Григорий Распутин-Новый - Варламов Алексей Николаевич - Страница 104

«Григорий приехал к нам и побыл больше часу».

«В 4 с 1/2 приехал Григорий; пили с ним чай».

«После чая долго сидели с Григорием».

«В 6 час. был у меня Григорий».

«В 7 час. приехал Григорий, побыл недолго с Алике и Алексеем, поговорил со мною и дочерьми и затем уехал. Скоро после его отъезда боль в руке у Алексея стала проходить, он сам успокоился и начал засыпать».

«После чая увидел на минутку Григория».

«После чая приняли Григория, который остался до 73 /4».

«Вечером имели отраду видеть Григория».

«Вечером посидели и пили чай с Григорием».

«После обеда приехал Григорий, поговорили вместе часок».

«Во время службы видел Григория в алтаре».

«Видели Григория, кот. был на вечерней службе».

«Вечер провели с Григорием, кот. вчера прибыл в Ялту».

«Видели Григория».

«Видели Григория и простились с ним».

«Вечером у нас посидел Григорий».

Здесь приведены выписки из дневника Николая за 1913-й и первую половину 1914 года, из которых следует, что Распутин бывал у Государя в среднем раз в месяц. Можно предположить, что еще чаще с ним встречалась Императрица у Вырубовой, а сама хозяйка «маленького домика» несколько лукавила, когда оправдывалась в своих воспоминаниях: «Если я говорю, что Распутин приезжал 2 или 3 раза в год к Их Величествам, – последнее время они, может быть, видели его 4 или 5 раз в год – это можно проверить по точным записям этих полицейских книг, говорю ли я правду». Все происходило чаще, и после 1912 года влияние Распутина стало уже без всякого сомнения выходить далеко за рамки услуг искусного врачевателя и занимательного собеседника, повествующего о странствиях по святым местам и встречах с «Божьими людьми». Распутин уже давно стал для Царской Семьи кем-то вроде негласного наставника и советчика, и с течением лет сфера его влияния лишь расширялась.

Следователь Соколов приводит любопытный факт из жизни самой фрейлины Вырубовой, относящийся к 1913 году: «Забыв свое положение, Вырубова однажды дала излишний простор своей истеричности, избрав предметом своего внимания Государя. Императрица сразу заметила это и запретила Вырубовой появляться в семье. Положение ее пошатнулось. Тщетно она молила прощение себе, обращаясь с письмами к Императрице. Не помогло и заступничество за нее духовника Государыни. Так продолжалось довольно долго. Но прибыл Распутин и одной беседой с Государыней восстановил положение Вырубовой».

Но помимо дел «семейных», внутридворцовых Распутин стал вмешиваться и в государственные дела. О роли сибирского крестьянина в большой политике и его влиянии на назначения крупных государственных чиновников и принятие решений ходило и ходит по сей день слухов не меньше, чем о его романтических похождениях, и отделить истину от фальши здесь так же нелегко. Одни действующие лица той драмы, а также мемуаристы и исследователи склонны его участие превозносить и доводить до абсурда, другие – игнорировать.

«Тщательно подготовленная враждебными Государю кругами еще в 1911—12 годах, эта легенда, как известно, приписывала Распутину огромное закулисное влияние на государственные дела, „на смену направлений и даже на смену лиц“, выражаясь словами Гучкова, одного из главных творцов этой легенды – (если не главного). С этого времени в известных кругах вошло в обычай приписывать влиянию Распутина все „непопулярные“ увольнения и назначения, все неугодные обществу действия власти. Эта пропаганда, которая велась умело и упорно, находила немало легковерных слушателей, и от упорного повторения распутинская легенда понемногу приобретала в умах многих характер некоего „общепризнанного факта“», – писал Ольденбург.

Ольденбург приводит ряд конкретных примеров, когда и по какому поводу царь не послушался Распутина (главным образом они относятся к военному времени), однако если следовать фактам не выборочно, а насколько это возможно полно, то придется признать, что к принятию некоторых решений Распутин все же был причастен.

Во-первых, со значительной долей вероятности Распутину в довоенный период его «государственной деятельности» можно приписать отставку в январе 1914 года В. Н. Коковцова с поста председателя Совета министров, хотя непосредственным инициатором замены Коковцова стала Государыня.

«…я был Председателем Совета Министров из-за знакомства с Ней и по Ее согласию. Однако когда Дума и печать начали грубую кампанию против Распутина. Она ожидала, что я положу этому конец. Однако не мои возражения против предложения Царя принять меры к печати вызывали растущее неудовольствие Ее Величества. Именно мой доклад Его Величеству о Распутине, после того как „старец“ посетил меня, стал ключевым моментом. С того времени, хотя Царь и продолжал оказывать мне доверие в течение последующих двух лет, моя отставка была предрешена. Это изменение позиции Ее Величества нетрудно понять… По Ее представлениям Распутин был тесно связан со здоровьем Ее Сына и благоденствием Монархии. Нападать на него, значило нападать на защитника того, кто был Ей всего дороже. Кроме того, подобно всем добродетельным натурам, Ей было оскорбительно узнать, что отношения в Ее Семье стали предметом обсуждения в Думе и печати. Она думала, что я, как глава Правительства, несу ответственность за само разрешение этих нападок, и не могла понять, почему я не могу прекратить их, отдав приказ от имени Царя. Она решила, что я больше не слуга Царю, а орудие врагов государства и, вследствие этого, заслуживаю смещения…»

Так писал Коковцов в мемуарах, хотя быть пострадавшим от Распутина считалось в эмиграции хорошим тоном, а в деятельности Коковцова, помимо несложившихся отношений с Распутиным, были и другие моменты, вызывавшие неудовольствие Государя (в частности, вопрос о винной монополии).

Практически доказанным можно считать вмешательство Григория в Балканский кризис 1912 года и – совершенно точно – в «афонскую смуту» 1913-го.

«Вспоминаю только один случай, когда действительно Григорий Ефимович оказал влияние на внешнюю политику России, – писала Вырубова. – Это было в 1912 году, когда Николай Николаевич и его супруга старались склонить Государя принять участие в Балканской войне. Распутин чуть ли не на коленях перед Государем умолял его этого не делать, говоря, что враги России только и ждут того, чтобы Россия ввязалась в эту войну и что Россию постигнет неминуемое несчастье».

Известны также слова, которые сказал граф Витте о Распутине чиновнику особых поручений Министерства земледелия А. Осмоловскому: «Вы не знаете, какого большого ума этот замечательный человек. Он лучше, нежели кто, знает Россию, ее дух, настроения и исторические стремления. Он знает все каким-то чутьем, но, к сожалению, он теперь удален».

В октябре 1913 года в «Петербургской газете» появилась беседа с Распутиным, в которой тот высказывал свои взгляды на внешнюю политику России:

«Что нам показали наши „братушки“, о которых писатели так кричали, коих защищали, значит… Мы увидели дела братушек и теперь поняли… Все… Да… А что касаемо разных там союзов, – то ведь союзы хороши, пока войны нет, а коль она разгорелась бы, где бы они были? Еще неведомо…

Ведь вот, родной, ты-то, к примеру сказать, пойми! Была война там, на Балканах этих. Ну и стали тут писатели в газетах, значит, кричать: быть войне, быть войне! И нам, значит, воевать надо… И призывали к войне и разжигали огонь… А вот я спросил бы их, – с особенной экспрессией подчеркнул Распутин, – спросил бы писателей: «Господа! Ну, для чего вы это делаете? Ну, нешто это хорошо? Надо укрощать страсти, будь то раздор какой, аль целая война, а не разжигать злобу и вражду»».

В другой беседе, опубликованной в газете «Дым Отечества», Распутин и вовсе выступал как пацифист:

«Готовятся к войне христиане, проповедуют ее, мучаются сами и всех мучают. Нехорошее дело война, а христиане вместо покорности прямо к ней идут. Положим, ее не будет; у нас, по крайней мере. Нельзя. Но вообще воевать не стоит, лишать жизни друг друга и отнимать блага жизни, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу. Ну что мне, если я тебя разобью, покорю; ведь я должен после этого стеречь тебя и бояться, а ты все равно будешь против меня. Это если от меча. Христовой же любовью я тебя всегда возьму и ничего не боюсь. Пусть забирают друг друга немцы, турки – это их несчастье и ослепление. Они ничего не найдут и только себя скорее прикончат. А мы любовно и тихо, смотря в самого себя, опять выше всех станем».