Эра Милосердия - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 28

– Вот и видать, допонималась. Ну ладно, мне домой пора. Ты будешь писать заявление, как я тебе сказал?

Манька подумала и твердо кивнула:

– Буду! Чего мне за них отвечать? Он меня чуть под тюрьму не подвел, а я тут за него пыхти!..

Она удобно устроилась за столом Жеглова, глубокомысленно глядела в лист бумаги перед собой и, начав писать, вытянула губы трубочкой, словно ловила кусок сахару, который должен был прыгнуть со строки.

Жеглов подошел ко мне и сказал тихонько:

– Дуй в дежурную часть, приведи двух понятых – будем оформлять изъятие браслета… И найди Пасюка и Тараскина – пусть они едут на квартиру брать Копченого…

10

Валентина Бисяева, по кличке Копченый, доставить ночью в МУР не удалось – у себя дома он не был две недели, и Пасюк с Тараскиным, объехав несколько дам, у которых он мог, по их предположению, ночевать, вернулись ни с чем.

Его розыски могли бы затянуться, кабы не Манька Облигация, уже начавшая томиться от одиночества – ее пугало, что все никак не привозят Копченого, дабы он подтвердил и опознал свой подарок, освободив ее тем самым от обвинения в убийстве и грабеже; вот Манька и сказала утром Жеглову:

– А вы бы съездили в Парк культуры, он там часто ошивается, в бильярд катает…

Жеглов, взявший уже старые розыскные дела на Копченого, чтобы наметить план поиска, поднял на нее взгляд и сказал задумчиво:

– Вот это дельная мысль, Маня. Я вижу, что в тебе просыпается гражданское сознание!

– Чихала я на твое сознание! Он там закопался промеж картежников, как клоп в ковре, а я за него отдувайся! Мне тоже нет резона за чужие дела здеся париться!

Жеглов выписал из дел несколько адресов и имен, дал листочек Пасюку и велел им с Тараскиным объехать кандидатов.

– Вызывайте Копырина и жарьте на «фердинанде». А мы с Шараповым и Гришей на место прокатимся. Часа через два вернемся, ты с дороги позвони – какие там вести…

Пока мы катили в вагоне, шли через Крымский мост и по набережной, срезая наискосок выставку трофейной фашистской техники, Шесть-на-девять рассказывал о том, как он замечательно играл раньше на бильярде – «ну, если по честному, просто жил с этого заработка»… Рассказ был очень длинный, запутанный, и краем уха я слышал, что оторвала его от этой игры любимая женщина-лилипутка, которая жила на Новослободской и имела постоянную прописку.

– А на кой тебе была лилипутка? – лениво, с ухмылкой спрашивал Жеглов.

– Так она, собственно, была не лилипутка, а такая ма-а-а-ленькая женщина и сложена была как богиня…

Я смотрел на разбитые немецкие машины, и меня не покидало удивление, что эти уродливые неповоротливые обгоревшие груды металла в аляповатой пятнистой раскраске, бессильные и отвратительные, еще полгода назад могли меня убить.

И не стало для меня больше ничего – ни этого серого, мягкого осеннего дня, которым мы шли ловить рецидивиста Копченого, ни дремлющего полуоблетевшего парка и свинцовой неподвижной воды в реке, по которой бежал белоснежный речной трамвай с голубой надписью на узкой рубке «МОЛОКОВ». А был апрельский вечер в берлинском районе Панков, где мы лежали под эстакадой городской железной дороги и в тыл к нам неожиданно прорвались «пантера» и два тупорылых бронетранспортера с эсэсовцами и огнем своим смели нас с гранитной эстакады, как метлой. Я тогда сразу понял, что они прорываются к Шенхаузераллее, там у немцев еще было мощное опорное укрепление. И если проскочат, то с ходу ударят в тыл нашей еще не развернувшейся противотанковой батарее и «пантера» передавит за минуту все орудия вместе с прислугой. Вместе с якутом Митрофаном Захаровым мы быстро поползли по обе стороны эстакады к перекрестку навстречу танку – он ведь, проклятый, уже разворачивался, готовясь нырнуть в переулок. Хлестко, с дробным грохотом ударила над нашими головами по рельсам очередь из крупнокалиберного пулемета, и я невольно припал к шпалам, а когда поднял голову, увидел, что из витрины разбитого магазинчика на углу выскочил Парахин, тихий немолодой солдат, вологодский конюх, вечно озабоченный человечек с бледным отечным лицом. И бежал он наискосок, через улицу, прямо к танку, и в руке у него не было автомата, а держал он только связку, и я сообразил, что Парахину больше автомат не понадобится – он знал это и бежал, чуть пригнувшись, клонясь вперед от страха и ожидания страшного удара, но бежал, ни на миг не задерживаясь, дерганой нервной рысцой, и была в Парахине, тщедушном и сгорбленном, решимость и готовность умереть такая, что я уже не сомневался: «пантера» не налетит сзади на батарейцев, не примнет стволы к лафетам, не намотает человеческое мясо на гусеницы.

С бронетранспортера заметили Парахина, и пулемет развернулся к нему злым острым рыльцем, плюнул огнем, и пули, казалось, подкинули в воздух солдата, и в последнем этом мучительном парении он бросил связку в упор в ведущее колесо гусеницы…

– …Шарапов, пошли! Чего ты тут застрял – танка, что ли, не видел? – услышал я крик Гриши. В самом деле, танка, что ли, я не видел? И побежал догонять.

В бильярдной, несмотря на ранний час, народу было немало. От порога Жеглов внимательно осмотрел играющих и сказал мне:

– Вон там, в углу, за четвертым столом – Копченый…

Матерчатые квадратные абажуры нависали над зелеными столами, и лица были скрыты в дымном полумраке. Наклонился, примеривая кий для удара, парень, нырнул в колодец света, ударил и, выпрямившись, опять растворился в багрово-серой темноте. Я рассмотрел чистое смуглое лицо, «политический зачес», худые руки и значок ГТО на лацкане. В светлый квадрат вплыл узбек в тюбетейке, ударил. Прилив темноты смыл и его со стола. Парень со значком ГТО фальцетом выкрикивал перед ударами:

– От двух бортов в угол!.. Чужого режу в угол направо, своего в середину!.. Клопштосс!

Узбек проиграл, заплатил и стал снова расставлять шары, но Жеглов заявил непререкаемо:

– Одну минуточку! Проигравший выбывает. Теперь моя очередь…

Парень со значком взглянул на Жеглова, усмехнулся:

– Мое почтение, гражданин начальник. Что это вы, катать начали?

– А что же делать? Если гора не идет к Магомету…

– Никак, я вам понадобился?

– Понадобился – партнера хорошего ищу…

– Так вы бы мне свистнули – я бы сам к вам пришел.

– Тебе, пожалуй, досвистишься. – Жеглов смотрел с прищуром. – С тобой как в детской считалочке: Валька – дурак, курит табак, спички ворует, дома не ночует…

– Спички я сроду не воровал, – серьезно сказал Копченый.

– Это я знаю, – кивнул Жеглов. – Ты ведь наверняка правила бильярдной нарушаешь: игра на деньги? А-а?

– Так это только дети на шелобаны играют, а настоящие игроки – на интерес, – засмеялся Копченый. – По полкосой скатаем?

Жеглов брезгливо оттопырил нижнюю губу:

– Это ты с Жегловым хочешь по полсотенке играть? Сморкач!

– А по скольку? – заинтересовался Копченый.

– По тысяче.

– По куску? Идет, – охотно согласился вор. Наверное, его в принципе согревала перспектива ободрать на бильярде знаменитого Жеглова – эта легенда годами передавалась бы блатными как образец уголовной доблести.

– Ты прежде, чем на тысячу примазывать, покажи мне – есть она у тебя или ты со мной в долг играть собираешься?

Копченый обиделся:

– Что же я, порядка не знаю? – И выволок из кармана пачку денег.

– Тогда ладно. Разбивай.

– Пирамиду или американку?

– Пирамиду.

Жеглов взял кусок мела, аккуратно натер набойку кия, плавными круговыми движениями намелил его и вытянул перед собой, примерил на глазок прямизну, потом повернулся к Грише и сказал:

– Иди к директору бильярдной, там есть телефон, позвони к нам в контору и скажи, чтобы Пасюк с Тараскиным ехали сюда, как только объявятся. Встретишь их у входа…