Королева его сердца - Валентино Донна - Страница 33

Но как же он, Данте Альберто Тревани? Всю свою жизнь он боролся с позором своей незаконнорожденности, сдирая ногти до крови, прокладывал себе путь наверх и держался на хлипкой жердочке своего насеста одной лишь силой воли. Трудно было представить себе, » чтобы его исчезновение вызвало хоть у кого-нибудь малейшую озабоченность. По правде говоря, он мог бы почувствовать большое облегчение, если не настоящую радость. Елизавета, Джон Ди и его отец с легкостью бы вычеркнули его из своей жизни, как будто его никогда и не было. Чего можно было бы от них ожидать, завладей он зеркалом и вернись в свою эпоху? Он не нуждался в пророческих способностях Ди, чтобы ответить на этот вопрос.

И вновь ему предстояла дорога.

Если, конечно, он не возвратится туда так быстро, что никто даже не заметит его отсутствия.

– Для тебя все готово, бахана, – проговорил индеец. – Пойдем со мной. Я покажу тебе священную пещеру моего народа.

– Никакой он не бахана, и ему нет дела ни до какой священной пещеры! Отойди от него! – прозвучал над перроном резким фальцетом голос Мод.

С глухим ропотом, покачивая головами, люди расступились, давая дорогу Мод, прокладывавшей себе путь к Данте, свирепо поглядывавшей на стопку одежды в руках.

За нею следовала Глориана. При виде ее сердце молодого человека дрогнуло. Из всех, живших и тогда, и сейчас, она одна могла пожалеть о его исчезновении. А может, это только кажется? В Данте боролись как бы два человека – один заставлял жалеть о том, что Данте так по-глупому не остался с Глори накануне вечером. Другой же беспощадно говорил, что после ночи любви он бы просто не смог взглянуть ей в глаза, понимая, что у них нет будущего.

И все же что-то в нем восставало против этого понимания. Любить Глориану, желать ее, хотеть, чтобы она принадлежала ему, никак не могло означать простого сдерживания страсти.

Чем больше приходится бороться со вспыхнувшей страстью к запретному плоду, к одной-единственной женщине, тем больше разгорается эта страсть. И Данте удивлялся, как много мужчин проходило через эти мучительные испытания.

Глориана сменила свою одежду. На ней было платье, похожее на платья других женщин, и даже с этим уродливым выступом сзади, хотя из своего недавнего опыта он знал, что никакого уродства у нее не было. Простая серая ткань облегала точеную фигуру Глорианы, ниспадая волнами, но даже такое скромное платье не могло нарушить благородного изящества ее тела. Это была очаровательная Глориана, с профессиональной улыбкой цирковой актрисы. При виде ее, следовавшей по пятам за Мод, гул толпы усилился, и ни один человек не мог оторвать от нее глаз, провожая ее взглядом и наблюдая за каждым ее грациозным, плавным движением.

Глориане претило быть объектом праздного любопытства, и она говорила об этом Данте. И все же казалось, что блистательную Глориану не трогало бесцеремонное разглядывание. Данте тосковал по ее прелестной невинности, но боялся, что его поведение накануне вечером могло навсегда лишить его этой радости.

– Кто она? – услышал Данте вопрос какого-то восхищенного бородача.

Стоявшая рядом с бородачом женщина ткнула его локтем в бок.

– Нет, кто он? – крикливым голосом сказала она, указывая движением подбородка на Данте. – И почему на него кричал мистер Блу? Ведь мистер Блу никогда ни на кого не кричит.

– Он никогда и никому не позволяет прикасаться к своему старому мечу, но он вручил его этому незнакомцу.

– Может быть, это кто-нибудь из ожидаемых в городе гостей. – вмешался в разговор кто-то еще.

Этот вопрос как будто висел над толпой, побуждая кое-кого из мужчин вызывающе поднять головы, а некоторых женщин сбиться в тесные кучки. Гул толпы, ставший более тихим и угрожающим, как зимний гром, по мере приближения к Данте усиливался, наполняясь невидимой, но ощутимой мрачной злобой.

В глазах Глорианы вдруг появились тревога и решимость. Ее лоб прорезала тонкая, почти незаметная морщинка. А потом ее черты преобразила беззаботная ослепительная улыбка. Она повернулась в сторону Данте и широким гостеприимным жестом раскинула руки.

– Дорогой мой! – воскликнула она.

Глориана подхватила юбки, подняв их на дюйм-два над перроном, и кинулась к нему. От этого движения юбка облепила ее ноги, а рассыпавшиеся в великолепном беспорядке волосы заструились по спине. Она едва не сбила с ног Мод с индейцем и обрушилась на Данте с куда более радостным пылом, чем его любимая охотничья собака, встречавшая хозяина у порога его дома.

– Ах! – Она по-прежнему широко улыбалась и смотрела на него с безмерным восхищением, отмеченным, однако, едва заметным напряжением. – Эта штука у тебя на груди и впрямь сделана из очень крепкого металла.

Данте открыл рот для приветствия, но лишь сдавленный вздох встретил Глори, которая уже сплетала пальцы, обнимая его за шею и притягивая к себе.

– К моему величайшему сожалению, – прошептал он, думая о том, с каким наслаждением ощутил бы грудь Глорианы своей грудью, не будь на нем этой злополучной четвертьдюймовой кованой стали, разделявшей их.

Она пригнула ему шею, подняла лицо к его опустившейся голове, и он почувствовал кожей ее теплое дыхание, когда она потянулась к нему губами. О Боже, он боялся, что Глори уже никогда даже не заговорит с ним, а она хочет поцеловать его здесь, на глазах у всех этих людей!

– Какого черта ты надел все это, когда Мод дала тебе приличную одежду? – прошептала она прямо в его губы.

– Опять ты придираешься к моей одежде. Я накрыл собственную персону плоской шляпой, как ты мне советовала раньше. И мог бы сказать тебе нечто подобное о твоей внешности – что случилось с нижней частью твоего платья?

– Моего платья?

Данте быстро провел рукой по выпуклости под задней частью ее юбки.

Глориана задохнулась от негодования:

– Как ты смеешь! Прекрати немедленно! Это мой турнюр.

Данте охотно перестал поглаживать турнюр – гладить то, что на ощупь было похоже на накрытую материей корзинку, не доставляло ему никакого удовольствия.

– Разве ты не помнишь предупреждения мисс Хэмпсон о том, что нам грозят неприятности? Это на всякий случай. Но мне могут понадобиться и полные доспехи кроме брони на груди.

Он старался не замечать, как от его дыхания шевелились ее волосы, как солнечные лучи высвечивали золотисто-рыжие пряди и золотили их еще больше, отчего казалось, что она сияла каким-то ангельским огнем.

– Ладно, теперь жалеть об этом уже слишком поздно. – Глориана откинулась назад, не выпуская из кольца своих рук его шею. Широкая улыбка не могла скрыть выражения тревоги в ее глазах. – Не стой же как истукан. Обними меня.

– Обнять тебя?

– Ну да, и покрепче.

– Покрепче?

– О Боже, я все время забываю, что ты иностранец. Поторопись же и обними меня. – Увидев, что он колеблется, Глориана в расстройстве прошипела: – Данте, я умею читать настроение толпы. Для нее ты выглядишь странно в этом угрожающем одеянии. По всему видно, что эти люди раздражены. Будет лучше, если мы не позволим им узнать, что ты известный всему миру убийца.

– По-твоему, их смутят наши крепкие объятия?

– Возможно. Они могут подумать, что ты мой возлюбленный. – Она закусила губу, словно хотела проглотить эти слова. – Не беспокойся, я не стану навязывать тебе роль, которая тебе явно не по душе. Я просто могла бы помочь тебе выйти из затруднительного положения. На несколько минут сделать вид, что мы влюбленные, и только.

Значит, все было сплошным притворством – ее радость при виде Данте, публичное проявление страсти. Да он большего и не заслуживал, и поделом ему с его дурацкими правилами. Самое время вспомнить, что он обязан выполнять свою работу и разыграть все как по нотам.

Он попытался отстраниться от всего лишнего в этот миг и сосредоточиться на одном: обнимать так обнимать – то, что от него сейчас требовалось. Его правая рука обвила ее талию. Турнюр оказался удобной опорой, не позволявшей руке прикоснуться к нежной выпуклости ее бедра. Левой ладонью, прижатой к гибкой спине, он четко ощущал вдохи и выдохи Глорианы, которые, казалось, в упор расстреливали его руку и сердце. А может быть, он просто чувствовал ее дыхание сильнее потому, что его собственные легкие, кажется, вообще перестали работать – он совсем забыл, что нужно дышать, когда его руки обвили стан Глорианы. И в том, как крепко он ее обнимал, прижимая к себе, пока не окутал своим плащом, был порыв человека, преданного Глориане до глубины души. Два тела, покрытые плащом, как одно – такая чувственность уместна только в спальне… Мужчина, подумал Данте, может получить полное удовлетворение, не выпуская Глориану из вечных крепких объятий и защищая ее от любой опасности.