Война кукол - Белаш Людмила и Александр - Страница 3

— Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…[*]

На центральном объекте — строительстве главного космопорта — геодезист, листая распечатку полученных после ужина проектных документов, лениво язвил над канцелярской тупостью земной штаб-квартиры «Экспа»:

— Тоже мне, родили названьице. Шедевр! Наверно, долго думали.

— Ладно, кончай. Приказы не обсуждаются, — не оборачиваясь, сменный мастер с пульта проверял готовность трехсоткилотонной бомбы; бомба — продолговатый серый ящик с торчащими из него кабелями — лежала во взрывной камере под землей.

— Разве я спорю? Я абсолютно лоялен, как твой фугас. Но мне как-то не по себе жить в городе, который они спланировали, — тряхнул геодезист подшивкой бумаг. — Как будто они не знают, чем мы тут ровняем землю под порт и как добиваемся спекания грунта в плиту. Если мне предложат место для жилья, я выберу его подальше от этого… — он сверился с распоряжением, — Сэнтрал-Сити. Никогда здесь не будет ничего хорошего.

Встав со стула, он подошел к широкому и низкому окну. Инженерный городок в свете голубовато-белых ламп был виден прекрасно; он весь помещался в плоской лощинке, будто в ладони. Бетон дорожек, стены, крыши — все блестело от воды; сиянье ламп радужными кольцами переливалось в воздухе, наполненном дождем, рябило в зеркалах луж.

«Сити, — пожал геодезист плечами. — Какой тут может быть „сити“, на этой голой лучевой проплешине?.. Мы роем землю бомбами вместо экскаваторов, боевыми бомбами, которых стало так много в метрополии, что матушка-Земля решила часть их выделить для мирных целей. Грунтовые воды, артезианский горизонт, река — все лучит и будет лучить еще лет триста… К черту. Когда нулевой цикл закончится, переведусь на юг или в горы. И плевать, что в деньгах потеряю; здоровье дороже».

Вернуться на Землю он и не помышлял. Он слишком хорошо помнил режущий уши свист беспилотных штурмовиков над другими горами, визжащий звук ракет, дрожь земли и пыль, сыплющуюся со стен бомбоубежища, гуманитарный конвой, под огнем вывозящий женщин и детей к морю, мытарства в Европе, унизительную квоту высшего образования для беженцев… Похоже, беженец — это профессия; однажды кинувшись бежать, ты уже не можешь остановиться.

— Ты бы сел, — напомнил мастер. — Двенадцать минут третьего.

— Слушай, карту зоны взрыва составлял я. Смещения не будет.

— Ну, как знаешь.

Пальцы священника переместились с большой бусины четок на малую.

— Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum; benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tui Iesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis, peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…[*]

Земля покачнулась; стол встряхнулся, и со стола на пол упал карандаш. Гидравлика полуавтоматов, настроенная на сейсмические толчки, смягчила колебания.

— Amen, — закончил священник, склонив голову.

ГЛАВА 1

«Сегодня снова в моде женственность и ретро, — объявил Чаре журнал. — Одно из знамений сезона — женский дневник. Написанный от руки чернилами цвета сепии, с золотыми, алыми и черными пометками на полях, обложенный темной натуральной кожей с тисненым старинным узором, он становится самым близким другом умной, творческой, глубоко чувствующей женщины, которому она доверяет свои тайные желания, свои надежды и разочарования, свои сомнения и свою страсть, а спустя годы он Вашими же словами поведает Вам о минувшем, воскресит в памяти полузабытые лица, напомнит о любви и нежности. Заведите дневник — и Вы обретете в нем подругу, которой можно рассказать все, и друга, который Вам никогда не изменит».

Чара приобрела дневник, перьевую ручку, модные чернила — и в тот же день принялась писать.

«ДНЕВНИК» — красиво вывела она в начале первой страницы и задумалась. Что дальше?

«Наверное, — побежало по бумаге тонкое перо, оставляя за собой сепиевую строку, — я самая счастливая мать на свете. У меня четыре чудесные дочери, в которых я души не чаю и которые любят меня горячо и искренне».

Она перечитала написанное, осталась им довольна и с улыбкой оглянулась на девочек. Маленькая, тонкая Маска, набулькав в миску косметического молочка, макала туда салфетку и стирала с лица макияж — бледно-землистую крем-пудру «Мертвая королева», воспаленно-красные ободки теней, ржавую тушь и трагический черный рот адского клоуна. Сильная, серьезная Косичка, сняв круглые очочки с треснутым левым стеклом, уже разобрала свой дальнобойный «уран» калибра 50, штатное оружие спецназовцев и террористов, извлекла магазин, убедилась, что в патроннике нет патрона, отделила затвор от рамки и разложила части пистолета на газете, где уже красовались пузырьки со щелочью и ружейным маслом, протирка и ветошь.

— Девочки, вы любите меня? — спросила Чара своим певучим голосом.

— Да, мамочка, — кивнула Маска, в размазне своей похожая на черта, а Косичка, оторвавшись от работы, улыбнулась маме ласково и чуточку застенчиво. Чара вернулась к дневнику.

«Страшно подумать, что когда-то я была совсем одна, одна во всем мире. Одно воспоминание об этом сжимает мою душу в тисках ужаса, но стоит мне увидеть нежные лица моих дочерей, услышать их задорный дружный смех или резвую возню — и мрак прошлого отступает, будто растворяясь в солнечном сиянии семейного счастья. Как это прекрасно — иметь свою семью, быть матерью, заботиться о детях, видеть, как развивается их пытливый ум…»

— Мама, а я сегодня стреляла по пластинам, — подала голос Косичка.

— Надеюсь, ты была осторожна? — обеспокоилась Чара. — Тебя никто не видел?

— О, нет, мама, все в порядке, — заверила ее Косичка. — Я стреляла с глушителем, а место было безлюдное — ты его знаешь, это задний двор старого завода Джи-Джи-Ай. Четыре пластины по пять миллиметров прошибает только так, и даже с двухсот шагов. А ты скоро мне импульсное ружье достанешь, ма?

— Как только смогу.

— А мне нужен новый «агрессор», — вмешалась Маска. — Старый почти сдох и еле тянет. Ма, ты подаришь мне его на день рождения?

— Масочка, я постараюсь.

— Ну вот, всегда так, — надулась Маска, — как Косе, так сразу, а мне даже не обещаешь…

— Маска, пожалуйста, не надо, — попросила Чара. — Я одинаково люблю вас и КАЖДОЙ постараюсь что-нибудь достать. Только не ссорьтесь.

— Ну, если она не станет слишком выпендриваться… — хищно сощурилась Маска; обманутая их молчанием, Чара вернулась к дневнику, а Косичка показала Маске язык, но и та не осталась в долгу — высунула свой, весь фиолетовый. За спиной мамы девчонки принялись вполголоса, но вежливо собачиться о том, кому, чего и сколько мама подарила, а Чара, стараясь не обращать на них внимания, писала дальше.

«Воспитание девочек — дело очень и очень сложное. Они такие разные по характеру, такие обидчивые и вспыльчивые, что порой руки опускаются от бессилия. Но мой долг матери в том и состоит, чтобы к каждой из них найти подход, вовремя сказать нужное слово, что-то одобрить, в чем-то мягко урезонить, тактично указать на ошибку. Бывают у меня и промахи, которых я сама потом стыжусь и которые вспоминаю, — как бы тяжело это ни было, — чтобы не допустить их вновь. Например, когда Косичка раздобыла пистолет, я вовремя не запретила ей носить его с собой, а теперь уже поздно, время упущено…»

— Хай! — влетела в комнату Гильза с набитой сумкой.

— Ушами помахай! — приветствовала ее Маска. — Ну, ворюга, чего принесла, вытряхивай.

— Девочки, вы не могли бы в моем присутствии…

— Извини, мамочка, я больше не буду, — в три тысячи сто семьдесят восьмой раз обещала Маска, а Гильза с радостной улыбкой до ушей выкладывала на стол упаковку за упаковкой, каждую представляя публике как заправский коммивояжер: