Григорий Распутин-Новый - Варламов Алексей Николаевич - Страница 127

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Срыв. Ужин в «Яре». Полицейский рапорт. Задержка информации. Романтик от жандармерии. Джунковский как Джунковский. Распутин и «Распутин». Миссия Саблина. Вырубова в Покровском. Летние каникулы странника. Подвиг чиновника. Пьяный пароход

«С войной в Распутине произошли две перемены, – вспоминал Спиридович. – Разными дельцами от банковских директоров до мелких спекулянтов он был вовлечен в проведение разных, связанных с войной, предприятий, а, во вторых, он стал пить и безобразничать в публичных местах, чего раньше с ним не случалось. Болезнь его лучшего и близкого друга, А. А. Вырубовой, принесла ему ту свободу, в которой он был очень стеснен, будучи всегда связан Анной Александровной. С ее прикованностью к кровати, он стал свободен, чем и воспользовались его друзья другого лагеря.

Распутин стал пить и напиваться. К нему на квартиру стали приезжать его друзья, дамы и мужчины с запасами вина, с закусками, с гитарами, гармошками… Пили, ели, пели, танцевали, безобразничали. Веселясь с дамами общества, Распутин не чуждался и проституток. Все около него спуталось в один клубок, в котором имена дам общества переплетались с именами падших созданий. Когда старца спрашивали, почему он стал так кутить, он, смеясь, отвечал: «Скучно, затравили, чую беду»».

Сообщенное Спиридовичем подтверждала в своих показаниях и дочь Распутина Матрена:

«…уходя странствовать, он бросил пить. Но в Петрограде снова вернулся к вину и пил много. Больше всего он любил мадеру и красное вино. Пил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. Царская Семья знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него был один ответ: „Не могу запить того, что будет после“. Мысль его заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем и хотел потопить в вине горькое чувство от сознания нехорошего будущего.

Пьяный он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо».

«Распутин, добившись запрещения продажи спиртного, сам начал пить, и притом так, что вошел в историю с репутацией пьяницы», – заключил Андрей Амальрик. И вся дальнейшая судьба опытного странника была тому подтверждением.

«25 марта Распутин выехал в Москву, где у него было немало поклонниц. В один из ближайших дней Распутин закутил с небольшой компанией у Яра. Напился он почти до потери рассудка, – писал Спиридович. – Говорил всякий вздор, хвастался знакомством с высокопоставленными лицами, плясал непристойно, полуразделся и стал бросаться на хористок. Картина получилась настолько непристойная и возмутительная, что администрация обратилась к полиции. Бывшие с Распутиным дамы поспешили уехать. Сам он, как бы протрезвев, обругал полицию и уехал, и в тот же день выехал обратно в Петербург. Скандал получил такую громкую огласку в Москве, что растерявшийся Градоначальник, Свиты Его Величества, генерал-майор Адрианов, друживший с Распутиным, выехал также в Петербург с докладом о случившемся».

«Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным», – косвенно возражала на этот раз Спиридовичу Матрена Распутина.

Однако обратимся к документам.

«5 июня 1915 г. №291834

Совершенно секретно. Лично

Его превосходительству г-ну товарищу министра внутренних дел, командующему отдельным корпусом жандармов (Джунковскому).

По сведениям Пристава 2 уч. Сущевской части г. Москвы полковника Семенова, 26 марта сего года, около 11 час. вечера, в ресторан «Яр» прибыл известный Григорий Распутин вместе с вдовой потомственного почетного гражданина Анисьей Ивановной Решетниковой, сотрудником московских и петроградских газет Николаем Никитичем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Вся компания была уже навеселе. Заняв кабинет, приехавшие вызвали к себе по телефону редактора-издателя московской газеты «Новости сезона», потомственного почетного гражданина Семена Лазаревича Кугульского и пригласили женский хор, который исполнил несколько песен и протанцевал «матчиш» и «кэк-уок». По-видимому, компания имела возможность и здесь пить вино, так как опьяневший еще больше Распутин плясал впоследствии «Русскую», а затем начал откровенничать с певичками в таком роде: «Этот кафтан подарила мне 'старуха', она его и сшила», а после «Русской»: «Эх, что бы 'сама' сказала, если бы меня сейчас здесь увидела». Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести разговоры с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде «люби бескорыстно», прочие наставления в памяти получивших их не сохранились. На замечания заведующей хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин Распутин возразил, что он всегда так держит себя пред женщинами, и продолжал сидеть в том же виде. Некоторым из певичек Распутин дал по 10—15 руб., беря деньги у своей молодой спутницы, которая затем оплатила и все прочие расходы по «Яру». Около 2 часов ночи компания разъехалась.

Об изложенном, вследствие телеграфного приказания от 31 минувшего мая за № 1330 имею честь донести Вашему Превосходительству.

Полковник Мартынов».

«Затем я написал Государю, что принимая во внимание, что Распутин бывает в царском дворце, я счел долгом осветить картину поведения этого человека и обратил внимание, что это уже не первый случай и это налагает некрасивую тень. Я лично отдал записку Государю», – показывал на допросе следственной комиссии Временного правительства товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский, к которому рапорт полковника Мартынова был адресован двумя месяцами спустя после происшествия.

Вопрос о том, почему это произошло не по горячим следам, а с большим опозданием, сильно запутан. А. Амальрик прокомментировал ситуацию с «Яром» следующим образом:

«Этот полицейский отчет отчасти совпадает с рассказами о проповедях в бане или с „Исповедью“ Хионии Берландской, где она пишет, что Распутин „и в поле на работе соберет всех и заставит иногда кого-нибудь обнажить его. Сестры видели в этом блаженство его и детство – невинность“. Полиция в этом невинности не увидела. Но я склонен отнестись с осторожностью как к показаниям разочарованных „сестер“, так и – в большей степени – к полицейским отчетам.

Настораживает уже то, что отчет о событиях в марте был составлен только в июне. Московский градоначальник генерал-майор Адрианов говорил и даже писал впоследствии, что «никакой неблагопристойности» Распутин в «Яре» не сделал. Осенью 1916 года добивался он свидания с Распутиным, но тот его не принял, сказав, что хотя он «и дал другое показание, но все-таки ему нужно было в свое время, когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция писала Джунковскому». Когда Распутин снова кутил в «Яре» в мае 1916 года, цыганский хор жался, боясь скандала и допросов, а градоначальство сразу же командировало двух чиновников «для охраны».

Если Адрианов изменил позицию потому, что противники Распутина Щербатов и Джунковский были уволены с постов министра и его товарища, то можно предположить, что и рапорт о событиях в «Яре» составлялся в угоду только что назначенному Щербатову, Джунковскому и поддерживавшей их сестре царицы Елизавете Федоровне. Любой знакомый с методами русской полиции знает, что то или иное происшествие может она раздувать или сжимать – в зависимости от того, что требуется начальству».

Понятно, что диссиденту Амальрику было приятно отождествлять русскую полицию с советской и оставаться во всегдашней оппозиции к любым властям. Но дело в том, что об изменении позиции Адрианова и о том, что он «говорил и даже писал впоследствии», будто в «Яре» «неблагопристойности Распутин не производил», известно не от самого Адрианова, но из показаний С. П. Белецкого. Белецкий же с Джунковским друг друга сильно недолюбливали, охотно писали взаимные нелицеприятные вещи, так что сомнительность их показаний и воспоминаний относительно друг друга увеличивается вдвойне.