Раб великого султана - Валтари Мика Тойми - Страница 31

Уже зацвели фруктовые деревья, и больше не надо было отапливать дом кизяком и хворостом. Со дня встречи с купцами страх не покидал меня, и я бродил по дому сам не свой, но Абу эль-Касим успокаивал меня:

– Ах, Микаэль эль-Хаким, ты же должен понимать, что опасность придает жизни особый вкус, как острые пряности – блюдам. Человек так быстро устает от удобств и обыденности существования, что лишь нависшая над ним смертельная угроза способна пробудить в нем жажду жизни, ибо только в таких условиях он может наконец по-настоящему радоваться пище и сну, а также наслаждаться каждым мгновением, отпущенным ему Аллахом на этой земле.

Возможно, торговец говорил все это, чтобы посмеяться надо мной, потому что все ночи напролет я стонал во сне, а страх полностью лишил меня аппетита. Но как только задули теплые весенние ветры, напоенные чудесным благоуханием цветущих плодовых деревьев, я стал находить утешение в мыслях о том, что после падения жестокого деспота Селима бен-Хафса все обездоленные и нищие в Алжире обретут свободу. И со все возрастающей надеждой я ждал того дня, когда Джулия станет моей рабыней.

Однажды, работая теплым весенним днем на улице около лавки, я вдруг увидел юношу, который явно направлялся к нашему дому. На молодом человеке были лишь короткая туника и шелковый пояс с бахромой и прикрепленными к ней серебряными колокольчиками. На шелковых лентах, завязанных под коленями, звенели такие же колокольчики, а на груди сходились передние лапы львиной шкуры, небрежно наброшенной на плечи. На эту роскошную шкуру волнами ниспадали великолепные локоны молодого человека, который приближался ко мне с непокрытой головой. В руке у него я заметил раскрытую книгу, оправленную в мягкий сафьян; проходя по улице, юноша время от времени замедлял шаг, заглядывал в книгу – и погружался в чтение, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Каждый его шаг сопровождался нежным перезвоном серебряных колокольчиков.

Казалось, более красивого юноши я не видел никогда в жизни. Его мягкие кудри и черная бородка блестели, как шелк. Когда он подошел поближе и я рассмотрел, сколь прекрасно его лицо и благородна осанка, я страшно позавидовал незнакомцу. Он же остановился передо мной и промолвил по-арабски:

– Мне сказали, что торговец благовониями, Абу эль-Касим, живет в этом доме. Если ты, случайно, его сын, то Аллах воистину милостив к нему.

Я был одет в старое грязное платье, а мои ладони покрывал толстый слой мази, которую я только что приготовил, поэтому, чувствуя себя униженным, я пробормотал:

– Это лавка Абу эль-Касима, я же – всего лишь его раб, и зовут меня Микаэль эль-Хаким. Я не могу пригласить тебя, ибо моего господина нет дома.

Незнакомец взглянул на меня своими лучистыми глазами и воскликнул:

– Так ты и есть Микаэль эль-Хаким? Я много слышал о тебе!

Недоверчиво глядя на него, я спросил, что ему угодно. Он же ответил мне:

– Я – человек, Принадлежащий к братству странствующих дервишей. Наше братство называют также сектой Суфи [23] или молящими о любви. Мое имя – Мустафа бен-Накир, и я – не низкого рода, хотя сам зову себя ангелом смерти. Я путешествую из страны в страну, из города в город, а по пути читаю сочинения персидских поэтов, дабы возрадовалось сердце мое.

Он открыл книгу и приятным голосом прочитал несколько звучных персидских строк, что доставило мне истинное удовольствие. Юноша понравился мне с первого взгляда, и, несмотря на отсутствие Абу эль-Касима, я пригласил дервиша в дом, он же согласился без лишних уговоров, а войдя внутрь, с таким любопытством огляделся вокруг, что я на всякий случай быстро упрятал подальше глиняный горшочек с мелкими монетами, которыми обычно отсчитывал сдачу нашим покупателям. Потом я предложил молодому человеку скромное угощение, а когда юноша утолил голод, я спросил о вере, которую он исповедует. И Мустафа бен-Накир рассказал мне о себе и своих странствиях.

– Родился я в Стамбуле, на границе двух миров, в прекрасном городе, который христиане зовут Константинополем. Мой отец был богатым купцом, а мать – рабыней-гречанкой. Арабский мудрец обучал меня законам и открыл мне премудрости Корана, а персидский поэт – тайны стихосложения. В семнадцать лет на меня снизошло озарение, и учеба в самом знаменитом медресе, где я изучал формы и постигал сущность молитв и смысл сур Корана, показалась мне пустой тратой времени. Я вступил в братство Суфи, чтобы петь и танцевать на улицах городов под нежный перезвон серебряных колокольчиков. А когда пение и пляски надоедали нам, мы отправлялись в путешествие по другим странам, чтобы познать обычаи и традиции чужих народов. Я побывал в Багдаде, Иерусалиме и Каире и никогда не жалел о том порыве, который заставил меня отказаться от роскоши и неги ради познания опасностей и трудностей жизни. Я живу в нужде и питаюсь подаянием, но до сих пор никогда не голодал. И я доволен жизнью, ибо потребности мои весьма скромны.

Его слова привели меня в восторг, ибо вера его показалась мне чем-то совершенно новым, хотя в глубине души я подозревал, что мудрецы-имамы не признают ее. Я хотел побольше узнать об основах этой веры, и тогда юноша взглянул на меня своими лучистыми ангельскими глазами и объяснил:

– Полная свобода – вот суть моей веры, и она не признает над собой ни законов, ни запретов, ни ограничений; исповедуя ее, члены братства Суфи подвластны лишь велениям собственного сердца. Потому-то я и ношу с собой все, что мне принадлежит, и всегда могу пуститься в странствие с караваном, если понравится мне убаюкивающий шаг одного из верблюдов, или же, ведомый полетом птицы, отправиться в пустыню, чтобы в тишине и одиночестве предаться размышлениям, или вдруг, поддавшись порыву внезапного желания, взойти на палубу корабля, поднимающего паруса, и уплыть в неизведанные края. Бывает, что из-за тонкой оконной решетки поманит меня белая рука и бросит цветок к моим ногам – и без малейших колебаний я спешу на этот зов.

Много интересного рассказал мне Мустафа бен-Накир и о своей вере, и о секте дервишей. Иногда он замолкал, словно вслушиваясь в отзвук собственных слов, и тогда мне казалось, что нет на свете ничего более важного, чем наша беседа в этот полуденный час. Занятые разговором, мы ничего не замечали, и неожиданно появившийся Абу эль-Касим застал нас врасплох. Увидев увешанного колокольчиками странного незнакомца со шкурой льва на плечах, хозяин мой удивился, а обнаружив, что я угощаю молодого человека обедом, вознегодовал.

– Что здесь происходит, Микаэль эль-Хаким?! – не на шутку разозлившись, в ярости вскричал Абу эль-Касим. – Как смеешь ты бездельничать, когда все вокруг трудятся? Будь я покрепче, тебе бы не избежать моей палки!

Мустафа бен-Накир встал и, коснувшись ладонью лба и пола, вежливо приветствовал хозяина дома, а затем, к моему великому удивлению, промолвил:

– Говорят, освободитель придет с моря, когда наступит полнолуние. По знаку сигнальных огней его люди сойдут с кораблей на берег и под покровом ночи подберутся к стенам города, чтобы затем, когда прокричат первые петухи, проникнуть внутрь через открытые ворота.

– Бисмиллах… и все прочее, – поспешно ответил Абу эль-Касим. – Почему ты сразу не сказал мне об этом? Недалеко от султанского дворца, на склоне холма в двух полуразрушенных лачугах я давно подготовил сухие дрова и кизяк, чтобы разжечь огонь. Когда стражники наконец хватятся и кинутся тушить пожары, наши смельчаки войдут в касбу. Таким образом мы убьем сразу двух зайцев. А ты что об этом думаешь, прекрасный юноша?

Удивленно взглянув на Абу эль-Касима, Мустафа ответил:

– Я передал тебе известие, и больше мне здесь делать нечего. Теперь я пойду дальше, следуя голосу собственного сердца, и буду делать все, что захочу. Храни тебя Аллах! Я же поищу более гостеприимный дом, где к тому же понимают толк в поэзии.

Юноша шагнул к двери, но Абу эль-Касим положил ему руку на плечо и попросил: