Ветер ночи - Вагнер Карл Эдвард - Страница 34

Двасслир, воя, приподнялся на колени и попытался отодрать от себя разъяренного хищника. Локтем он натолкнулся на факел, подхватил его и с размаху ткнул горящим концом в чудовищную морду. Заверещав от ужаса и боли, полуослепший тигр ослабил хватку, и великан ударом ноги отшвырнул зверя.

В пещере запахло паленой шерстью. Медвежья шкура клочьями свисала с плеч великана.

– Лицом к лицу! – дико прокричал он. – Трус из темного подземелья! Наберись теперь смелости и нападай на своего господина лицом к лицу!

Прежде чем тигр успел подобраться для прыжка, Двасслир подскочил к нему, размахивая факелом в левой руке. Вся пещера, казалось, следила за этой парой, кружившейся в центре зала. Снова они сцепились, наполнив воздух запахом крови и паленой шкуры. Кейн по-прежнему силился подняться, но не мог. Гигантские челюсти кошки ловили пустоту, но когти, каждый размером с хороший кинжал, оставляли глубокие раны в теле Двасслира.

Словно не замечая, что уже умирает, великан всей своей мощью обрушился на голову тигра. Проклиная боль и слабость, он схватил тварь зубами за ухо и с жутким хохотом крушил кулаками череп зверя. Кровь заливала белоснежный мех.

Двасслир выкрикивал что-то в такт ударам. Кейн с трудом разобрал слова древней песни великанов о доблести и битве.

Неожиданно Двасслир выпрямился и со словами: «Теперь умри, саблезубый! Умри, узнав, как надо вести себя с повелителем!» – он уселся на тигра верхом, сжав его в тисках коленей. Зверь отчаянно пытался выбраться, но не мог.

Гигантские кулаки молотили его по голове и ребрам. Тварь едва дышала.

Откинувшись, как всадник в седле, Двасслир наносил удар за ударом. Тихий храп вырвался из горла хищника. Он был не в состоянии сражаться дальше. Впервые за много-много столетий саблезубый тигр узнал, что такое страх. Кровь заливала великану руки, плечи, спину, но его колени сжимались все сильнее. Зверь прогнулся в последнем усилии и рухнул на пол, испустив дух.

Смеясь, Двасслир повернул к себе оскаленную морду твари. Он хотел заглянуть в мертвые глаза врага.

– Ну, теперь корона короля Бротемлейна моя! – выкрикнул он и пинком отшвырнул мертвое тело. Великан шатался, но стоял прямо. Плащ его потемнел от крови и висел клочьями. В страшных ранах, нанесенных тигром, желтым просвечивали кости и сухожилия, стоило только великану шевельнуться.

Застонав, он добрался до трона и сел, прислонившись спиной к его подножию.

Превозмогая боль в голове, Кейн подошел и опустился на колени перед великаном.

Осторожно и привычно прощупав раны, Кейн наткнулся на два ручейка крови – место, куда вонзились гигантские, как бивни, клыки тигра. Кейн видел слишком много ран на своем веку, чтобы понять: эти – смертельные.

Двасслир торжествующе, но слабо улыбнулся. Лицо его было бледным.

– Вот так мои предки расправлялись с гигантами на заре мира, – удовлетворенно сказал он.

– Клянусь, – произнес Кейн, – ни один из них не встречал зверя таких размеров. И тем более никто из них не убивал его голыми руками!

Великан устало покачал головой.

– Ты так думаешь, человечек? Но ты же не знаешь легенд нашего народа, Кейн. А они говорят чистую правду, и теперь я это знаю наверняка. Пламя и Лед! То были славные дни!

Кейн поискал взглядом вокруг и наткнулся на золотой обруч, выпавший из рук гиганта, когда напал тигр. Рубины горели, как кровь Двасслира. Корона оказалась невероятно тяжелой. И хотя сама судьба теперь отдавала ее в его руки, Кейн уже не жаждал обладать короной короля Бротемлейна.

– Теперь она твоя, – пробормотал Кейн, водружая корону на склоненное чело великана.

Двасслир безотчетным движением вскинул голову, и в лице его было величие, гордость и печаль.

– Я мог бы вернуть им дни былой славы! – прошептал он. И чуть погодя добавил:

– Но, быть может, появится новый герой – тот, кто сумеет сделать явью старинные были!

Он сделал Кейну знак оставить его – так короли отпускают слуг, перед тем как уснуть. Его глаза уставились в пустоту.

– Вот в то время стоило жить! – вздохнул великан на прощание. – Время героев!

Кейн тяжело поднялся на ноги.

– Великий народ, великое время, – тихонько пробормотал он, уходя. – Все это – правда. Но, думаю, нынче последний из героев оставил нас!

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

ПРОЛОГ

Клесст проснулась от собственного крика. Сон принес ужас, и из ее пересушенного жаром горла вырвался хриплый грудной всхлип. Эхом отразился он от голых деревянных стен маленькой комнатки, когда девочка оторвалась от влажной подушки.

Глаза ее, блестевшие от температуры и широко раскрытые от страха, всматривались в темные углы комнаты. Однако призраки кошмарного сна – если это действительно был только сон – исчезли. Клесст откинула склеившиеся рыжие пряди со взмокшего лба и села на постели.

За окном садилось солнце, окаймляя вершины гор розовым мерцанием. Осенние ночи спускаются быстро; а сегодня тяжелая тьма смыкалась вокруг Клесст сплошным кольцом – этой ночью Повелитель Демонов должен был спуститься на землю.

Несмотря на жар, девочку била дрожь. Клесст упала на соломенный тюфяк.

– Мама! – позвала она, всхлипывая, удивленная, что на ее крик никто не явился. – Мама! – позвала она снова. Она хотела было позвать Грешу, но вспомнила, что толстуху-служанку отослали на ночь с постоялого двора. Греша не хотела оставлять девочку в этот день – в день ее рождения. Больную. В такую ночь… Мать поступила жестоко, отослав Грешу, – улыбчивая, неизменно ласковая в противовес суровой, надменной хозяйке, Греша была для девочки второй матерью.

Служанка непременно пришла бы к ней. Мать была безжалостна. Она не обращала внимания на собственную дочь.

– Что случилось, Клесст? – наконец прозвучал равнодушный голос ее матери.

Она стояла в дверях, сдвинув брови.

Клесст не слышала шагов в коридоре. Мать всегда ступала так тихо…

– Мама, я хочу пить. Горло пересохло. Дай мне водички, пожалуйста.

Какая красивая у нее мама… Длинные черные волосы, гладко зачесанные на висках, были сколоты на затылке и спускались через левое плечо на грудь. Белая муслиновая блуза с рукавами, присобранными на запястьях, открывала в широком вырезе прямые плечи, на которые была наброшена шаль. Талию стягивал широкий кожаный пояс, перевитый пурпурным шелком. Платье из коричневой шерсти свободными складками ниспадало к лодыжкам, маленькие ступни были обуты в туфли из мягкой кожи. У Клесст, как и у мамы, в ушах поблескивали золотые сережки, а еще Греша помогла девочке украсить свой наряд ажурной вышивкой.

Мать быстро пересекла комнату. На тумбочке рядом с кроватью Клесст она увидела глиняный кувшин и снова нахмурилась:

– Там же есть вода. Ты что, не можешь напиться сама?

Девочка надеялась, что не рассердила маму. Нет, только не сейчас, когда одиночество тенью окутало ее комнату, а ночь стала сжимать кольцо непроглядного мрака вокруг постоялого двора.

– Кувшин такой тяжелый, а у меня руки слабые и дрожат… Мамочка, ну пожалуйста, дай мне воды!

Мать молча налила воды в голубую чашку и подала ее Клесст. Греша наверняка поднесла бы чашку к губам девочки, слегка поддерживая голову больной…

Обхватив чашку обеими руками, девочка с жадностью пила. Пальцы у нее были удивительно длинными для ее возраста. Большие голубые глаза исподтишка наблюдали за матерью, следя, не появятся ли на ее лице признаки злости или нетерпения. Как будто бы никаких перемен…

Сухие от температуры губы Клесст с шумом втянули последние капли воды.

Мать поставила пустую чашку на место и направилась к двери.

– Мама, прошу тебя! – тихо произнесла Клесст. – У меня лицо горит. Ты не могла бы как-нибудь его остудить?

Мать положила свою узкую прохладную ладонь девочке на лоб.

– Мне снова приснился плохой сон, мама, – прошептала Клесст, надеясь, что мать не уйдет.