Узники Тауэра - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 38

Уотсон не знал, что Грей ни за что не соглашался брать незнакомых лиц в свою свиту, когда поедет к королю. Заговор так и остался мертворожденным. Но всех его участников перехватали.

Грея судили пэры, среди которых были его личные враги, как, например, лорд Саутгамптон, получивший от сэра Томаса публичную пощечину за интриги против Елизаветы. Саутгамптон молчал, когда Грей находился в зале суда, и неистово вопил против него, когда пэры удалились на совещание.

Защита Грея была проста: если намерение подать петицию королю является государственной изменой, то он виновен; если же это законное право каждого англичанина, то он чист перед Богом и королем.

Пэры приговорили его к смертной казни. На обычный вопрос, имеет ли он что-либо возразить против приговора, сэр Томас гордо ответил: «Ничего». Пристыженные судьи безмолвствовали, и тогда осужденный добавил: «Грей не может просить помилования!»

К счастью, столь гордый ответ двадцатилетнего героя изумил и очаровал Якова I, который засомневался, продолжать ли казни (рядовые участники заговора патеров были уже четвертованы). Придворные, сочувствовавшие Грею, послали в театр «Глобус» за труппой Шекспира, чтобы смягчить сердце короля. Актеры разыграли перед Яковом новую пьесу великого драматурга «Мера за меру», содержавшую многие намеки на недавние события; характеры герцога Венского и Анжело были не чем иным, как идеализированными портретами короля и Сесила. К Якову были обращены слова: «Ни корона – королю, ни меч – наместнику, ни жезл – маршалу, ни тога – судье не идут к ним так хорошо, как милосердие».

Однако Яков решил вступить в соперничество с поэтом и задумал собственную комедию. Но король не обладал поэтической душой, и герцог Венский, которому он решил подражать, не мог бы разыграть такого недостойного фарса.

Грея судили в Уинчестере одновременно с Рэйли и Кобгемом. Суд приговорил его к смерти вместе с двумя другими знатными заговорщиками – Гриффином Маркгемом и Кобгемом.

Наступила пятница – день казни. Окрестные луга были мокры от дождя, в воздухе висела промозглая сырость, но тысячи людей толпились с раннего утра во дворе древнего Вильтонского замка, где должна была состояться казнь. Яков в этот день хотел доказать, что он является лучшим драматургом в Англии.

Король позвал к себе мальчика Джона Джибса. Лицо этого парнишки не было знакомо сэру Тишборну, губернатору замка и главному распорядителю казни, и на этом обстоятельстве была основана интрига, затевавшаяся королем. Яков дал Джибсу бумагу о помиловании приговоренных, велел дождаться в толпе той минуты, когда палач поднимет секиру, и тогда броситься к Тишборну и передать королевский приказ. Едва гонец ушел, как Яков вспомнил, что забыл поставить на бумаге свою подпись. Джибса догнали и вернули, но когда он с подписанным приказом добрался до замка, то нашел ворота уже наглухо запертыми и охраняемыми стражей.

Маркгем первым взошел на эшафот. Сотворив краткую молитву, он положил голову на плаху. Вдруг раздался громкий крик – это проныра Джибс наконец добился, чтобы его пропустили к Тишборну. Губернатор сломал печать и пробежал глазами странный приказ. Яков писал, что узники подвергнуты казни только для комедии и следует, хорошенько напугав их, объявить о помиловании. Тишборн пожал плечами и сделал знак отвести Маркгема в сторону.

Вторым на эшафот вступил Грей. Его поступь была тверда, глаза блестели, лицо дышало гордостью и достоинством. Ночью он хорошо спал и теперь был совершенно спокоен. Он помолился и исповедался перед народом, полностью отрицая свою вину.

Дождь падал крупными каплями. Грей склонил голову на плаху и подал знак рубить. В эту минуту шериф объявил, что в порядке казни произошла ошибка – сейчас черед Кобгема побрататься с палачом, а Грею еще час следует сидеть в тюрьме.

Когда королевская комедия была сыграна до конца, Тишборн объявил о помиловании. Народ бросал в воздух шапки с криками: «Хорошо! Хорошо!»

Грей возвратился в Тауэр. Наместник Харви отвел ему скверное помещение – ту самую клеть в Кирпичной башне, которая служила первым и последним пристанищем Рэйли. Здесь сэр Томас провел девять последующих лет.

Из всего его громадного состояния ему позволили пользоваться всего восемью фунтами в неделю и вообще всячески притесняли. Уединение, мрак, сырость и безмолвие вначале подточили его здоровье, а потом поколебали и душу. Человек, который не хотел просить о сохранении жизни, стал докучать наместнику жалобами о стеснениях его свободы. Однако от начала до конца в поведении Грея не было ничего низкого. В тюремной жизни сэра Томаса не было величия Рэйли, но она была не лишена известного благородства. В пору юности он в часы досуга переводил сочинение святого Киприана «О терпении» и теперь просил прислать ему эту книгу и чтеца, чтобы закончить труд.

Король поначалу не соглашался на эту пустяковую милость. «Умоляю вас, – писал Грей матери, – упросите короля дозволить мне иметь моего чтеца, что доставит мне большое утешение». Его просьбу, наконец, уважили, но с новым стеснительным условием: чтобы чтец постоянно жил вместе с ним в его маленькой комнате.

Сэр Томас так и не согласился с возведенным на него обвинением и горячо уверял свою мать в том, что он не изменник. «Матушка, – писал он в первые дни заключения, – не изумляйтесь, я в Тауэре, но не за мысли или действия против отечества». А в другом письме, значительно позднее, он повторил: «Я не боюсь никакого зла. Сердце мое спокойно. Я надеюсь на Бога».

Единственная его вина состояла в том, что он хотел сражаться против Испании, а Филипп III исправно платил пенсионы Сесилу и Нортгамптону, чтобы он оставался в Тауэре, в уединенной башне над рвом.

Даже подписание двенадцатилетнего перемирия с Испанией не принесло ему свободы; его только перевели в более сносное помещение – в башню над Водяными воротами. Там летом 1614 года, после одиннадцатилетнего заточения, он и умер.

Пороховой заговор

Заговор патеров был всего лишь эпизодом в целой серии интриг, известных в истории под названием англоиспанского заговора. Этот заговор существовал в течение многих лет и проявлялся в различных видах и формах. Он созрел в испанской голове и осуществлялся английскими руками. Первая мысль о нем возникла в кабинете Филиппа III, подготовлен он был иезуитами в английских эмигрантских коллегиях Дуэ и Вальядолида и приведен в действие джентльменами из лондонских предместий и графств Средней Англии. Целью этого великого заговора было подчинение Англии испанской политике.

Пороховой заговор был самым громким делом в царствование Якова I.

Около полудня одного мрачного ноябрьского дня 1605 года несколько очень знатных лиц явились из Уайтхолла в Тауэр. Сэр Уильям Ваад встретил их у ворот, но его едва удостоили приветствием. По всему было видно, что сановники прибыли по весьма важному делу. Они прошли в Наместничий дом и приступили к допросу узника, доставленного в Тауэр накануне. Дело, которое они расследовали, на вечные времена закрепило за комнатой Наместничьего дома, где происходил допрос, название Комнаты Порохового заговора.

Эти знатные лица были: Роберт Сесил, граф Солсбери, государственный секретарь Англии; Чарльз Блаунт, граф Ноттингем, лорд-адмирал; Чарльз Говард, граф Девон, лорд – наместник Ирландии, и Генри Говард, лорд Нортгамптон, лорд – хранитель печати.

Сесил представил сопровождавшим его лордам бумагу, писанную в этот же день (6 ноября, четверг) от начала до конца рукой самого короля. Яков приказывал им допросить одного узника, содержавшегося в Тауэре, и добиться истины любыми средствами.

Человек, которого следовало допросить, был схвачен в предыдущую ночь при весьма необычных обстоятельствах: он начинял здание палаты лордов порохом. Доставленный той же ночью в Уайтхолл и допрошенный лично Яковом, он с удивительной откровенностью заявил, что намеревался взорвать короля, королеву, королевских советников, судей и всех главных лиц при дворе. На вопрос о его имени он назвал себя Джоном Джонсоном, бедным слугой, состоящим на службе у сэра Томаса Перси. Вообще он легко отвечал на любые вопросы, и, казалось, бравировал презрением к смерти. При обыске у него нашли письмо на французском языке. Оно было написано некой Елизаветой Вокс и адресовано Гвидо Фоксу. Следователи заподозрили, что, несмотря на видимую смелость и откровенность, узник скрывает свое настоящее имя.