Ночь в монастыре с привидениями - ван Гулик Роберт - Страница 11

– А каково значение точек, помещенных в каждой половинке круга? – спросил невольно заинтересовавшийся судья.

– Присутствие этих двух точек напоминает нам, что в Положительном есть зерно Отрицательного и наоборот. Это применимо ко всему существующему, включая мужчину и женщину. В природе каждого мужчины есть женская частичка, а в каждой женщине есть немного от мужчины.

– Это очень верно, – задумчиво сказал судья. – Мне кажется, я уже видел где-то такой круг, разделенный по горизонтали. Это имеет какое-то особое значение?

– Насколько мне известно, нет. Разделительная линия должна быть вертикальной, как на моем рисунке. Но не будем заставлять отца настоятеля долго ждать, мой старый друг довольно церемонен.

Когда они подошли к площадке, Суень живо сказал:

– Осторожно, ограда сломана. Уже давно прислужники должны были установить новую, но, похоже, подготовка к торжествам заняла все их время. На самом же деле они такие лентяи! Дайте мне руку, я не подвержен головокружениям.

Глава 8. Судья Ди присутствует на банкете, где ест очень мало; поэт Цун Ли опустошает чарку за чаркой

Двое мужчин спустились по винтовой лестнице. Сырой воздух был ледяным, и начальник уезда с радостью вошел в трапезную, согретую многочисленными жаровнями.

Нервно помигивая, к ним навстречу вышел коротышка-эконом. Он изо всех сил старался обращаться к каждому из них с равной степенью вежливости и в конце концов все же провел их в глубь трапезной, где за главным столом их ожидал отец настоятель. Судья пропустил учителя Суеня вперед, чтобы тот сел по правую руку от настоятеля, но даос возражал, подчеркивая, что больше не занимает официального положения, а уездный начальник как представитель императорского правительства имеет право на почетное место. Судье пришлось подчиниться, и трое мужчин уселись рядом; эконом, казначей и Цун Ли заняли места за столом поменьше.

Настоятель поднял чарку, и по этому сигналу монахи, сидевшие за четырьмя длинными столами, схватили палочки. Судья заметил, что Куан Лай, его жена и две другие актрисы устроились отдельно, у входа в зал. Тао Ган только что к ним присоединился. Мо Моте нигде не было видно.

Начальник уезда без малейшего восторга смотрел на холодную рыбу, которую настоятель положил в его тарелку. Столь же мало соблазнительной показалась чашка разварившегося риса с изюмом. Аппетит пропал. Чтобы скрыть это, он сказал:

– Я думал, что в даосских монастырях не подают ни рыбы, ни мяса.

Улыбаясь, настоятель ответил:

– Мы строго соблюдаем монастырский устав, воздерживаясь от любых алкогольных напитков. В Моей чарке чай. Однако не в вашей. Мы делаем исключение ради наших почетных гостей, но в остальном строго придерживаемся вегетарианского режима. Эта рыба приготовлена из соевого теста, а то, что там выглядит жареной курицей, выпечено из муки на кунжутном масле.

Судья совсем приуныл. Не будучи чревоугодником, он тем не менее любил вкусно поесть. Проглатывая маленький кусочек «рыбы» из теста, он чуть было не подавился. Видя, что настоятель за ним наблюдает, он поспешил заметить:

– Это поистине очень вкусно, у вас замечательные повара. Залпом выпил он свою чарку. Вино все-таки можно было пить. Лежавшая на тарелке поддельная рыба мрачно глядела на него своим черноватым глазом из мелкой сливы. Неизвестно почему это заставляло его вспоминать о покойном настоятеле.

– После банкета, – объявил он, – я хотел бы посетить храм, а затем помолиться перед прахом вашего предшественника. Отец настоятель поставил на стол свою чашку с рисом.

– Смиренный монах, каким я являюсь, охотно покажет храм вашему превосходительству, – ответил он. – К сожалению, в это время года нельзя открыть склеп. Если мы сейчас туда опустимся, влажный воздух может разрушить тело. Прежде чем приступить к бальзамированию, из тела удалили внутренности, но могут начать разлагаться другие ткани.

Эти физиологические подробности лишили судью остатков аппетита. Он поспешил выпить еще одну чарку вина. Пластырь из апельсиновых корок оказал благотворное действие на его мигрень, но он по-прежнему чувствовал себя разбитым. К тому же начинало болеть сердце. Он с завистью посмотрел на Суень Мина, который с видимым удовольствием поедал «рыбу».

Покончив с содержимым своей миски, даос горячей салфеткой, протянутой ему послушником, вытер рот и сказал:

– Бывший настоятель этого монастыря был глубоко образованным человеком. Для него не составляли тайны самые темные тексты, его каллиграфия была совершенна, он превосходно рисовал цветы и животных.

– Мне бы доставило большое удовольствие познакомиться с его работами, – вежливо ответил судья. – В монастырской библиотеке наверняка много его рисунков и написанных им самим текстов…

– Увы, нет, – ответил отец настоятель. – По его твердому указанию все бумаги такого рода были помещены в склеп вместе с ним.

– Похвальная скромность, – одобрил учитель Суень, – но послушайте, Ди, есть картина, которую вы могли бы посмотреть. В боковой часовне имеется сделанное им последнее изображение любимого кота. После ужина я вас туда провожу.

Вероятно, в храме будет леденящая атмосфера, а кот бывшего настоятеля не представлял для судьи ни малейшего интереса. Однако он ответил, что в восторге от такой возможности.

Теперь Суень Мин и отец настоятель склонились над чем-то вроде супа. Судья прикоснулся палочками к плавающим в буроватой жидкости частицам, природу которых определить было невозможно, и понял, что у него не хватит мужества попробовать странное блюдо. Мучительно подыскивая способ избежать этого, он задал вопрос об организации даосского духовенства. Явно чувствовавший себя не в своей тарелке, настоятель кратко ответил и замолчал.

В этот момент сидевшие за соседним столом сотрапезники подошли и подняли тост в их честь. Под предлогом ответного тоста судья проводил их и уселся напротив Цун Ли, который, судя по его хорошему настроению и раскрасневшемуся лицу, отдал дань подогретому вину. Эконом сообщил судье, что ось его экипажа заменена.

– Конюхи соломой протерли лошадей и покормили их, – добавил он. – Таким образом, наш почтенный посетитель сможет завтра утром продолжить путь, разве что соблаговолит продлить свое пребывание здесь, что наполнило бы нас огромной радостью!

Судья горячо его поблагодарил, после чего эконом и казначей попросили позволения откланяться, дабы присутствовать на вечерней службе.

Оставшись наедине с поэтом, судья заметил:

– Я что-то не вижу ни госпожи Пао, ни ее дочери.

– Ее дочери? – переспросил Цун Ли, еле ворочая языком. – Неужели вы серьезно утверждаете, уважаемый господин, что столь утонченное.., а также столь хрупкое.., существо могло быть порождено этой глыбой сала?

– Течение времени, – дипломатично заметил судья, – иной раз чрезвычайно изменяет человеческое тело. Поэт пьяно икнул.

– Извините меня, – пробормотал он, – эти люди пытаются нас отравить своей жуткой пищей. От нее у меня выворачивает желудок. Но позвольте вам сказать, что госпожа Пао отнюдь не принадлежит к лучшей части светского общества. Логический вывод: Белая Роза не ее дочь. А вы уверены, что эту несчастную не принуждают помимо ее воли принять монашеский сан? – продолжал он таинственным голосом.

– Лучший способ об этом узнать – прямо ее спросить. Но где эти дамы?

– Несомненно, ужинают в собственной комнате. Мудрая предосторожность! Было бы преступлением выставлять эту чистую девушку на обозрение развратных монахов. На этот раз глыба сала права.

– Мне кажется, что вы и сами не спускаете с нее глаз! Поэт не без труда выпрямился и торжественно объявил:

– У меня самые честные намерения!

– Счастлив это узнать. Кстати, о склепе, про который вы рассказывали. Я сказал настоятелю, что хотел бы его посетить, и он мне ответил, что в это время года склеп не открывают.

– Вот какую тактику он теперь избрал, – прошептал Цун Ли.