Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Москвичи - Ваншенкин Константин Яковлевич - Страница 2


2
Изменить размер шрифта:

– Это у меня бабка была, покойница, да не бабка, прабабка, – вставил деливший хлеб, – так она мне все говорила, мол, миленький, не простужайся, а то носморк будет, носморк. Она считала, если – нос, то, значит, носморк, – еще пояснил он кому-то непонятливому.

– Ну все, покурим еще на дорожку, чтобы светомаскировку не нарушать.

Петров оторвал листик от сложенной гармошкой газеты, разровнял в нем махорку и залепил цигарку. Поднесли пунцово разгоревшийся трут, он почмокал губами, но цигарка прикурилась плохо, прожглась сбоку, куда со свистом стал проходить воздух. Петров попробовал еще ее отремонтировать, слюнил, зажимал и заклеивал бумажкой это место, но ничего не получалось.

– Плохо дело, – притворно посочувствовал делильщик. – Примета такая. Зазноба-то, наверно, того…

– Скурвилась, что ли? – произнес за него Петров, подумал, к кому бы это могло относиться, и сказал беззаботно:

– А ты знаешь, некому! Никто не ждет… – И попрощался: – Счастливо!

– Счастливо, – ответил старшина. – Нам тоже пора.

И пока Петров карабкался по сбитым ступенькам, в блиндаже деловито прозвучала команда:

– Ста-новись!

В темноте, слабо подсвечиваемой далекими вспышками разрывов или ракет, он опять столкнулся с бегущим куда-то Ленькой Роговым, и тот, приостановившись, уверенный и чуть фамильярный, как все ординарцы, жарко шепнул ему в ухо:

– Уже скоро! Не дрейфь, земляк!…

Петров снисходительно усмехнулся, но неожиданно вспомнил эти слова, потом, когда плеснула под ногою черная вода, ощутимо качнулся и осел понтон.

Заняли оборону на том берегу, окопались. Петров вылил воду из сапог, отжал портянки. Песок близ берега был мокрый, плотный, хорошо брался лопаткой. Но когда продвинулись вперед, видимо закрывая бреши в первой линии, картина изменилась: в сухом, текущем песке было трудно вырыть даже ячейку для положения «лежа». Он курился, тек, из него торчали только мелкие кустики да, как из-под снега, полузасыпанные мертвецы. Это была пустынная, чуть наклоненная к реке равнина с редким леском на горизонте, песок струился по ней, словно мела поземка.

Стояла убаюкивающая, дремотная тишина. Конечно, она не была абсолютной: с правого фланга доносился дальний гул боя, все более уходящий от реки, но он лишь резче эту тишину подчеркивал.

С вечера и ночью, да и утром, они были готовы ко всему, но, не встретив сопротивления, невольно расслабились, и теперь появление самолетов было для них особенно неожиданным. Самолеты пошли кругами – «лаптежники», с неубирающимися шасси, – поливая из пулеметов, а между колесами, хорошо было видно, у них висели бомбы, которые они почему-то не бросали, а берегли.

Это нужно было переждать, перетерпеть, не могло же это продолжаться долго, должна же была появиться наша авиация, пока они чертили в небе черные круги и, вихляясь, заходили на свои одиночные цели.

И тут неизвестно откуда возник и незнамо как распространился неприятный слух: немцы в лесочке!

У Петрова висел на груди трофейный цейсовский бинокль в алюминиевом корпусе – предмет особой гордости, – он вынул его и, чуть привстав, вобрав голову в плечи, стал наводить, крутя регулятор, стараясь что-нибудь разобрать. Сперва он видел только деления на стеклах и вдруг, как будто рядом, обнаружил опушку леска, немцев меж стволами. Он чуть повел биноклем и ахнул: немцы шли в атаку. Они шли в рост, не таясь, а посреди строя горизонтально несли за углы красное полотнище со свастикой: знак для своих самолетов. Тут за спиной тяжело, удручающе громко рвануло, – он понял, что «лаптежник» бросил первую бомбу, – его сильно придавило к земле, сперва волной, а потом лавиной обрушившегося сверху песка. Он с трудом свалил его с себя, приподнимаясь, выгребая сзади, из-за ворота шинели.

Мимо него в тучах песка пробежал солдат, за ним другой.

– Куда? – крикнул Петров, вскочив и хватая его за плечи. – Назад!

– Приказ был, – тоже прокричал солдат, – к реке отойти и закрепиться…

Петров не знал, так ли это, но отпустил его. Мимо проходили и пробегали солдаты. Некоторые оборачивались и стреляли. Самолеты все крутились, но поднятый взрывами песок, вероятно, мешал им вести огонь прицельно.

Петров тоже двинулся к реке. Обернувшись, он увидел сквозь тучи песка тот немецкий строй с полотнищем, он был заметно ближе. Петров снова поднял бинокль. Были хорошо видны лица, и это неожиданно напомнило ему кинотеатр «Аре», фильм «Чапаев», психическую атаку белых. И вдруг он увидел, что часть строя, два его правых ряда, исчезли, словно срезанные, и тут же полетели в разные стороны и вверх, но уже искромсанные, жуткие. Полотнище со свастикой упало. Следующий снаряд прошел по середине.

– Дает Витя прикурить! – радостно закричал Петров. – Как в бабки!

Он был коренной москвич, и хотя видал бабки, но сроду в них не играл, но здесь почему-то крикнул; – Как в бабки!

И снова он двинулся к реке.

Его ударило в правое плечо, и, упав лицом в мелкомолотый песок, он успел поразиться, с какой для себя легкостью сбила его эта сила. Он захотел было встать, но не сумел, и охватившее его безразличие показалось ему обычным его состоянием.

Но его потянули, схватив под мышки, он встал на колени и, поддерживаемый, выпрямился.

Он увидел рядом с собой рябое лицо парторга Казарычева.

– Пошли! – сказал Казарычев строго, положив левую руку Петрова себе на плечо и обняв его за талию.

– Пошли, – согласился Петров. Во рту у него скрипел песок. Кровь текла по животу, в штаны, но он еще не понимал и не верил, что это его кровь.

Кругом поднимались столбы разрывов, но стояла тишина.

Неожиданно Казарычев исчез, будто его и не было.

Петров пошел один, на заплетающихся ногах, цепляя носками песок. Правая рука повисла и не действовала. Он заметил, что на груди нет бинокля, это не огорчило его. Может быть, когда он упал, ремешок перекинулся через голову или его рассекло осколком.

Ему стало душно. Он расстегнул пальцами левой руки все пуговицы шинели, но не мог расцепить душивший его шейный крючок.

Мимо бежал солдат. На нем была не каска, а потерявшая форму, растянутая, совершенно круглая пилотка. Петров окликнул его:

– Помоги, солдат!

Тот посмотрел с удивлением и побежал дальше, – на бровях и щеках его налип песок.

Петров с непостижимой быстротой, выгнувшись, перетянул за спиной по ремню (мешал хлястик!) кобуру на левую сторону и выстрелил в воздух из ТТ, с левой руки.

Солдат проникся, вернулся, расстегнул ему крючок и отвел немного в тыл. А кровь все текла.

Он плелся, опираясь на солдата, и запоминал все: каждый кустик, каждую былинку.

Потом встретились свои солдаты, и среди них тот, что делил вчера в блиндаже хлеб. Петров не сразу узнал его. Они говорили ему о чем-то очень важном, но он не мог понять, – лишь потом, в санбате, он, услышав это снова, вспомнит, что уже знает обо всем.

Они перевязали его, отрыли неглубокий окопчик от осколков, и он лежал в нем на спине, глядя «а остывающее небо. Его бил озноб, зубы стучали невыносимо.

В темноте появилась первая санитарная повозка. Санитары ходили и спрашивали раненых, какого они полка. Он был из другого, но попросил: «Ребята, возьмите меня, мне очень худо!» – и они положили его в темноте на повозку, на других стонущих раненых.

В санбате, где было много своих, он перед эвакуацией в тыл узнал, что убиты парторг Казарычев и земляк – старшина с Арбата, и вспомнил, о чем ему говорили солдаты. Но и здесь, сквозь полузабытье, известие об их смерти не поразило его, ведь он мог погибнуть и сам.

И еще он услышал, что немцев погнали хорошо, наступление разрастается.

В госпитале он снова начал рисовать.

Сперва, когда рука долго не разрабатывалась, сказал себе горько: «Ну вот, дождался». И, едва зашевелились пальцы, обрадовался несказанно, сунул в них карандаш, повел линию. Двинулось дело быстро, и вскоре он уже мог рисовать в блокноте, жадно набрасывать по памяти фронтовые сценки: рытье окопов, дележка хлеба, чистка оружия. И еще – атака на рассвете, перелесок вдали и деревенька на взгорке. Этот, последний сюжет он повторял множество раз, и все ему было далеко до того, сделанного в вечернем блиндаже наброска.