Лекарство против страха - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 9

— Вы напрасно так кипятитесь — я не спорю. Хотя и воздержался бы ставить телегу впереди лошади: помимо натурщика кое-что еще и художник значит. Но мы недоговорили насчет вашего призвания.

Комната Бориса Чебакова, небольшая, квадратная, была похожа на цветную трехмерную фотографию из альбома модных жилых интерьеров. Тахта, два глубоких кресла, яркий палас на полу, стены с элегантными удобными стеллажами, проигрыватель-стереофоник с парой нарядных спикеров, иконы, ряды долгоиграющих пластинок в цветных блок-пакетах, четыре распятия — одно из них замечательно красивое, старинный бронзовый фонарь. На потолке углем нарисованы — из угла в угол, от двери к окну — следы громадных босых ног. И во всем этом салонно-будуарно-музыкально-молельном великолепии царил Борис Чебаков — здоровенный и красивый парень с застенчиво-наглой улыбкой.

— Насчет призвания? — сказал задумчиво Чебаков. — Не знаю, можно ли считать это призванием, но я бы хотел написать о джазе…

Он замолчал, и я спросил:

— Статью? Или книгу?

— Нет, это, конечно, не статья, даже не книга. Я бы хотел написать себя, свою личность в джазе — поток ощущений, образов, мыслей, тот мир, который мне открыт в музыке.

— А сами вы играете?

— Нет, мое призвание — слушать. Слушать и чувствовать.

Ей-богу, он сбил меня с толку. Мы живем устоявшимися представлениями, и резкое переключение их вышибает из нас уверенность в истине. Я смотрел на него почти с благоговением, потому что одно из самых твердых моих убеждений состоит в том, что человек должен скрывать свои паразитические наклонности. И до сих пор мне не приходилось встречаться с таким разнузданно-откровенным выражением потребительства, возведенного в ранг жизненной программы, такой искренней эманации захребетничества. Прямо-таки король, его тунеядское величество!

— Вам это не очень понятно? — предупредительно спросил Борис.

— Да, не совсем, — кивнул я. — Буду вам признателен, если вы мне разъясните конкретнее.

— Пожалуйста, — Борис закурил сигарету, уселся поудобнее в кресле. — Мы живем в очень богатом мире. Материально богатом. И никакой нужды в том, чтобы обязательно все производили материальные ценности, не существует. Люди гонятся за техническим развитием, а это не серьезнее, чем попытки кошки ухватить свой собственный хвост. Человек позавидовал птице — получил себе на голову стратегический бомбардировщик. Захотел думать и считать быстрее — пожалуйста: бомбардировщик наводится на цель электронной машиной. Мечтал видеть сквозь мглу — радар обеспечивает точность попадания. Можно еще говорить об Эйнштейне и атомной бомбе, но проще сказать: людям не хватает духовной жизни, а они мечтают о «Запорожце».

— А как у вас обстоит с духовной жизнью? — терпеливо спросил я.

— О, с этим у меня все в порядке, — спокойно заверил меня Чебаков. — Вот мои друзья, мои эмоциональные наставники…

Он снял с полки несколько пластинок, протянул мне. На цветном мелованном конверте был мастерски сфотографирован музыкант: молодой негр сидит в известной позе Рамзеса, на коленях гитара, глаза закрыты.

— Это Джимми Хендрикс, великий музыкант. Видите зеленоватый дым вокруг голову, как нимб? Знак, что он скоро умрет. Они ведь все здорово «подкуривают»…

— И что, умер?

— Да, он отравился наркотиками у Моники Донеман. Это был тогда жуткий скандал в ФРГ. Ах, какой божественный гитарист! Безусловно, первая в мире соло-гитара. Хендрикс выдрессировал ее, как живого зверька, — она говорить умела. Он, когда играл, не просто перебирал струны — он свою гитару бил, ласкал, щипал, гладил…

— Вы разве видели, как он играет?

Чебаков усмехнулся:

— Зачем мне видеть, я слышал. И чувствовал. — Он показал на другие пластинки: — Это концерт Джаннис Джоплин «Болл ин чейн», это — Фрэнк Заппа, это — Биби Кинг, это — Джордж Харрисон и Эрик Клаптон, это — Пинк Флойд, это — программы «голливудливс» Кеннета Хита… Хотите послушать? — неожиданно предложил он.

— Да нет уж, спасибо, у меня, наверное, для такого серьезного дела нет призвания, а самое главное — времени. У меня вот как раз сильные перебои с духовной жизнью, потому что мне платят зарплату, к сожалению, не за поток ощущений, образов и мыслей, которые могут мне открыться в джазе. Так что хотел бы спросить…

— Весь к вашим услугам!

— Сколько стоит у фарцовщика такая пластинка?

Борис отчаянно улыбнулся:

— Диск «запиленный» или новый?

— Новый.

— От ста до двухсот рубликов.

Это он точно сказал, я ведь и без него знаю цены: немало мне пришлось повозиться с делами фарцовщиков.

— Вот смотрю я на ваш стереофоник, иконы, на ваши диски и на вас самого, Чебаков, и является моим очам зрелище модного молодого человека, который весь из себя расклешенно-приталенный, в рубахе «суперральф» — ворот на четыре удара, в джинсовом костюме, да не в каком-нибудь там «запальном», а в самом что ни на есть фирмовом «вранглере», с золотыми «зипами».

— «Лэвис-коттон», — спокойно поправил меня Чебаков. — Можете добавить еще Байтовые траузера с задвигалами[1].

— Ну, «лэвис-коттон», не будем мелочными. И сами вы есть такой отстраненный от нашей ничтожной людской суеты, весь в высокой духовной жизни, что мною невольно овладевает зависть: мне ведь всегда хотелось быть похожим на таких замечательных людей. Но вот скребется во мне один гаденький вопросик и все это распрекрасное ощущение портит…

— С каких, мол, шишей?.. — усмехнулся Борис.

— Ага! Совершенно точно! Вы уж помогите мне, а то уйду я от вас, не спросив по застенчивости, и окажется, что я свое счастье проморгал — мог бы и сам во «вранглер» одеться и диски по две сотни покупать. Иначе беда прямо — у меня-то зарплата вашей побольше, а пластинки только с Ивом Монтаном покупаю.

— Конечно, научу, — готовно согласился Чебаков. — Чтобы разбогатеть, надо всегда помнить о трех вещах. Первое — бережливость. Второе — бережливость к сбереженному. Третье — бережливость к бережливо сбереженному. Вот и все.

Молодец парень! Нахал. Дерзкий. Видимо, ему удалось сорвать приличный куш, он на время «завязал», и наглость его — от ощущения сиюминутной безопасности. Ну и, конечно, он от природы болтун: есть такие мужики-краснобаи, для которых молчание — каторга, и пускай с риском для головы, а удержаться от трепотни-выпендривания он не может.

— … а когда живет человек красиво, в честном достатке, то у других это в глазах сразу троится. Как говорил наш бывший участковый Поздняков, «живешь не по средствам получаемой зарплаты»!

— А почему «бывший»? — быстро спросил я.

Чебаков задержался с ответом всего на мгновенье, но я ощутил это мгновение, как еле слышную склейку на магнитофонной ленте.

— Да что-то не видать его давно. То ко мне через день таскался, а то уж вторую неделю не видать…

Нет, если он и знает что-нибудь про историю с Поздняковым, то все равно сейчас не скажет. Его можно прижимать, когда есть на него какие-то «компроматы», — тогда, изворачиваясь, он снова станет болтать и обязательно в чем-нибудь протреплется. А так не скажет! И черт с ним! Паразит — одно слово.

— Ну что же, Чебаков, не захотели вы со мной пооткровенничать. И создалось у меня впечатление, что наши исправительные органы в работе с вами оказались не на высоте. А-а?

Чебаков захохотал — почти радостно, и я окончательно уверился, что сейчас ему нас бояться нечего.

— Напрасно так думаете, инспектор. Сказано ведь, что я совсем безобидный, как бабочка. Пользы вам от меня немного, но и вреда никакого…

Он стал устанавливать на полке пакеты с пластинками, и неожиданно из стопы выскользнула и упала на пол рядом с моим креслом фотография. Я поднял ее и внимательно рассмотрел: красивая, совсем юная девушка закрывает одной рукой глаза от солнца, а другой обнимает за плечи улыбающегося Бориса Чебакова…

Очень люблю я приключенческие кинофильмы. Хорошие, плохие — они мне все нравятся, хотя бы потому, что я никогда не могу угадать, кто там злодей. Их всегда много — кандидатов в злодеи, у каждого есть подозрительный штришок в поведении или биографии, и, когда уже совсем нацелишься на кого-либо из них, тут-то и выясняется, что есть еще один — гораздо хуже прежних, но в конце концов виновником оказывается самый обаятельный приятный и мирный человек.