Третий пол: Судьбы пасынков природы - Белкин Арон Исаакович - Страница 24

А вот еще одно лицо появляется передо мной на экране. Ирина Вячеславовна Голубева, профессор-эндокринолог, единственный в своем роде специалист, связавший все свои научные и врачебные интересы с гермафродитизмом.

Далеко не каждый врач может работать с этой группой пациентов. Милосердие, доброта, желание помочь страдающему человеку – эти качества вообще неотделимы от нашей профессии. И все же есть разница между самым внимательным врачом и, допустим, матерью больного, его женой или другом: врач сосредоточен прежде всего на своих лечебных проблемах, а личные трудности, жизненные обстоятельства, интимные переживания больного охватывает как бы боковым зрением. Да и откуда бы в ином случае он брал время и силы на выполнение своих прямых обязанностей! То же – и в отношении готовности лечиться, готовности соблюдать предписания, которых не хватает очень многим людям. Есть какая-то граница, которую врач не может и не должен переходить, – между областью врачебной компетенции и личной волей и ответственностью пациента.

Профессиональное общение с гермафродитами перечеркивает эти не писанные, но четко исполняемые правила. Врач чаще всего становится первым в их жизни человеком, кому они рассказывают о себе все, и долго еще продолжает оставаться единственным. Чтобы что-то получилось, отношения должны быть глубоко личными. Ведь невыносимо тяжкий груз страданий, обид, недоумений по поводу несправедливости жизни врач должен разделить с пациентом по меньшей мере пополам. Кому угодно можно сказать: я тебе все объяснил, предупредил о последствиях, теперь решай сам. С этой категорией больных такая отстраненная позиция неуместна. Ведь многие из них приходят к нам, дойдя до такой предельной степени отчаяния, когда следующим, самым простым и логичным шагом кажется самоубийство. Если подходить с правовыми мерками, психически они не больны – то есть полностью дееспособны, могут нести все бремя ответственности за свое будущее. Но фактически это не так. Когда ты видишь перед собой человека, полностью дезориентированного, растерянного, пребывающего в плену чудовищных заблуждений, все разговоры о суверенности личности начинают казаться пошлейшей демагогией. Вопрос стоит так: ты врач, должен принять за этого больного правильное решение и суметь его выполнить. В противному случае жизнь этого человека навсегда останется на твоей совести.

В той давней статье, на которую я уже ссылался, говорилось о том, как чудодейственно активизирует пациентов установка на смену пола. Говоря об этом, я ничуть не погрешил против правды. Но чтобы такая установка появилась, нам обоим с Ириной Вячеславовной Голубевой порою требовались годы.

Записки Жени, с которых я начал эту главу, особенно интересны тем, что показывают эту тяжелейшую борьбу изнутри – шаг за шагом. Сейчас самое время к ним вернуться. Итак, первый раунд. И первый острейший конфликт. Позиция пациентки (пока пациентки) однозначна: любой ценой остаться женщиной. И к этой цели Женя идет с тем же фанатичным упорством, с каким в недавнем прошлом завоевывались спортивные победы.

Быть всем – или оставаться ничем

– Все равно вы должны мне помочь, – твердила я.

– То есть подвергнуть тебе кастрации? Ведь то, о чем ты просишь, означает именно это, – снова и снова объясняла Голубева. – А что потом? Мужские признаки исчезнут. Но женщиной ты не станешь. Как и до сих пор, будешь всего лишь играть ее роль. Замуж не выйдешь. Здоровье потеряешь. А путь в большой спорт уж точно себе перекроешь. Хочешь ты этого?

Но я стояла на своем.

Пригласили на совет еще одного специалиста – немолодого подвижного профессора, беспрерывно курившего трубку. Потом он стал самым близким мне человеком, но поначалу… «Видишь, как хорошо! – вскричал он, услышав, как меня зовут. – И менять ничего не придется!» Я сразу поняла, что он имеет ввиду, и еще больше ожесточилась.

В конце концов договорились, что на полгода я уеду домой, и если не передумаю, врачи сделают то, о чем прошу.

Как прошли для меня эти месяцы, лучше не вспоминать. Пришлось обо всем рассказать дома. Впервые мы открыто обсуждали эту тему. Мать, сестры – у них в голове не укладывалось, что дочь и сестра может превратиться в сына и брата. Но сказали они то, что, наверное, и я сказала бы на их месте: врачам виднее, как они советуют, так и надо поступать. Но переступить через себя я была не в состоянии.

Когда вернулась в Москву, со мной пришлось разбираться психиатрам. Профессор – тот самый – навещал меня постоянно.

– Ну как, изменился твой взгляд?

– Нет. И не пытайтесь меня переубедить. Будет все, как я хочу.

– Но ты понимаешь, что я не могу дать согласие на то, чтобы тебя изувечили, даже по твоей собственной воле?

Короче, мы оба оказались в тупике. И тогда он предложил поставить опыт. Лечь в мужское отделение под видом мужчины и под вымышленной фамилией. Пожить среди мужчин. Побыть в мужской роли. «Что ты теряешь?»

Женя – прерву ненадолго его рассказ – абсолютно точно характеризует создавшееся положение. Действительно, создалась патовая ситуация. Мне было бы проще, если бы я имел дело с тупым упрямством. Но тут было другое. Женя не столько оборонялся от меня, сколько наступал. И у него не было недостатка в аргументах, которыми он и меня пытался сломить, и в самом себе поддерживал сознание собственной правоты. Да, это был сильный противник!

«Прекратите давить на мою психику! – писал он мне из одного больничного корпуса в другой, где помещалась наша лаборатория: чтобы внести какое-то разнообразие в наши изнурительные дискуссии, я попросил его изложить свои доводы на бумаге. – Я прекрасно понимаю, что вы хотите мне только хорошего, чтобы я испытала все человеческие радости, хотите, чтобы я имела семью, детей. Я была бы самым счастливым человеком на земле, если бы это могло сбыться, но только оставаясь при этом женщиной. Я также знаю, что Вы хотите компенсировать все мое ужасное прошлое счастливым будущим. Но своего мнения я не изменю. Я знаю, что мне будет трудно. Как женщина я буду – ноль, то, что сделают мне – фикция, не более. Но мне будет легче, чем это было раньше, и к такой судьбе я готова. Вы говорите, что и череп и фигура у меня останутся мужского типа. Но при чем тут это? Кроме Вас, никто никогда не обращал внимания на форму моего черепа. Мне достаточно того, чтобы у меня удалили то, что мне не нужно, оформили то, чего недостает. Совсем хорошо, если путем пластической операции удастся сгладить мои резкие черты лица. И все, большего мне не требуется. Я не собираюсь, А. И., проводить свою жизнь на пляже. К тому же я – лыжница, много работала над развитием своих мышц. И если бы вы сравнили фигуры балерины Надежды Павловой и лыжницы Галины Кулаковой, тогда увидели бы, насколько они отличаются, первая – совершенство женской фигуры, вторая – одни мышцы…

В общем, А. И., каким я хочу видеть свое будущее, Вам хорошо известно. Решение это окончательно. Я взрослый человек и в состоянии понять, на что иду. Того, что вы предлагаете, никогда не будет. Если бы мне было 3–5 лет – тогда другое дело, но теперь – ни за что. Вы вот говорите, что я всю жизнь играю чужую роль. Я с этим согласна. Какую-то роль играем мы все. Но почему моя роль – не моя? Если бы не мои грубые, резкие черты лица и некоторые анатомические детали (никак не найду подходящее слово), Вы не смогли бы отличить мое поведение от поведения других девчонок. У меня с ними были прекрасные отношения (а не искусственные). Слышите, я не хочу быть… Даже писать не хочется это слово. Я все умею: и шить, и готовить различные варенья-соленья, и пироги печь. С чего же вы взяли, что у меня не женский тип психики? И травиться или давиться я не собираюсь (как поступили Ваши бывшие пациентки). Я чертовски люблю жизнь, несмотря на то, что она так несправедливо отнеслась ко мне. Да, я знаю, что по-прежнему буду несчастна, навсегда останусь одинокой. Но мне будет немножко легче. По крайней мере не придется соблюдать чудовищную конспирацию, отравлявшую все мое существование.