Королева его сердца - Валентино Донна - Страница 47

– Расскажи нам какие-нибудь истории из воинской жизни, Данте, – потянулась вперед Мод.

– Они не для женских ушей.

– Гм! – надулась Мод, но тут же лицо ее прояснилось. – Тогда, может быть, нам следует поговорить о чем-нибудь другом, если Глори от этого почувствует себя лучше.

Данте присел на корточки напротив Глорианы, и ее волнение улеглось. Вернее, просто отступило перед исходившим от него ароматом и теплом. Может быть, все, чего ей недоставало, – это живое тепло близкого человека на расстоянии вытянутой руки. Может быть, тогда она не чувствовала бы себя так беспокойно. Но ведь раньше, когда ее начала пробирать эта порожденная тревогой дрожь, она сидела вплотную к Мод…

В ту минуту Данте нигде не было видно, а слабый внутренний голос нашептывал ей, что он, может быть, не вернется.

Это было черт знает что. Беспокоиться не о чем – Данте все равно не уйдет, пока не получит зеркало. Тогда почему ее волнение стало утихать лишь по его возвращении к костру? А стоило ему заботливо спросить о ее самочувствии да еще улыбнуться смешному совпадению слов, как она совсем растаяла.

– Поговорим о призраках, – предложила Мод.

– Нет! – Казалось, Данте претила сама эта мысль – сознательно вызывать призраков. – Это хуже, чем рассказывать самые неприличные солдатские басни.

Это замечание рассмешило Мод – она залилась каким-то фыркающим, заикающимся смехом. Глори могла поклясться, что Данте покраснел, хотя утверждать это было трудно, потому что на его тонко вылепленном лице плясали блики от пламени костра.

Глори осенила мысль воспользоваться этой возможностью, чтобы узнать чуть больше о своем таинственном телохранителе:

– Поговорим о том, что будем делать после завершения нашей поездки.

– Тут все ясно, – откликнулась Мод. – Я последую за тобой, как было все последние пять лет.

– Мод живет вместе со мной с тех пор, как перестала работать в цирке, – объяснила Данте Глориана.

– Я вовсе не перестала работать. Я… я в отпуске.

– Мод была канатоходцем.

– Не говори «была». Я лучшая из канатоходцев в мире.

Данте вопросительно вскинул голову, и Глориана пустилась в пространное объяснение:

– Видишь ли, высоко над землей натягивают проволоку…

– Вроде той, что ты показывала мне в Холбруке? Она ненадолго задумалась и вспомнила телеграфные провода, на которые указала ему, объясняя, как работает телеграф.

– Да нет же, Боже мой. Я говорю о больших, толстых канатах, сплетенных из проволоки, натянутых между двумя площадками. Пока у Мод не ухудшилось зрение, она носилась по этим канатам как белочка.

– Танцовщица на канате, – пробормотал Данте.

– Мне это нравится больше, чем белка, – проворчала Мод. – Белки наделены этой способностью от природы, а мне пришлось по-настоящему вкалывать, чтобы привыкнуть плясать на проволоке.

– А потом твой почтенный возраст и слабеющее тело вынудили тебя уйти, – заметил, озорно подмигнув, Данте.

– Слабеющее тело! Это тело ни разу не допустило ни одной ошибки. – Мод встала и прошлась взад и вперед, выпячивая грудь и покачивая бедрами, чем вогнала в краску Глориану. – Все дело в моих проклятых глазах. Они не стали хуже, наоборот, стали даже лучше. Всю жизнь я ничего не видела на расстоянии дальше двух футов. А когда стала постарше, глаза мне вовсе отказали, и теперь я не вижу даже вплотную, а ступив на канат, только и думаю об этой твердой старой земле, ожидающей, когда я сорвусь. – Она содрогнулась и снова опустилась на одеяло.

– Человек, с которым мы виделись в Нэшвилле, говорил, что тебе могли бы помочь очки, – напомнила ей Глори.

– В очках я выглядела бы как взобравшаяся на канат старуха.

– Очки носит множество совсем не старых людей.

– Покажи мне фотографию Мариэтты Рэвел в очках, и я тут же побегу заказывать их для себя.

– Мариэтта Рэвел и Мод были своего рода соперницами, – пояснила Глори.

Мод тут же фыркнула:

– О соперничестве не было и речи. Я всегда была лучше, чем она. Я и сейчас лучше. И докажу это, как только смогу выступать снова.

Глори и Мод сотни раз затевали этот совершенно бесполезный спор. Глори понимала, что как бы громогласно Мод это ни отрицала, ее страх разрастался, превращаясь в неодолимый ужас. Мод никогда уже не сможет пройти по канату без риска нервного срыва, угрожающего смертельным исходом. Глори прекратила спор и повернулась к Данте с деланной непринужденностью, под которой хотела скрыть острое любопытство:

– Ну а ты, Данте? Чем займешься, когда с обязанностями телохранителя будет покончено?

– Ты хочешь сказать, после того как я получу зеркало?

Глори почувствовала, что ей расхотелось улыбаться:

– О, разумеется. Это я и имела в виду.

– Но меня учили, что мужчина должен ждать своей очереди, пока с делом не покончит леди. Дело за тобой, Глориана.

Ну и хитрец! Как он лихо выкручивается из затруднительного положения. Она по-прежнему чувствовала, как учащенно билась жилка на ее горле – верный признак волнения, как справедливо считал Данте. Ей хотелось воспользоваться этой едва заметной трещиной в его самообладании. Но за короткое время их знакомства Глориана сердцем успела понять, что он, так же как Мод, без устали забрасывал ее вопросами, пока она не раскрывала ему свои планы.

– Мы присоединимся к цирку в Санта-Фе. – Данте молча ожидал, явно надеясь на большее. – Да, именно так. Мы прицепим мои вагоны к цирковому составу и на следующий же день снова займемся своим делом.

Треск поленьев в костре и далекий вой шакала подчеркивали воцарившуюся тишину.

– Когда ты говоришь о своих планах, в твоих словах не чувствуется греющей душу радости, Глориана, – не отступал Данте.

Радость? Что могло быть радостного в возвращении в лоно мадам Боадечии? Ужасная правда состояла в том, что Глори так упивалась этими последними днями вне цирка, хотя и находилась под тяжелым впечатлением от известия о смерти отца и от скверных новостей о Пле-зент-Вэлли, что старалась избегать мыслей о возвращении в цирк. Не хотелось ей думать и о том, как будут встречены в цирке Фонтанеску фокусы мадам Боадечии, если она кончит тем, что отдаст Данте зеркало. У нее не было и половины артистического блеска ее матери, а без этого зеркала от нее вообще не будет никакого толку.

Глориана пожала плечами и опустила голову, чтобы скрыть начавшую снова бешено пульсировать жилку на горле.

– Нынешний сезон продлится не слишком долго. А когда ударит зима, мы отправимся во Флориду. Я люблю Флориду.

– Флорида! Я многое знаю о Флориде.

Данте сказал это с широкой, от уха до уха, улыбкой, обнажившей крепкие белые зубы на загорелом лице, и снова подмигнул ей так, что у нее екнуло сердце. Она никогда раньше не видела, чтобы он так улыбался, и уже больше не могла оторвать от него глаз.

Обычно мужчины выглядят более дружелюбными и как бы теряют часть своей мужественности, когда улыбаются. Про Данте этого сказать было нельзя. Его восторг, вызванный упоминанием Флориды, казалось, стер все привлекательные следы смущения, которым он порой позволял проявляться. Он словно стал выше, сильнее и самоувереннее, чем раньше, без единого намека на малейшую уязвимость. Это напомнило Глориане о том, что он был не ординарным человеком, а в высшей степени опытным убийцей – похитителем зеркал.

Она должна бежать. Она должна вцепиться в руку Мод и потянуть ее за собой. Бежать, подобрав юбки, как можно дальше от Данте Тревани. Но вопреки здравому смыслу Глори не хотелось ничего другого; только бы безотрывно смотреть на него и снова и снова повторять слово «Флорида», чтобы он не переставал ей улыбаться.

Слава Богу, он, кажется, не замечал ее глубокого смятения.

Его прекрасные глаза, казалось, утонули в мире грез.

– Флорида. Боже, эти рассказы Понса де Леона при дворе об открытии этой земли и о ее изумительном источнике молодости…

– Надо же – собирать людей при дворе, чтобы так морочить им голову! – заметила с некоторой тревогой заядлая поборница истины Мод.