Тени сумерек - Белгарион Берен - Страница 26

Обоз принадлежал не одному человеку: несколько купцов сбились вместе, чтобы сберечь на охране и помочь друг другу на тракте. Поэтому везли всякую всячину: кричное железо от гномов Ногрода и проволоку на кольчуги, поделочные камни, соль, пряности — и оружие. На оружие и доспех в последнее время вырос спрос, с охотой объяснял купец Алдад, а эльфы не продают, делают впритык для себя — очень редко попадает на рынок эльфийское оружие, и очень больших денег стоит (при этих словах он косился на меч Эминдила: с первого дня Алдад не отставал от воина с просьбами продать клинок и ворчал насчет голодранцев, которые таскают за плечами целую усадьбу и жмутся ее продать), а мечи из болотного железа и щиты без оковки годятся только для лапотников, против дор-дайделотских лезвий не тянут: качество стали не то, а если бы и было то, все равно хуторских кузнецов не хватит сделать столько оружия, сколько нужно. Не говоря уже о доспехе: над кольчугой кузнец должен возиться месяц, не меньше, и половина этого времени уйдет на то, чтобы из железных чушек выбить все дерьмо. И кольчуга все равно не потянет против выкованного на севере меча. Кому это нужно, когда ногродская проволока на Востоке дешевле грязи, и даже с тройной наценкой по привозе в Белерианд не превышает по стоимости точно такую же, только сделанную здесь — с большими затратами времени и труда. Поэтому железо закупают у гномов — в обмен на зерно, мясо, шерсть и все такое, чего гномы сами не делают.

Гили рассказал об этом Эминдилу в первый же день. Он много рассказывал Эминдилу, потому что тот единственный с ним разговаривал: остальные больше приказывали.

— Рыжий, когда будет хлеб? Чего тянешь — палки хочешь?

— Слушай, остынь, — тихо сказал Эминдил нетерпеливому погонщику. — Сядь посиди. Погонщик, ворча, сел; вскоре к нему присоединились хозяин обоза Алдад и один из охранников.

— Эминдил, — сказал Алдад. — Разговор есть.

— Опять про меч? — улыбнулся горец.

— Вроде того.

— Не продам.

— А если я его куплю разом с тобой?

Горец приподнял бровь.

— Ты полагаешь, почтенный Алдад, что я продаюсь? И что тебя хватит на эту покупку?

— А что нет? — удивился купец. — Тот год со мной ваши ходили. Рубитесь вы справно, а другого и не требуется. Вот придешь ты в Бретиль, голодранец голодранцем — куда подашься?

— Найду, — кратко ответил Эминдил.

— Сейчас найдешь, — фыркнул Алдад. — Конен Халмир держит дружину в тысячу копий, из них — триста ваших. Шишей-то у него нет на больше. В наймы пойдешь, вояка. Я смотрю, оружие у тебя знатное — там ты коненом был или даном; а только на это сейчас не смотрят. Ну, возьмешь кусок земли в распашку — а лошадь? А снарядье? А дом? Говоришь, никого у тебя там нет, кроме матери — а у кого она там приживается? А пойдешь со мной — привезешь столько, что сразу сможешь и коняку купить, и дом, и батраков нанять, и мать одеть в тонкое сукно… Подумал? Решил?

Эминдил кивнул головой.

— Ну, и чего скажешь?

— Скажу — нет.

— Нэт! — Алдад передразнил, как горцы коверкают синдарин (хотя Эминдил, как казалось Гили, говорил чисто). — Вот любимое у вас словечко — «нэт». Через гордость свою немереную страдаете, вот что я тебе скажу. Правду сказывают про какого-то вашего князя, который ветки перед собой рубил, чтобы даже случайно не поклониться?

— Да, — Эминдил улыбнулся. — То был Алатир, предок нашего народа.

— Так кол в заднице — это у вас от него по наследству передается? — хмыкнул погонщик. Вокруг засмеялись. Гили почему-то стало обидно за Эминдила как за себя.

— А ты подлезь в нужник на горском хуторе, да полюбопытствуй, что там за колья, да где, да передаются ли по роду… — миролюбиво посоветовал Эминдил. — Зачем с чужих слов повторять, своими-то глазами оно вернее.

Обидный смех обратился теперь против самого насмешника.

— Что, Фрета, уели тебя? — засмеялся Алдад. — Беоринги — они за словом в кошель не лезут, хотя чаще-то больше лезть туда не за чем.

Гили начал облеплять тестом прутики и выкладывать их на камни над углями. Нехитрый походный хлеб пропекался быстро.

— Потому и не за чем, — проворчал еще один купец, — что горцы лучшей будут в дырявых штанах ходить, чем до хорошего дела пристанут. К торговле приставать им, вишь ты, зазорно. А торговый хлеб есть — как, не зазорно?

— Если тебя смущает, Отон, что я ем твой хлеб, так я не буду его есть, — сказал Эминдил. — Рыбу же я поймал сам — никто не против того, что я приложусь к похлебке?

— Но, но! — примирительно поднял руку Алдад. — Не ссорьтесь. Отон, ты не прав. Нельзя попрекать гостя хлебом, тем паче, что при нагоде Эминдил будет за нас драться. Хотя вроде как опасаться уже почти что и нечего, но с ним мы непростой путь проделали, и если что — так он бы за нас рубился. Однако ж и мне непонятно, Эминдил, отчего ваш народ так косо смотрит на торговое дело. Взять, скажем, меня. Так уж мне Ткачиха отмерила, что человек я непосидющий и странствовать люблю. Разве это плохо — что я не сижу сиднем на своем хуторе, благо батраков у меня много? Разве это плохо — что я привожу с востока такие вещи, которых в Бретиле нет? Любишь ли ты есть несолоно? То-то. А откуда берется соль? Через таких как я, с синегорских копей да эльфийских солеварен на южном берегу. А гномы — невеликие любители пахать, сеять и пасти — и через меня и таких как я попадают к ним мясо и шерсть. А сейчас Тху грозиться всем нам с севера — а я везу крицу, оружие и доспех. Так что в этом плохого? А, Эминдил? За что твои сородичи презирают торговых людей?

Пока Алдад говорил, Эминдил вбивал возле костра колышки-рогатки, чтобы повесить котелок для рыбной похлебки.

— Не я затеял этот разговор, почтенный Алдад, — сказал он, закончив. — Но раз ты спрашиваешь, я отвечу. Купцов не любят за то, что они покупают втридешева, а продают втридорога. За то, что они жнут там, где не сеяли.

— А как ты думаешь, должен я оправдывать свои расходы? Коней и корм, телеги, погонщиков, охранников? Во что это все мне становится — ты знаешь?

— Посмотри мне в глаза, почтенный Алдад, и скажи: ты выручишь в Бретиле ровно столько, сколько потратил?

Торговец засмеялся.

— Нет, конечно, — сказал он. — Но ведь я рискую, Эминдил. На меня могут напасть орки или разбойники, я могу заболеть в дороге, могу погибнуть, могу потерять весь груз на переправе… Разве риск не стоит того?

— Не знаю, — пожал плечами Эминдил. — Мы не привыкли подсчитывать, сколько стоит риск.

Лепешки начали отваливаться от стенок, их поддевали на ножи или спички и вынимали из котла.

— Извини меня, Эминдил, — сказал купец. — Может, по-твоему, это и благородство… А по-моему так это дурость.

— Думай как хочешь, — почтенный Алдад, — пожал плечами горец, — меня это не обходит, и, если честно, я удивляюсь, почему тебя волнует мое мнение о торговом деле.

Котел с хлебами убрали с огня, на его место повесили котел с рыбой.

— И вправду, — купец снова засмеялся, но уже слегка деланно. — Я думаю, человеческая зависть не стоит обиды. Глупцы всегда завидуют тем, кто умнее и расторопнее, а уж какие слова они для этого подбирают — не суть важно. У нас тоже полно таких, которые надуваются, когда я вхожу в совет Халмира — впору делать дырку в брюхе, не то их разорвет от гордости. Они-де воины, а я — хуторянин и торгаш. Но чем бы они воевали, не вози я железо? Разве я меньше делаю для людей, чем они? Много бы они навоевали болотным железом, которое майстрачат горе-кузнецы?

— А что бы тебе, почтенный Алдад, попросить эльфов научить вас строить настоящие кузни и ковать настоящее железо? — спросил Эминдил. — Я слышал, они с охотой подряжаются на такие дела…

— Ач, какой хитрый! — сказал Отон. — И с чего мы будем жить?

— Ты лучше спроси себя, как вы будете жить, если закованные в железо северяне прорвутся через заслон латников, где из людей от силы каждый третий носит стальной доспех. И заодно задумайся — будешь ли жить вообще.

— Чего тут задумываться, я сам из Междуречья, и семья моя там. Отсидимся как-нибудь.