Пижона — в расход - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 28

Парень остановился перед домом, щелчком отшвырнул окурок, и я увидел, что это Хло. Кроме того, я увидел бледную физиономию Траска или Слейда, который глазел на нее с противоположной стороны улицы. Убедившись, что Хло это не я, он успокоился, а потом она вразвалочку поднялась на крыльцо и исчезла из поля моего зрения.

Я ждал ее у двери на лестницу. Хло поднялась на второй этаж, улыбаясь, снимая с головы кепку и вытаскивая из кармана газету. Все ее волосы были под кепкой, и теперь упали ей на лицо Хло отбросила их, вошла в темную гостиную и спросила:

— Ну, как мои успехи?

— Грандиозно, — ответил я — Только цензура все равно заставит вырезать этот эпизод.

— Идем в спальню, там можно зажечь свет.

Я уже немного привык к темноте, поэтому пошел впереди, ведя Хло за руку. Мы закрыли за собой дверь спальни, и Хло включила свет.

Арти не верил в целесообразность наведения порядка в доме. Постель была смята, в комнате — все та же позорная грязь, уже знакомая мне по последнему посещению. Но здесь было относительно безопасно, да еще имелась кровать, а единственное окно выходило в вентиляционную шахту, так что я не очень роптал.

— Да, нескоро он меня забудет, — сказала Хло, стягивая куртку.

— Где ты достала кепку? — спросил я.

— Сняла с пьянчуги, который дрых на Чарльз-стрит. — Она брезгливо оглядела головной убор и швырнула его в угол, — Дай бог не завшиветь. — Хло взъерошила свои и без того растрепанные волосы. — Ну ладно, вчера ночью ты спал на полу, значит, сегодня можешь почивать на кровати, а я пойду в гостиную на диван.

— Кажется, ты как-то обозвала меня Эрролом Флинном, — сказал я. — Но я сегодня больше похож на Кэри Гранта, ты согласна? Это он вечно спал в одной комнате с женщинами — и ни-ни.

— Совершенно верно, — небрежно бросила Хло — Ни-ни... — Она оглядела комнату. — Никаких записок. Может, в гостиной? Будет светло — поглядим.

Я промолчал. Желание только что крепко въехало мне под дых, и я испытывал трудности с воздухозабором.

Даже и не знаю, когда такое случилось со мной в последний раз. А сейчас, после стольких часов, проведенные с Хло, это ощущение и удивляло, и создавало неудобства.

Проклятье. Только нынче утром я видел, как она снимает портки, и мне было хоть бы хны. Вечером я наблюдал обряд освобождения от свитера — и хоть бы хны. В промежутке между двумя этими событиями я объездил с ней на «паккарде» весь Большой Нью-Йорк, и хоть бы хны. Минуту назад я брал Хло за руку, чтобы отвести в спальню, и опять хоть бы хны.

А теперь — хоть хнычь! Думаю, всему виной волосы — то, как она взъерошила их. Хло стояла посреди захламленной спальни, будто растрепанный соблазнительный эльф — такой теплый, усталый, рассеянный, а потом подняла правую руку, взъерошила себе волосы, и я был сражен. В книжках это называют обостренным восприятием. И оно пришло ко мне.

Обостренное восприятие. Да уж и не говорите! Я вдруг настолько остро воспринял Хло как обладательницу женского тела, как набор женских прелестей, что утратил способность двигаться. Я не мог и шагу ступить, я ничего не соображал, я едва дышал.

Лирическое отступление. Когда мне было четырнадцать лет, я нанялся на лето посыльным в ресторан для гурманов в самом центре Манхэттена. Носил кофе и бутерброды в конторы, расположенные на Пятой и Мэдисон-авеню. Как-то днем, оттащив заказ в нью-йоркское отделение «Лонжин Виттнэр», я втиснулся в битком набитый лифт и поехал вниз. А на следующем этаже влезли эти трое.

Круглозадые белокурые самочки. Кажется, на том этаже размещалось бюро поддержки юных дарований или еще что-то такое. Короче, в лифте мы стояли вплотную, и одна из девиц прижалась ко мне спереди, а две другие стиснули с боков. Пока мы добирались до первого этажа, я пережил такое потрясение, что пошел на Шестую авеню, в «Белую розу», наврал про свой возраст и впервые в жизни жахнул виски в баре. А виски я терпеть не мог.

До сегодняшнего вечера с Хло у меня больше ни разу не было никаких таких обостренных восприятий. И вот теперь десять лет жизни, все мои свидания с девушками и редкие — постыдно редкие — удачи как волной смыло.

Будто где-то прорвало плотину. Мне снова было четырнадцать лет, я снова ехал в лифте, стиснутый со всех сторон, и так трусил, что боялся даже дрожать.

Хло подняла руки и потянулась.

— Ну, — сказала она, — хочешь что-то обсудить или спать пойдем?

— Спать, — ответил я.

— Прекрасно. Я все равно ничего не соображаю от усталости. Придется погасить тут свет, прежде чем я открою дверь.

Я кивнул.

Держась одной рукой за дверную ручку, а другой — за выключатель, Хло взглянула на меня, улыбнулась и сказала:

— Чарли, а ты и впрямь того.

Я взял себя в руки, осклабился в нервной улыбке и умудрился выговорить:

— Сама ты с приветом.

— Ну-ну. — Хло погасила свет, открыла дверь и ушла в гостиную.

— Спокойной ночи, — донеслось до меня сквозь мрак, и дверь закрылась.

— Спокойной ночи, — промямлил я, хотя Хло уже не могла меня слышать.

Разумеется, я не выспался.

Запахло жареным. Жареными яйцами. Яйцами, превращающимися в яичницу-болтунью. Может быть, даже в пышный пористый омлет. Во всяком случае, яйцами.

Запах, само собой, разбудил меня Я, само собой, открыл глаза.

Я лежал навзничь на кровати Арти в одних трусах. Уснул я, укрывшись простыней, но, должно быть, ночью брыкался и сбросил ее. Мне, помнится, привиделись два-три ярких сна, подробности которых я, к счастью, запамятовал.

Серый, неестественный дневной свет заливал вентиляционную шахту. Я сел и оглядел царивший вокруг унылый беспорядок — точно такой же, как и в моей спальне над баром в Канарси, теперь такой далекой! Вдруг я почувствовал плаксивую тоску по дому, какую чувствует ирландец, попавший на Третью авеню.

Вот уже третий день, как я — беженец.

Лязг посуды в соседней комнате напоминал мне о запахе яиц, пробудившем меня ото сна, а мой желудок тотчас принялся сердито и настырно урчать. В общем, день мало-помалу начался.

Я неохотно вылез из постели Арти и потащился в ванную. Тут я совершил омовение, после чего позаимствовал из шкафа Арти кое-какое нижнее белье, слишком тесное для меня, натянул брюки, обулся и прямо в майке отправился в гостиную.

История повторяется. Возле все той же плиты стояла и жарила яичницу все та же босоногая лиловоокая красотка с волосами цвета воронова крыла, облаченная в рабочие штаны. Торчавшая изо рта сигарета дополняла портрет несносной распутной грешницы. Если бы Хло снимали в немом кино, первый кадр с нею обязательно сопровождался бы бегущей строкой: РАЗЛУЧНИЦА.

— Какую яичницу ты любишь — жидкую или прожаренную? — спросила другая женщина.

— Кофе.

Хло удивленно взглянула на меня.

— Ты не хочешь яичницы?

Чем больше я просыпался, тем хуже себя чувствовал. Так бывает, когда ослабевает действие новокаина.

— Может быть, попозже, — ответил я, руководствуясь скорее желанием успокоить Хло и заставить ее прекратить разговоры о яичнице, нежели убежденностью в том, что еще настанет день, когда я смогу пропихнуть кусок в горло. — А сейчас только кофе.

Покончив таким образом с этой темой, я отправился к замысловатому набору мебели в центре комнаты и уселся в нечто, более-менее похожее на кресло.

— А может быть, жареного хлеба? — предложила другая женщина.

Жареный хлеб. Я скривился, делая вид, будто размышляю. Поскольку упоминание о жареном хлебе не убило меня на месте, я ответил:

— Ладно, это сойдет.

Но Хло еще не насытилась моими страданиями.

— Сколько ломтиков?" — спросила она Я нахмурился. Почесал нос. Моргнул раз-другой. Поскреб шишечку на левой щиколотке краем подошвы правого башмака. И сказал:

— Не знаю.

— С двумя справишься?

Она требовала ответа, и все тут.

И плевать ей, что у меня голова не работает.

— Пожалуй, да Нет, пожалуй, нет. Или... подожди минутку...

— Сделаю один.