Раб великого султана - Валтари Мика Тойми - Страница 50

– При мне женщины так визгливо перекликались в бане, что невозможно было услышать собственного голоса. Но даже в их болтовне было больше смысла, чем в пустой и напыщенной мужской похвальбе. Вы сидите тут и высокопарно рассуждаете о ткачах, коврах и повелителях мира, об императорах, султанах и бороде Микаэля. А тем временем на кухне в глиняном горшке остывают цыплята, а соус покрывается корочкой.

Она подала нам вкусный обед, а себе налила вина в самый дорогой кубок Абу эль-Касима. С наслаждением вдохнув благоуханный аромат напитка, она проговорила:

– Вам пить вино, конечно, запрещает ваша вера. Но мне после пережитых потрясений необходимо подкрепить свои силы. День клонится к вечеру, стало прохладнее, а несчастная щека Микаэля распухает прямо на глазах, так что мне просто страшно на него смотреть, и я вынуждена искать утешения в кубке с вином.

Я до сих пор не вполне пришел в себя – и стоило мне взглянуть на белые плечи Джулии, как голова у меня начинала кружиться, а по телу пробегала сладостная дрожь. Потому я решительно приказал, чтобы Джулия налила вина и мне, поскольку я еще необрезанный. Тогда и Мустафа с загадочной усмешкой заявил, что как дервиш не обязан придерживаться буквы исламских законов.

Покончив со сладостями и фруктами, которые Джулия подала на десерт, мы продолжали потягивать вино. Джулия немного опьянела, на щеках ее заиграл румянец; будто невзначай обвив мне шею рукой, она принялась рассеянно ласкать мое лицо кончиками нежных пальцев.

– Мустафа бен-Накир, – промолвила Джулия, – ты, который проник в тайны поэзии, а может, и женское сердце глубже, чем Микаэль, скажи, что мне делать? Микаэль уже давно желает меня, а я ведь его покорная рабыня. Однако до сих пор я отталкивала его, ибо у меня есть один секрет, который я ни за что на свете не хотела открывать. Но вино поколебало мою твердость. Умоляю тебя, Мустафа, не оставляй нас одних, а лучше посоветуй, как мне поступить, чтобы сохранить свою невинность?

На что Мустафа бен-Накир ответил:

– Вино, в которое ты, несомненно, подмешала возбуждающих снадобий, развязало язык и мне. И меня ничуть не восхищает твоя добродетель, лживая Далила; наоборот, я от всей души сочувствую бедному Микаэлю, ибо ты наверняка не спрашивала бы у меня совета, если бы сама уже давно не приняла решения… Ты такая же, как и все женщины: вечно просишь совета у других, но поступаешь всегда по-своему. Если бы Микаэль послушался меня, то давно бы дал тебе отведать палки, чтобы ты наконец поняла, кто твой господин. Это избавило бы его от многих неприятностей, но он не дал себя склонить к столь смелому поступку. Микаэль постоянно кладет все силы на то, чтобы превратить свою жизнь в кошмар, и в глубине души, похоже, наслаждается теми гадостями, которые ты ему устраиваешь.

Мустафа поднялся, собираясь нас покинуть, но искренне взволнованная Джулия схватила его за пояс и принялась умолять со слезами на глазах:

– Не уходи, Мустафа, и помоги нам разобраться во всем, ибо Микаэль действительно уж слишком усложнил нашу жизнь! По правде говоря, я хотела напоить его так, чтобы у него не было сил даже смотреть на меня, и лишь тогда открыть ему свой секрет. И, конечно, было бы лучше, если бы он уже давно отколотил меня, ибо тогда я бы, наверное, подчинилась ему, хотя, возможно, и чувствовала бы себя некоторое время оскорбленной.

Она упала на колени, обняла мои ноги и, обливаясь слезами, прорыдала:

– Любимый мой! Прости меня! Из твоих собственных уст хочу услышать я слова прощения!

Я чувствовал себя ужасно, однако попытался поднять и успокоить ее. Но она рыдала все отчаяннее.

Наконец Мустафе все это надоело, и он сказал:

– Перестань реветь, Далила. Ведь в сердце твоем – лишь предательство и фальшь. Нет ничего более бессмысленного и мерзкого, чем навязчивые попытки излить душу. Отношения между мужчинами и женщинами были бы несравненно более прекрасными, если бы люди тщательно скрывали свои ошибки, тайны и грехи, а не терзали бы друг друга. Почему, во имя Аллаха, ты не позволишь Микаэлю напиться, а мучаешь его своими признаниями?

Джулия отерла слезы, подняла заплаканное лицо и проговорила:

– Микаэль сам этого хочет, сколько бы он ни пытался отрицать. По какой-то странной и непонятной причине тело мое не может ему лгать. Наверное, я действительно люблю этого мужчину. Но если это так, то я влюбилась первый раз в жизни – да еще так страстно, что меня аж зло берет: ведь я легко могла бы найти множество других, куда лучших!

Она пришла в такое возбуждение, что затопала ногами и, сверкая глазами, блестящими от вина, закричала:

– Да что же это за дьявольское наваждение?! Почему я привязалась к этому наивному, простодушному человеку так, что чувствую, отвращение к самой себе, стоит мне взглянуть в его доверчивое лицо? Мне кажется, будто я отнимаю у невинного ребенка любимую игрушку!

Я не верил своим ушам, но, не обращая внимания ни на что другое, внимал лишь ее признаниям в любви – и совершенно не мог взять в толк, почему до сих пор Джулия всегда относилась ко мне так плохо. В конце концов я резко прикрикнул на нее, приказывая ей замолчать. Ах, если бы она это сделала. Но вино затуманило ей голову, и женщина продолжала:

– Микаэль, любимый мой Микаэль! Прости меня, но напрасно ты думаешь, что я – девица! Я вообще не могу понять, почему ты вбил себе в голову эту дурацкую мысль!

– О Боже! – потрясенно воскликнул я. – Но кто и когда тебя обесчестил?! Разве не старался я все время спасти тебя от насилия?

Я чувствовал себя так, словно осел лягнул меня в челюсть. А Джулия, ломая тонкие пальцы, продолжала:

– Я вовсе не так молода, как тебе кажется, мне давно уже исполнилось двадцать пять, и мы с тобой почти ровесники. Я уже дважды была замужем, хоть оба раза – за стариками. Первый раз я пошла под венец по воле своей матери. Мне тогда едва минуло четырнадцать, но мои разноцветные глаза нагнали такого страха на моего супруга, что во время брачной ночи его хватил удар. Второй муж тоже скоропостижно скончался, и мне пришлось отправиться в Святую землю, чтобы укрыться от грязных подозрений. Я подкупила капитана, чтобы он взял меня на борт без ведома властей, а в пути – как ты знаешь – встретила тебя.

Все это свалилось на меня так неожиданно, что я даже не мог до конца понять смысла ее слов и лишь сумел пробормотать:

– Но когда мы познакомились на корабле паломников, ты сама все время давала мне понять, что ты – девица. Зачем ты это делала?

Джулия обиженно ответила;

– Никогда в жизни я не говорила тебе, что я – девица! Но когда на острове Цериго ты испугался моих глаз и не отважился дотронуться до меня, нанеся мне этим самое страшное оскорбление, какое только можно нанести женщине, я попыталась утешить себя мыслью о том, что ты бережешь мое целомудрие, и сама стала смотреть на тебя другими глазами. С тех пор я была чиста, как невинная девушка, Микаэль!

Тут она покраснела, опустила глаза и добавила тихо:

– Ну, почти как невинная девушка.

Когда я увидел, как она прячет глаза, меня охватил праведный гнев. Я в ярости схватил ее за волосы, как следует тряхнул и прошипел:

– Ты почему краснеешь и не смотришь мне в глаза? Ты что, обманывала меня и с мусульманами, бесстыдная, лживая баба?

Заслоняясь от меня руками, она ответила:

– Бог свидетель, ни один мусульманин меня даже не коснулся – за исключением капитана Драгута и еврея Синана, в чьи руки я попала как беззащитная рабыня. Не могла же я противиться их воле! А здесь, в Алжире, я думала только о тебе, Микаэль, и потому жила почти целомудренно.

Поняв, как отвратительно она обманывала меня и как подло мне врала, я оттолкнул ее, и по щекам моим потекли слезы. Она же не решалась прикоснуться ко мне и смотрела на Мустафу, словно ища у него помощи. Но даже дервиш Мустафа, который и сам вряд ли мог служить образцом законопослушания и непорочности, был потрясен ее признаниями. И прошло немало времени, пока ему удалось наконец найти нужные слова: