в изнеможении рухнула на диванчик.

От столика к столику передавали бокалы со свечами.

— Евфросиния Павловна. — Люся положила свою ладонь на мою. — Вы зачем здесь?

— Я? Я изучаю некоторые аспекты безличного… этого самого, как его?.. Безличного элемента воображения.

— Евфросиния Павловна, вам не понравится, как поет Улькис.

— Да, наверное… Не знаю, я не слышала. Это у него жабры? Амадей, послушайте, я спрашивала…

Амадей в темноте, чуть подсвеченной свечой, прикладывает к губам палец. Я подвигаюсь к нему вплотную и шепчу, позволив себе при такой близости перейти на “ты”:

— Я хотела у тебя узнать: кто этот человек, с которым говорил Ланский?

— Байрон? Так себе — не знаю, зачем он здесь. Банальнейший традиционал. Хотя и суицидник. Он невезучий какой-то, — шепчет Амадей.

Я слышу щекой его теплое дыхание и нежные прикосновения губ.

— В каком смысле — невезучий?

— В смысле — смерти. Не получается у него со смертью никак, что только ни делает.

— Чем он занимается?

— Что?

— Я спрашиваю, чем он занимается? Что делает?

— Вешается, режет вены…

— Да кем он работает?

— А, это… Не знаю, но могу спросить.

Вдруг раздался резкий пронзительный визг, и еще до того, как раздвинулся подсвеченный занавес, я зажала уши пальцами и сползла с кресла, согнувшись. Пока появившийся на сцене человек-амфибия набирал воздуха для следующего звука, я помахала рукой Люсе и показала пальцами, что ухожу.

— Я же говорила — вам не понравится.

Несколько способов сойти с ума и никогда больше в него не вернуться

В семь утра зазвонил телефон. Спросонья я некоторое время с ужасом рассматриваю раскиданную на полу мужскую одежду, потом, ткнувшись ухом в трубку, вспоминаю вчерашний вечер — это же мой прикид! — и с облегчением откидываюсь на подушки. Мама настаивает на встрече сегодня в обед.

— Я не знаю, как сложится день…

Мне не хочется с ней встречаться, не хочется ехать в тот дом, проходить мимо дверей квартиры Богдана, не хочется выслушивать причитания по поводу моего внешнего вида и замученных глаз, но мама категорична:

— Специально для встречи с тобой к обеду прибудут две женщины, одна из них совсем старуха — ей девяносто или около того, им нужна твоя помощь, так что не ставь меня в идиотское положение! Жду! — Она повесила трубку.

Бедная моя мама, сообщавшая своим знакомым о профессии дочери с помесью удивления и разочарования: “Психиатр, представляете?..” — и тотчас принимающаяся так расхваливать мои профессиональные навыки, что всегда находились желающие просто так, за дружеским обедом или ужином, поговорить о болячках и страхах. Последние два года мы с нею практически не встречались наедине — всегда с какими-то ее знакомыми или родственниками знакомых, которые говорили о своих бедах всегда почему-то шепотом, с покорностью к судьбе и с равнодушием уставших от отчаяния сожителей. В основном речь шла о пристрастии к наркотикам сыновей и дочерей и об алкоголизме мужей и жен. Помню, я как-то указала сорокалетнему паровозу — расписывая ужасы пристрастия сына к экстези, он своей трубкой задымил всю комнату, — что табакокурение является таким же психическим заболеванием, как и наркомания. Паровоз, засасывая дым из трубки с хлюпающим сочным звуком растрепанных губ, переваривал эту информацию минут пять, совершенно окутав меня облаком вонючего дыма, после чего предложил начать лечение с него.

Девяностолетняя старушка — это что-то новенькое… О ком она пришла рассказать? О восьми праправнуках-наркоманах? О посещающих ее видениях из прошлого, о пропадающих в закрытой на четыре замка комнате предметах, или что кто-то переставляет мебель в ее отсутствие, зомбирует белыми блестящими тарелками с крыши соседнего дома и стучит в полночь костяшками пальцев в окно на одиннадцатом этаже?..

Придется ехать — мы не виделись с мамой почти полгода.

Я вошла в подъезд с тяжелым сердцем.

А на седьмом этаже дверь квартиры Богдана приоткрыта. Пройти в эту щель нельзя, а заглянуть можно. Я приблизилась к двери лицом и вдохнула запах своей юности. Потом я вдруг подумала, что, если приоткрыть дверь посильней, можно будет посмотреть, лежит ли засохшая роза на стуле у зеркала?..

В коридоре не было стула, не было розы, ничего не висело на аккуратно подобранных корешках книг. Из большой комнаты слышны звуки — там что-то двигают, и я иду на эти звуки, как загипнотизированная.

Остановившись в проеме двери, я на несколько секунд теряю свое сердце — в кресле, поставленном посередине комнаты, сидит моя мама, разложив руки на подлокотниках, откинув голову на спинку и закрыв глаза. На полу у ее ног лежит нож Мудрец.

— Мама!..

Она дергается, открывает глаза и смотрит на меня с недоверием.

— Что ты тут делаешь?.. Где ты взяла нож? Почему ты в этой квартире?! Как ты вошла?

— Здравствуй, Евфросиния, — строго произносит мама, не собираясь вставать из кресла.

— Вылезай немедленно!.. — Я делаю движение плохо двигающейся рукой, показывая, чтобы она убралась из кресла Богдана. — Тебе нельзя здесь сидеть, вылезай!