Тени сумерек - Белгарион Берен - Страница 44

Гили почувствовал холодок в животе. Сказка Берена обретала какой-то неприятный оборот; Гили еще не знал, как она закончится, но подозревал — плохо.

— …И стали мы после этого страшиться тьмы, а он все реже стал являться к нам в своем прежнем, прекрасном обличии, а когда являлся, то приносил все меньше даров, и уже отдавал их не просто так, а чего-то требовал взамен, каждый раз — все больше и больше. Лишь однажды после этого слышали мы тот, первый голос: «Вы отреклись от меня», — сказал он. — «Я дал вам жизнь — но теперь она сократится. Скоро вы придете ко мне, и узнаете, кто ваш истинный отец — тот, кому вы поклоняетесь или я, создавший его». После этого еще больше стали мы страшиться Тьмы, и умирали в страхе, а оттого — мучительно. И воззвали мы к своему повелителю, моля избавить нас от смерти, и он пришел к нам, но лицо его было жестоким и гордым. «Вы мои, и должны исполнять мою волю. Что мне до тех, кого пожирает Тьма? Если бы вы не умирали, вас расплодилось бы без счета, и земля кишела бы вами, как старая яга — вшами. Если вы не будете повиноваться, я начну истреблять вас, и вы умрете гораздо быстрее». И вскоре стали одолевать нас болезни, и голод, и холода, словно сама земля обратилась против нас. Звери и птицы от нас бежали, растения отравляли ядом, и даже тени древесной вскоре стали мы бояться. И мы возненавидели нашего Повелителя, и стали бояться его еще сильнее, готовые на любое зло, лишь бы умилостивить его, дабы он сделал нашу жизнь хоть немного легче или хотя бы перестал нас убивать. Многие старались зря, но иных — самых сильных и жестоких — начал он привечать, и наделял их знаниями, благодаря которым они вскоре покорили и поработили остальных. И мы забыли об отдыхе и радости среди горестей и трудов…

Гили ощутил легкий толчок в спину — и мурашки побежали меж лопаток, прежде чем он сообразил, что толкается во сне Айменел, с которого Гили стащил плащ, натянув его на себя. Гили разжал напряженную руку — эльф снова завернулся в свой край плаща, прижимаясь к человеку — спина к спине. Ночь была, прямо скажем, не из самых теплых. А жуткая сказка Берена стала такой, что Гили боялся и закрыть глаза, и держать их открытыми.

— …И восстали против него иные среди нас, говоря: «Теперь мы знаем, кто здесь — истинный наш Отец, а кто на самом деле — Тьма, поглощающая нас. Этот, в Доме-На-Холме, и есть Тьма, он в ней живет и питается ею, а еще — нашей кровью. Не станем служить ему!» И прочие из нас в страхе перед Повелителем убивали их и преследовали тех, кто пытался бежать, а если настигали — убивали тем способом, который был более всего любезен сердцу Повелителя и его верных слуг, наших владык: сжигали на костре. И в самом деле, после таких жертв страдания наши смягчались ненадолго. Но кое-кому удалось убежать, но и они не скрылись от гнева Голоса, потому что тоже падали ниц и строили Дом. И вот достигли они обещанного края, последнего берега — и что же? Враг уже ждал их там…

Протяжно и гулко заухала сова. У Гили сердце провалилось в живот. Он старался не двигаться и не дышать.

Берен замолк, потом сбросил плащ, встал на колени у костра, раздул огонь и подкинул веток. Маленький котелок встал в угли, Берен снова завернулся в плащ и сел, облокотившись на седло.

— Вот это и есть то, что утаила от тебя Андрет, — прошептал он. — Что скажешь, Ном?

Финрод глядел в игру огня на углях сквозь полуприкрытые веки.

— Все как обычно. Сначала — «учитесь», потом — «повинуйтесь». Чего-то в этом роде я и ждал. У нас он начинал точно так же, только действовал осторожнее и до «повинуйтесь» не успел дойти.

— Ты запишешь?

— Конечно.

— Не упоминай меня. Напиши — Андрет, со слов Аданэли из народа Мараха.

— Хорошо. Как странно, что она не рассказала этого мне сама… Сколько тебе было лет?

— Пятнадцать или шестнадцать… Как вот этому спящему красавцу. Мне, сыну младшего сына, суждено было стать Мудрым, аксаниром. Она еще о многом хотела рассказать, да не успела… Война… Так что не вышло из меня Берена Мудрого. Разве что — Берен Умудрившийся.

В отблеске огня, сверкнув в улыбке зубами, он вдруг ужасно стал похож на Того, Из-Темноты — каким Гили представил его себе. Через миг наваждение рассеялось.

— Может, оно и к лучшему…

— Ты не хотел быть Мудрым? — спросил Финрод.

— Время не захотело, чтобы я стал Мудрым, король. Времени сейчас нужны сильные.

— А разве мудрость делает людей слабыми?

Берен был вопросом озадачен, но не загнан в тупик.

— Мудрость, — сказал он наконец, тщательно выбирая слова. — Делает или очень слабым, или очень сильным. Мудрый тем отличается от просто умного, что его ум не холоден, он соизмеряет решения с сердцем и с совестью. И, принимая то либо иное решение, мудрый видит, что ничего нельзя сделать так, чтобы кому-то не повредить и не ранить тем свою совесть. Значит, быть мудрым и действовать — это постоянно страдать, и идти на это с открытыми глазами, а на такое способен только сильный.

— По-твоему, сила решает все?

— Смотря что называть силой. Одна сила нужна, чтобы поднять меч, другая — чтобы встретить его, не дрогнув. Есть ли у меня такая… Наверное, сейчас — есть. Потому что есть надежда. Estel, — уточнил он на эльфийском. — И отчаяние…

— Люди продолжают меня удивлять. Берен, разве «надеяться» и «отчаяться» — это не противоположности?

— С одной стороны верно, с другой… В глубине самого черного отчаяния, когда нет никаких оснований для amdir, человек вдруг обнаруживает в себе estel. В нашем языке «отчаяться» и «решиться» — одно слово. Но для этого нужно попасть в такую переделку, что дальше, кажется, уже некуда… Когда я был юн и глуп, я побился с Креганом-Полутроллем об заклад, что поднимусь на Одинокий Клык, куда поднимался лишь ты. Спускаясь, свалился в ледовую трещину. Пролетел сколько-то саженей и застрял, как клин в пазу — не сдвинуться. Стоял мороз, но пот выступал у меня на лбу — и тут же замерзал в волосах. Я понял, что здесь мне и конец, и никто ничего не узнает. Внизу — только синяя мгла; вверху — звезды, большие и равнодушные. И я так себя жалел, король Ном, что мне до сих пор этого стыдно. Страх заполнил меня всего. Я понял, что умру, что по сути дела уже умер — и внезапно стал спокоен, потому что мертвецы уже ни о чем не волнуются. Я прислушался — и услышал как внизу бежит ручей, и как катятся камни, вытаивающие изо льда; посмотрел вверх — небо в трещине стало розовым. Я вспомнил, что в голенище у меня — нож, и не все еще потеряно… Но даже и без ножа — я бы попытался. Я бы зубами прогрыз себе дорогу на свет. А если нет — я бы умер… спокойно, без страха. Вот так мы обретаем надежду в отчаянии. У эльфов по-другому?

— Не совсем, но иначе. Надежда, estel — она присуща нам изначально. Каждому и с рождения. Во льдах Хэлкараскэ мне тоже не раз бывало так, что казалось — умереть легче. Но звезды никогда не выглядели равнодушными. В случае с эльфами требуется прилагать усилия не для того, чтобы обрести estel — а для того, чтобы ее разрушить. Мы оба знаем, кто этим занимается. Мы смотрим вперед — и не видим оснований для amdir, полагаемся только на estel. Поэтому мы говорим, что у нас тень впереди, а у вас — позади.

— Может, — помедлив, сказал Берен, — мы для того и сошлись в этом мире, чтобы мы нашли для вас amdir, а вы подарили нам estel?

— Я в это верю. Amdir — она появится тогда, когда будет явлен четкий знак, не смутный намек, а нечто совершенно определенное.

— А как вы поймете, что появился такой знак? Вдруг ни вы, ни мы его не распознаем?

— О, нет, Берен… — лицо короля Фелагунда стало таким вдохновенным и прекрасным, что у Гили в горле защемило. — Это нельзя будет перепутать ни с чем, смысл этого события ясно скажет сам за себя. По меньшей мере его узнаю я, ибо я живу ради этого дня, и готов умереть ради этого дня.

— А ты не думаешь, что в тот день тебя может… не оказаться поблизости?

— Не думаю. Это ваша поговорка — «на ловца и зверь бежит». Я, кажется, понимаю, к чему ты подводишь, Берен. Ты хочешь знать, не в тебе ли я увидел тот самый случай, которого жду? Но как я отвечу, если я не знаю этого сам? Единственное, что я могу сказать — я действую так, как если бы ты и был тем, кого я ищу. Иного пути узнать — нет. Повторяя твои недавние слова, я считаю, что Эру знал, что делал, создавая вас смертными, а наши fear навсегда привязывая к Арде. И в том, что нашим судьбам довелось переплестись, есть и его промысел.