Королева его сердца - Валентино Донна - Страница 58

«А ведь это могло бы стать своего рода эхом истории», – подумал Данте, вспоминая рассказ о том, как Кортес высадил своих конкистадоров на берегу Новой Испании. Шестнадцати всадников и нескольких аркебуз оказалось достаточно, чтобы одержать победу над тысячами аборигенов. С таким историческим прошлым за спиной один человек на одной лошади и с одним револьвером, возможно, смог бы одолеть восьмерых.

Но, по-видимому, никакой храбрости в данном случае не требовалось вообще, потому что незнакомцы придержали своих лошадей и просто смотрели на него с любопытством, лишь слегка окрашенным враждебностью. Ни один из них не нацелил оружие на Данте, как будто это никому из них и в голову не пришло, настолько ковбои были уверены в своем численном превосходстве.

– Вы заехали на территорию частного владения, приятель, – проговорил человек, который, как понял Данте, был их главарем.

– Это земля моей дамы, и я прикончу каждого, кто попытается посягнуть на ее собственность.

Данте решил, что, возможно, в мозгах этих людей гнездилась какая-нибудь коровья болезнь, потому что им, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы вдуматься в его слова. Действительно, они словно попытались их разжевать, а потом вытерли с подбородков какое-то вонючее вещество, напоминая коров, которые пускают слюни, наслаждаясь своей жвачкой. Данте было трудно сохранять воинственность при таком равнодушии к его угрозам. Когда один из ковбоев наконец заговорил, в его словах не оказалось ничего дерзкого и вызывающего.

– Скажи, хозяин, уж не цирковой ли это фургон? Все восемь голов, а за ними и голова Данте как одна оглянулись на фургон Глорианы. Данте проклинал художника, так искусно изобразившего великолепие Глорианы на стенках злосчастного фургона. С одного угла к себе манило ее улыбающееся лицо. На другом углу она красовалась с надутыми очаровательными губками. Посередине Глориана была изображена с троекратным увеличением, раскинувшаяся в соблазнительной позе, с пышной грудью, словно вырывавшейся наружу.

Она открыла небольшое окошко и ухитрилась высунуться из него наполовину. Эти усилия обошлись ей в несколько головных шпилек и грозили тем, что разорвется по швам платье, которое так натянулось на груди, что ее вид по своей смелостил соблазнительности соперничал с изображением на стенке фургона. Золотисто-рыжие волосы развевались по ветру, и Данте даже на таком расстоянии казалось, что он чувствует жар ее изумрудного взгляда.

– Клянусь Богом, это цирковой фургон, – восхищался главарь ковбоев. Он наклонил голову к Данте: – Не хотите ли вы сказать, что в этом фургоне прячется Глори Карлайл?

– Ее зовут Глориана.

– Да, черт побери. А меня Питер Хенли. Я ее сосед.

С возгласами восхищения Питер и его люди развернули лошадей и направились к фургону. Данте не оставалось ничего другого, как последовать за ними, – унизительное положение для того, кто старался произвести впечатление на свою даму готовностью защищать ее до последней капли крови.

– Глори! Глори Карлайл! Это вы?

Глориана перестала рваться из окошка. Она взглянула на Данте, а потом перенесла свою блистательную улыбку на Питера Хенли.

– Послушать вас, так вы меня ждали, ковбой. Питер соскочил с лошади с такой непринужденной ловкостью, которой мог позавидовать и сам Данте. Приветствуя Глориану, он снял шляпу и улыбнулся ей.

– Мэм, теперь, когда я вас увидел, я должен вам сказать, что ждал вас всю жизнь.

Глава 14

– Да, это оно, мое ранчо.

Глори пыталась проникнуться восторгом, переступая порог усадебного дома на своем ранчо.

Мод разинув рот в смятении поглядывала округлившимися глазами на выбеленные непогодой дощатые стены, на газеты, которыми были заткнуты щели, правда, далеко не все, на плохо сколоченные, грязные половицы. Она крепко закусила нижнюю губу, чтобы, как догадывалась Глори, не дать сорваться с уст пренебрежительным замечаниям о наследстве, для вступления в права на которое они так рисковали своей жизнью. Она не решалась взглянуть на Данте, боясь прочитать по глазам его мысли.

Солнечный свет робко пытался проникнуть в помещение через одно-единственное отверстие в дальней стене – кто-то прихватил гвоздями над оконным проемом хорошо выскобленную коровью шкуру, вместо того чтобы вставить в него раму со стеклами. Но даже стоявший здесь полумрак не мог скрыть паутины, свисавшей по углам и устилавшей исцарапанную поверхность беспорядочно нагроможденной мебели, сколоченной из едва отесанных досок.

– Мне, пожалуй, следовало время от времени присылать сюда какую-нибудь женщину, чтобы поддерживать чистоту.

Глори почувствовала, что должна была ответить ему примирительной улыбкой:

– Я уверена, что в вашем собственном доме хватает работы и без того, чтобы заботиться еще и об этом.

– Я обещал вашему папаше присматривать за ним, пока вы не приедете. И очень сожалею, что меня не было здесь, когда эти парни Ножа Мясника угоняли коров вашего отца.

Потеря нескольких коров ничего не значила для Гло-рианы в сравнении с дружбой, связывавшей Питера с ее отцом.

– Вы… вы хорошо знали моего отца?

– Мы были соседями, мисс Глори. Здесь, на границе Аризоны, для общения остается мало времени, но мы его находили. Я мог бы рассказать вам порядочно разных историй.

– Мне было бы очень приятно. Я действительно с удовольствием вас послушаю.

Питер лучился восхищением. Данте всем своим видом выражал недовольство.

Глориана обошла по очереди все три комнаты. Места в них было не больше, чем в вагоне поезда или фургоне, уюта же куда меньше. Питер и Данте неотступно следовали за ней во время этого осмотра. Она не могла повернуться, чтобы не наткнуться на того или другого. Питер отвечал на каждое такое столкновение, отступая назад с вежливым извинением. Данте же просто прикасался то к ее плечу, то к руке, чтобы поддержать Глориану, говорить об одном нежном прикосновении, нанесшем удар по ее невозмутимости.

Как было бы хорошо, мечтала она, жить в этом доме с Данте и их рослыми, крепкими сыновьями, которые наполняли бы его веселой разноголосицей! Любая женщина почувствовала бы всю полноту жизни, ударяясь, как бильярдный шар, обо всех этих крепышей Тревани, чтобы потом рикошетом оказаться в объятиях Данте. Она словно слышала собственный радостный смех, но не могла представить себе бурной радости со стороны Данте.

– Это еще что! Вот когда вы увидите амбар… – заметил Питер, – он еще лучше, чем дом. Ваш отец хранил там продукты перед… ну, в общем, запас на зиму. Я собирался забрать это к себе, если бы вы не приехали вовремя.

Он показал им амбар, и она постаралась изобразить восхищение конюшней, и сараем с упряжью, и множеством орудий и инструментов, которые выглядели очень громоздко и о которые можно было занозить руки.

– А это что? – спросила она, проведя рукой по какому-то невысокому предмету, передний конец которого зарылся в кучу соломы.

– Это плуг. – Питера, казалось, забавляла неосведомленность Глорианы.

– А это? – Она коснулась пальцем ящика, на котором были выведены три буквы X.

– Стоп! Это динамит. С ним поосторожнее, мисс Глори.

– Чего ради отец мог держать динамит в своем сарае?

– Плезент-Вэлли – горная котловина, мисс Глори. Здесь у самой поверхности земли сплошная скала. Я подозреваю, что ваш отец именно поэтому назвал свое ранчо Кэньон-Рок. Он, вероятно, собирался взрывать в скалистом грунте ямы под столбы для забора или для чего-нибудь другого.

– Ну что ж, – сказала она Питеру, когда они снова вышли из дома, – теперь мне понятно, почему никто пока не попытался захватить эту землю.

– Я прогнал уже четверых таких охотников. Презрительное фырканье Мод говорило о том, что она разделяла недоверие Глорианы.

– Да, я прогнал их. И продолжал бы отваживать отсюда всех до вашего приезда, потому что обещал вашему отцу хранить здесь для вас все в неприкосновенности столько, сколько смогу.