Споём, станцуем - Варли Джон Герберт (Херберт) - Страница 2

— Послушай, ты. Ты хочешь повернуться и уйти из этого тамбура? Мы это можем. Я так и сделаю, если для тебя это становится такой травмой.

Наступило долгое молчание, и Барнума затопило ощущение чего-то теплого и оправдывающегося, так что он ощутил слабость в своих развернутых наружу коленях.

— Оправдываться необходимости нет, — добавил он более сочувственным тоном. — Я тебя понимаю. Это просто еще кое-что, что нам придется сделать вместе — как все остальное: и хорошее, и плохое.

— Я люблю тебя, Барнум.

— А я тебя, глупый.

Табличка на двери гласила:

ЛИТАВРА И РЭГТАЙМ

КОШКИ КАСТРЮЛЬНОЙ АЛЛЕИ

[Кастрюльная аллея (Tin Pan Alley) — прозвище квартала

в Нью-Йорке, где расположены нотные издательства и

музыкальные магазины, специализирующиеся на популярной

музыке; позже имя стало нарицательным]

Барнум и Бейли помедлили у двери.

— Что нужно сделать, постучать? — вслух спросил Барнум. — Прошло столько времени, что я уже забыл.

— Просто сожми руку в кулак и…

— Дело не в этом. — Он засмеялся, прогоняя минутную нервозность. — Я позабыл, что такое вежливость в человеческом обществе. Ну, во всех лентах, которые я видел, они это делают.

Он постучал в дверь, и после второго стука та открылась сама.

В комнате за столом, взгромоздив на него свои босые ноги, сидел мужчина. Барнум был готов к потрясению от вида еще одного человека _б_е_з кокона симбиотика, потому что по пути к конторе Литавры и Рэгтайма он уже встретил нескольких. Но от непривычного зрелища у него еще кружилась голова. Человек, похоже, ощутил это и молча жестом указал ему на стул. Он уселся, думая, что при малой силе тяжести это было не так уж и необходимо. Но в чем-то он был благодарен. Человек долгое время молчал, давая Барнуму время успокоиться и привести мысли в порядок. Барнум использовал это время, чтобы внимательно его осмотреть.

Кое-что в нем было очевидным; самое бросающееся в глаза — это то, что за модой он не гнался. Обувь не носили практически уже больше века по той простой причине, что ходить приходилось лишь по полам с мягким покрытием. Однако, последняя мода командовала: ОБУВЬ НОСЯТ.

Мужчина выглядел молодо, он ограничил свой возраст годами двадцатью. Одет он был в голографический костюм — иллюзию текучих цветов, которые отказывались оставаться на одном месте или принимать определенную форму. Под костюмом, вполне возможно, не было ничего, но Барнум не мог об этом судить.

— Вы Барнум и Бейли, так? — спросил мужчина.

— Да. А вы Литавра?

— Рэгтайм. Литавра будет позже. Раю видеть вас. Никаких неприятностей при спуске? Кажется, вы сказали, что это ваш первый визит.

— Да, первый. Все нормально. И, кстати, спасибо за оплату переправы.

Тот жестом показал, что это мелочь.

— Не думайте об этом. Все решают наверху. Мы делаем ставку на то, что вы окажетесь достаточно хороши для того, чтобы с избытком отплатить нам. Мы достаточно часто были правы, так что денег на этом не теряем. Большинству из вас, оттуда, не по карману высадка на Янусе, а тогда что бы с нами стало? Нам приходится обращаться к вам. Так дешевле.

— Наверное, да. — Он снова умолк. Он заметил, что в горле возникло раздражение из-за непривычного усилия, вызванного речью. Не успел он подумать об этом, как ощутил, что в дело вступил Бейли. Внутренний усик, который был убран, метнулся из желудка и смазал его гортань. Боль прекратилась, поскольку реакция нервных окончаний была подавлена. Так или иначе, все это происходит в твоей голове, подумал он.

— Кто рекомендовал вам нас? — спросил Рэгтайм.

— Кто… о, это был… кто это был, Бейли? — Он слишком поздно осознал, что произнес это вслух. Он этого не хотел, и смутно ощущал, что, возможно, невежливо разговаривать таким образом со своим симбиотиком. Ответа Рэгтайм, разумеется, услышать не мог.

— Это был Антигона, — подсказал Бейли.

— Спасибо, — ответил Барнум, на это раз безмолвно. — Человек по имени Антигона, — сказал он Рэгтайму.

Тот сделал об этом пометку, и снова, улыбаясь, поднял глаза.

— Ну, что же. А что вы хотели нам показать?

Барнум собирался описать Рэгтайму их работу, когда дверь распахнулась и вплыла женщина. Она в буквальном смысле вплыла, одним движением оттолкнувшись от косяка и захлопнув дверь с помощью своего левого педа, а затем быстро повернулась в воздухе, слегка касаясь пола кончиками пальцев — чтобы снизить скорость — до тех пор, пока не остановилась у стола, наклонившись над которым, начала возбужденно разговаривать с Рэгтаймом. Барнума удивило, что вместо ступней ног у нее были педы; он думал, что в Жемчужных Вратах никто ими не пользуется. Ходить на них было неудобно. Но, ходьба, похоже, ее не интересовала.

— Ну ты только послушай, что сейчас сделал Мейер! — заявила она, от энтузиазма едва не поднимаясь в воздух. Пальцы ее педов двигались по ковру, пока она говорила. — Он перегруппировал рецепторы в своих нервных путях — впереди справа, и ты не поверишь, как это влияет на…

— У нас клиент, Литавра.

Она обернулась и увидела стоящую перед ней пару человек-симбиотик. Она приложила руку ко рту, как бы заставляя себя умолкнуть, но прикрывала ею улыбку. Она подошла к ним (при слабом тяготении это нельзя было назвать ходьбой; казалось, что ей удается использовать для опоры по два вытянутых пальца на каждом педе и идти на них, так что похоже было, что она плывет). Она подошла к ним и протянула руку.

На ней, как и на Рэгтайме, был голографический костюм, но вместо того, чтобы носить проектор на поясе, как у того, ее проектор был вделан в перстень. Когда она протягивала руку, генератору приходилось компенсировать это, окутывая ее тело более длинными и тонкими паутинками света. Это выглядело как взрыв пастельных тонов, и едва прикрывало тело. То, что видел Барнум, могло принадлежать девушке шестнадцати лет: небольшие, неразвитые грудь и бедра, и две светлого цвета косы, доходившие до талии. Но ее движения опровергали это. В них не было неуклюжести подростка.

— Я Литавра, — произнесла она, протягивая руку. Бейли это застало врасплох, и он не знал, освобождать руку Барнума или нет. Так что то, за что она взялась, было кистью руки Барнума, покрытой трехсантиметровым слоем Бейли. Похоже, она не обратила на это внимания.

— Должно быть, вы Барнум и Бейли. Знаете ли вы, кто были первые Барнум и Бейли? [американские цирковые антрепренеры (XIX — нач. XX вв.) ]

— Да, это люди, которые соорудили ваш огромный орган снаружи.

Она рассмеялась.

— Этот поселок _и _в _с_а_м_о_м _д_е_л_е_ что-то вроде цирка, пока вы не привыкнете к нему. Рэг говорит мне, что вы можете предложить нам кое-что на продажу.

— Надеюсь, что да.

— Вы пришли туда, куда нужно. Рэг занимается деловой частью компании; а я — талант. Так что продавать вы будете мне. Я думаю, что у вас нет ничего в нотной записи?

Он скривил лицо, потом вспомнил, что она видит лишь гладкую зеленую поверхность с отверстием для рта. Для того, чтобы привыкнуть общаться с людьми требовалось некоторое время.

— Я даже не умею читать ноты.

Она вздохнула, но, похоже, не огорчилась.

— Я так и думала. Очень немногие из вас, обитателей Кольца, умеют это делать. Честно говоря, если бы мне когда-нибудь удалось понять, что же вас превращает в художников, я бы разбогатела.

— Единственный способ для этого — отправиться в Кольцо и посмотреть самой.

— Правда, — сказала она, слегка смутившись. Она отвела взгляд от жалкой фигуры, сидевшей на стуле. Единственный способ открыть магию жизни в Кольце был отправиться туда; а единственный способ это сделать — обзавестись симбиотиком. Навсегда отказаться от своей индивидуальности и сделаться частью команды. На это были способны немногие.

— Мы, пожалуй, можем начать, — сказала она, встав и похлопав ладонями по бедрам, чтобы скрыть свою нервозность. — Репетиционная вон за той дверью.

Он последовал за ней в слабо освещенную комнату, которая, казалось, была наполовину завалена бумагами. Он никогда не думал, что в каком-то деле они могут потребоваться в таком количестве. Похоже, их привыкли складывать стопками, а когда стопка делалась чересчур высокой и обрушивалась, ногой заталкивать в угол. Нотные листы с шумом сминались под его педами, когда он шел следом за ней в угол комнаты, где под лампой стояла клавиатура синтезатора. Остальная комната была в тени, но клавиши сияли привычным сочетанием белого с черным.