Узники Тауэра - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 35

Во втором заточении Рэйли был помещен в Кровавую башню, под непосредственный надзор наместника Тауэра сэра Джона Пейтона, которому разными намеками дали понять, что если он доведет узника до смерти, то получит место губернатора Джерси – одну из высоких должностей, занимаемых Рэйли. Однако чтобы уморить такого узника, надо было иметь не только душу злодея, но и определенное мужество, которым Пейтон отнюдь не обладал. Наместник обходился с заключенным не столь сурово, сколь низко. Тем не менее, Рэйли пришлось отчаянно бороться за свою жизнь.

Предлогом к его заточению послужил один его разговор с лордом Кобгемом. Кобгем был человеком разочарованным. Большая часть его родственников занимала видные посты: его зять Роберт Сесил был государственным секретарем, его тесть Эфингем состоял в звании лорда-адмирала, двоюродный брат его жены, лорд Нортгамптон, являлся членом королевского Совета, и только его великие таланты никем не признавались. Тогда ему пришло в голову, что он может добиться желаемого, став сторонником Арабеллы Стюарт и ее прав на престол. Кобгем был уверен, что в этом деле он может рассчитывать на помощь Испании. Он рассказал о своем проекте Рэйли, который рассмеялся ему в лицо. Однако самого факта этой беседы было достаточно, чтобы Сесил привлек Рэйли к суду как соучастника «заговора Арабеллы Стюарт».

Никто лучше самого Сесила не знал, что «заговор Арабеллы» существует лишь в голове одного человека – лорда Кобгема; сама внучка леди Леннокс и не подозревала, что сделалась заговорщицей. Но государственный секретарь и партия Говардов решили воспользоваться этим мифическим заговором, чтобы свалить своих врагов, в числе которых был и Рэйли.

Кобгем был заключен в Тауэр вместе с Рэйли, но помещен в гораздо лучшие условия – он жил в Наместничьем доме и обедал за столом Пейтона. При дворе лорд Кобгем выглядел гордым, надутым бароном, в Тауэре он сделался низким, презренным рабом. Жизнь он ценил больше, чем незапятнанное имя и чистую совесть.

Главе мнимого заговора передали, что единственный способ спастись для него – это сдать Рэйли. И Кобгем дал показания, что Рэйли разделял его планы по возведению на престол Арабеллы Стюарт. Сразу после этого распространился слух, что Рэйли, сидя за обедом, схватил нож и с криком: «Все кончено!» – вонзил его себе в грудь. Сесил тут же объявил, что попытка самоубийства доказывает вину узника. Однако не исключено, что вся эта история была выдумана врагами Рэйли. На суде о ней не обмолвились ни словом, да и Рэйли был не такой человек, чтобы не довести до конца задуманное. Позднее, когда у него хотели забрать из комнаты все спирты и яды, под предлогом заботы о его жизни, он с презрением заметил: «Если бы я хотел умереть, что помешало бы мне разбить себе голову об эту стену?»

Возможно, что слух о самоубийстве был пущен Говардами для испытания общественного мнения. Яков боялся одного имени Рэйли. «Я слыхал о тебе, человек», – сказал он герою Гвианы и Кадикса вместо приветствия при первом свидании. Действительно, имя Рэйли обладало такой силой, о которой мог бы призадуматься государь и похрабрее Якова. Уже Елизавета в дни молодости Рэйли была изумлена его популярностью во флоте, а лорд Эфингем, его враг, однажды в признание его заслуг смахнул пыль с сапог Флибустьера полой своего шелкового плаща. Поэтому нет ничего удивительного в том, что такие дальновидные люди, как Сесил и Нортгамптон, сочли благоразумным вначале узнать, как отнесутся Лондон и флот к вести о возможной Смерти Рэйли.

Результаты, вероятно, заставили их отложить мысль о насильственных мерах. Через несколько дней пришло известие о полном выздоровлении Рэйли, а Пейтон передал свои полномочия Джорджу Харви.

Началось единоборство Сесила и Рэйли за душу лорда Кобгема. Силы, однако, были неравны: государственный секретарь обладал властью и находился на свободе, а заключенный мучился от бессилия и пребывал в заточении. Первый вопрос, вставший перед Рэйли, был: как добраться до Кобгема? Подкупить Харви не удалось, и тогда Рэйли подружился с сыном наместника, который согласился стать посредником в его переписке с Кобгемом.

Несколько недель заточения так расшатали нервы Кобгема, что каждый день он давал новые показания: то оговаривал Рэйли, то твердил о его невиновности; сегодня он плакал от сознания собственной слабости, а назавтра возвращался к первоначальному обвинению. Строгие взгляды судей заставляли его произносить ложь, но силы покидали его, когда нужно было подтвердить ее под присягой. Наконец непосредственно перед судом молодой Харви доставил Рэйли в Кровавую башню окончательное решение Кобгема: он письменно отрекался от всех обвинений и призывал Бога в свидетели, что теперь, и только теперь, говорит правду.

Однако спустя неделю, когда его и Рэйли повезли в Уинчестер на суд, судьи вырвали у него признание, что Рэйли хитростью выманил у него это письмо. Впоследствии оказалось, что подобное же покаянное письмо Кобгем оставил сэру Джорджу Харви, но наместник странным образом вспомнил о нем только после того, как суд уже произнес обвинительный приговор над Рэйли.

Из Уинчестера Рэйли возвратился в верхний этаж Кровавой башни. Его комната выходила на террасу, известную ныне как Прогулка Рэйли. С одной стороны террасы открывался вид на пристань и реку, с другой – узник мог любоваться наместничьим садом и зеленым лугом. Тогда Рэйли не думал, что ему придется провести здесь четырнадцать лет. Суд в Уинчестере только увеличил его славу и популярность; никто не верил в существование «заговора Арабеллы» и в то, что Рэйли хотел призвать на помощь Филиппа III. О нем постоянно хлопотали придворные лорды и леди. Но единственным итогом этих хлопот было то, что на его содержание стали отпускать не четыре фунта, а пять, позволили иметь не двоих слуг, а троих и разрешили друзьям и родственникам посещать узника.

Правда, однажды для него блеснул луч надежды: король объявил свое намерение посетить Тауэр с королевой, принцами и всем двором с целью открыть двери темниц и выпустить заключенных. Отчасти все так и произошло. Яков со свитой явился в Тауэр, но накануне его торжественного въезда Рэйли перевезли во Флитскую тюрьму, так что король только прошелся с задумчивым видом взад-вперед по его пустой комнате. А спустя несколько дней по окончании королевского визита Рэйли возвратили на его прежнее место.

Узник окончательно убедился, что его намерены держать взаперти до скончания века. Его жена, леди Бесси, переселилась в Тауэр и родила здесь второго сына. Она периодически возвращалась в Уайтхолл и Виндзор, чтобы подать очередное ходатайство о помиловании мужа, но ее старания оставались тщетными. Между тем об освобождении Рэйли хлопотали и иностранные дворы: французский король сманивал его на свою службу; голландцы с радостью бы послали его в Индию; датский король желал видеть его адмиралом своего флота; итальянские государи наперебой искали его услуг. Однако все это только еще больше пугало Якова, и он раздавал поместья Рэйли своим фаворитам, словно речь шла об имуществе мертвеца.

Но и таким – ограбленным и скованным – знаменитый узник продолжал внушать опасения своим тюремщикам. Во время его прогулок по террасе возле Тауэра постоянно толпились люди, желавшие взглянуть на героя. Действительно, Рэйли представлял редкое зрелище – и по его славе, и по его наружности. Пятидесятилетний, высокого роста и великолепно сложенный, с загорелым оливковым лицом, густой бородой, длинными усами и роскошными вьющимися волосами, которые его слуга ежедневно убирал в течение часа, он появлялся на террасе в костюме, усыпанном с ног до головы рубинами, жемчугом и бриллиантами. Каждый видевший его уходил с убеждением, что созерцал красивейшего мужчину своего времени и символ величия Англии.

Сесил счел Харви слишком беспечным наместником для присмотра за таким заключенным и сменил его на более строгого тюремщика. Нового наместника Тауэра звали Уильям Ваад, но вскоре с легкой руки Рэйли весь Лондон начал именовать его не иначе, как «подлец Ваад» (игра слов: William и villain). Этот человек был назначен сюда для того, чтобы впутать Рэйли в Пороховой заговор (речь о нем будет ниже) и снова отдать под суд. Возможно, так и случилось бы, если бы эта позорная интрига не была остановлена боязнью, что узника признают невиновным. Тем не менее Ваад оправдал свое прозвище, ибо тотчас после своего назначения постарался ограничить те немногие права, которые еще оставались у Рэйли.