Скобелев, или Есть только миг… - Васильев Борис Львович - Страница 22

– Ну и дождался, – улыбнулся Александр Петрович. – Можешь домой идти, в Россию.

– Охотой я тут кормился, – продолжал бородач, не слушая его. – Места хорошо знаю, хочу проводником к вам. А идти, ваше высокоблагородие, мне теперь некуда, барина моего в Сербии убили. Посчитаться надо бы. Возьми, а?

– Проводником, говоришь? – Струков задумался. – Эй, казаки, коня проводнику! По дороге расскажешь, кто да что. Глядишь, и познакомимся.

– Спасибо, ваше высокоблагородие!

Бородач ловко вскочил на заводного коня, пристроился рядом. Толково рассказывал по дороге, как воевал в Сербии, как потерял в бою барина, у которого служил денщиком, как без денег и документов прошёл всю Европу и наконец-таки осел здесь, в болгарской колонии. Ждать своих.

– Настрадался я, ваше высокоблагородие: бумаг-то при мне никаких не было. А уж тюрем повидал – и австрийских, и венгерских, и румынских, не приведи Бог никому! Ну, слава Богу, до болгар этих добрался.

– Охотой промышлял, значит?

– Промышлял, – проводник усмехнулся. – Башибузуки тут шалят часто. Скот угоняют, хаты жгут, бывает, и девчонок уводят. Ну, мне обчество ружьишко купило, так теперь потише стало. Ну и охота, конечно, тоже… Здесь правее бери, ваше высокоблагородие, прямо – низинка, топко там.

– Ну, ты молодец, борода, – смеялся Струков, приняв правее по совету проводника. – Гайдук, значит, так получается?

– Какой из меня гайдук, – улыбнулся в бороду мужик. – Охотник я, стреляю хорошо.

– Паром на Пруте цел, не знаешь?

– Как не знаю, цел. Приглядывал и сам крепил его, чтоб в половодье не унесло.

Подошли к румынскому местечку, жители которого от мала до велика высыпали навстречу казачьему полку. Кланялись, кричали приветствия, протягивали казакам пшеничные хлебы, по местному обычаю ломая их пополам на вечную дружбу. Но Струков и здесь не остановился, только сбавил аллюр, из уважения к гостеприимным румынам шагом миновав местечко.

Остановились на берегу мутного, вспененного быстрым течением, широко разлившегося Прута. Надёжно закреплённый паром был на месте, но канат, по которому ходил он, на противоположном берегу оказался перерубленным.

– Башибузуки постарались, – виновато вздохнул проводник. – Виноват, ваше высокоблагородие, что недоглядел. Канат вчера утром ещё целым был.

– Кому-то надо вплавь, – озабоченно сказал Пономарёв. – Скрепит канат, а там уж и мы переправимся. Эй, ребята, кто за крестом полезет?

– Уж, видно, мне придётся. – Евсеич спрыгнул с коня, не ожидая разрешения, стал раздеваться. – Оно, конечно, мутновато, зато конь у меня добрый. Вытащит.

Пока вахмистр неторопливо стаскивал сапоги и одежду, проводник уже скинул все и в одних холщовых подштанниках спустился к воде. Попробовал её корявой ступнёй:

– Холодна купель-то!

– Куда собрался, борода? – строго окликнул Струков. – Вахмистр один справится.

– Нет уж, ваше высокоблагородие, ты мне не перечь, – вздохнул проводник. – Я тут за всю Россию в ответе.

– За гриву держись, коли невмоготу станет, – сказал Евсеич, крепя конец каната к задней луке казачьего седла. – Джигит вынесет. Одежонку нашу с первым паромом отправить не позабудьте, казаки. Ну, с Богом, что ли?

Добровольцы широко перекрестились и дружно шагнули в мутную стремительную воду. Жеребец сердито фыркнул, недовольно дёрнул головой, но послушно пошёл за хозяином.

– Ох, знобка! – донёсся весёлый голос Евсеича. – Не поминайте лихом, братцы!

Полк спешился, отпустил коням подпруги, длинным строем рассыпался по берегу. Все молчали, с тревогой ловя среди волн три головы – две людские и лошадиную.

– А если судорога? – спросил Студеникин. – По такому холоду судорога очень даже возможна.

– Типун вам на язык, хорунжий, – недовольно сказал сотник. – Не болтайте под руку.

Две кудлатые головы – одна седая, будто посыпанная солью, вторая темно-русая – плыли вровень по обе стороны задранной в небо лошадиной морды. Но на стремнине их отбросило друг от друга, понесло, закружило, перекрывая волнами.

– Держись! – орали казаки. – Загребай, братцы!

– Придержать канат! – крикнул Пономарёв и сам бросился к парому. – Внатяг его надо, внатяг пускать!

Но было уже поздно: мокрый тяжёлый канат захлестнул задние ноги жеребца. Джигит испуганно заржал, завалился на бок, голова на миг ушла под воду. Евсеич пытался подплыть к коню, но его снесло ниже, и он напрасно молотил руками.

– Пропал конь! – ахнули казаки. – Сейчас воды глотнёт и все, обессилеет.

Проводник, развернувшись по течению, уже плыл к Джигиту размашистыми сажёнками, по пояс выскакивая из воды. Нагнал сбитого волнами жеребца, нырнул, нащупал поводья, рванул морду кверху. Жеребец всхрапнул, дёрнулся, заржал тоненько. Не отпуская поводьев, проводник поплыл чуть впереди, из последних сил преодолевая стремнину. Он грёб одной рукой, волны раз за разом накрывали его с головой, но он, задыхаясь и глотая мутную воду, не отпускал коня. Евсеича сносило вниз.

– Держись! – теперь кричали не только казаки, но и офицеры, подбадривая изнемогающего бородача. – Держись, милок! Чуток осталось, держись!..

Жеребец первым нащупал дно и сразу же рванулся, вынося на поводьях обессилевшего, нахлебавшегося воды проводника. С трудом выволок его на размытый глинистый берег. Следом змеёй тащился отяжелевший мокрый канат.

– Ура! – восторженно кричали донцы. – Ура, ребята! Молодец, борода!..

– Вот вам и первые ордена в этой кампании, – облегчённо вздохнув, сказал Струков Пономарёву и истово перекрестился. – Поздравляю, полковник.

– Сплюньте от сглазу…

По противоположному берегу снизу бежал Евсеич. Проводник стоял на коленях, его мучительно рвало. Рядом тяжело поводил проваленными боками Джигит.

– Живой? – вахмистр сграбастал проводника, обнял, расцеловал. – Коня ты мне спас, коня верного, Джигита моего! Брат ты мой названый теперь!

– Вяжи канат, Евсеич, – задыхаясь, сказал проводник. – Сил у меня нету…

Торопливо огладив и поцеловав в мокрую морду жеребца, Евсеич, спотыкаясь и падая, кинулся крепить канат к вбитой в откос дубовой свае. Проводник по-прежнему стоял на коленях, его все ещё мучительно рвало.

Струков переправился с первым же паромом. К тому времени проводник и вахмистр уже кое-как отдышались. Увидев подходившего полковника, встали; докладывать не было сил, особо вытягиваться тоже. Усталые тяжёлые руки вяло висели вдоль мокрых подштанников.

– Спасибо, молодцы, – Струков троекратно расцеловал каждого, протянул фляжку. – Пополам – и до дна, – дождался, когда они осушат её, добавил:

– Поздравляю с крестами, братцы.

– Рады стараться, – устало сказал Евсеич.

Проводник промолчал. Глянул умоляюще:

– Ваше высокоблагородие, уважьте просьбу, век буду Бога молить. Дозвольте с вами на турка. Посчитаться мне с ним надобно.

– Дозвольте в строй ему, ваше высокоблагородие, – попросил вахмистр. – Побратим он мой и казак добрый, дай Бог каждому. Всем обчеством просить будем.

– В казаки, значит, хочешь? – улыбнулся Струков. – Что ж, заслужил. Полковник Пономарёв, возьмёте казака?

– Фамилия?

– Тихонов Захар! – собрав последние силы, бодро отозвался проводник.

– Немчинов, запиши в свою сотню.

– Премного благодарен!

– Ну, поздравляю, казак, – Струков пожал Захару руку. – Пока при мне будешь.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

Через три часа полк переправился полностью. За это время отдохнули и подкормились и казаки, и кони: шли резво, радуясь тихому и ясному солнечному дню. За Прутом потянулись нескончаемые топи и залитые половодьем низины; дорога пролегала по узкой дамбе, полк с трудом умещался в строю по трое. Полковник Струков ехал впереди с проводником.

– Дунай виден, ваше высокоблагородие, – сказал Захар. – Слева изгибы блестят, видите? Кругом вода жёлтая, а они вроде как бы стальные.

– Дунай слева, казаки! – крикнул Струков.

– Слава Богу! – отозвались казаки. – Побачим и мы, что деды наши бачили.