Мокрушники на довольствии - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 23

Нумеруешь клеточки на доске, начиная с левой верхней и кончая правой нижней, и выкликаешь ходы: с клеточки номер такой-то – на клеточку номер сякой-то.

Должно быть, мой сосед провел в одиночных камерах всю жизнь: он играл в эти слепые шашки как настоящий чемпион, и за два часа мне лишь однажды удалось победить его. Разумеется, отчасти это объяснялось моей усталостью. Я даже не видел доску. Мне бы завалиться на боковую, коль скоро я, наконец-то, стал сам себе хозяином, но я все ждал, что Клэнси прискачет мне на выручку, да и большого желания растянуться на этом стальном бруске у меня не было. Но часов в восемь глаза начали слипаться, и я отправился баиньки, пожелав соседу доброй ночи.

Вы когда-нибудь пробовали спать на стальной полке, прикрытой тонким армейским одеялом? Для человека, привыкшего к таким жизненным благам, как подушка из мягкой губки, пышный матрац и девица под боком, отдых в тюрьме сопряжен с огромным унижением. Правда, заснул я без каких-либо затруднений, едва почувствовал под собой ложе.

В общем-то, я не рассчитывал проспать очень долго, поскольку думал, что с минуты на минуту появится Клэнси и выведет меня на свободу. Вряд ли у него возникнут какие-либо сложности. Клэнси был опытным профессионалом и умел вытаскивать людей из кутузки, а мой арест уже был надлежащим образом оформлен, так что Клэнси без труда разыщет меня. И если не произойдет ничего особенного, я окажусь на свободе не позднее десяти вечера.

Короче, в восемь я лег, рассчитывая проснуться самое большее через два часа, но когда я пробудился, была половина седьмого утра.

И что это было за пробуждение! У тюремщиков разработана отличная система утренней побудки. В половине седьмого утра они как по команде начинают греметь всеми дверьми. В итоге получается грохот, который слышно за много миль. Я слетел со своей стальной лежанки, как акробат с подкидной доски. Такая побудка весьма неприятна и может кого угодно превратить в неисправимого человеконенавистника. Неудивительно, что у нас столько рецидивистов. Именно лязг металла по утрам делает их такими после первой же посадки. И это уже на всю жизнь.

Минуту или две я стоял посреди камеры, дрожал и пытался сообразить, где я нахожусь. Горели все желтые лампы до единой, яркий блеск желтых стальных стен и потолка резал глаза. Голова тряслась от скрежета стали.

Половина седьмого проклятущего утра, а я все еще в тюрьме. Уши мои трепетали, веки хлопали, руки дрожали, а желудок и печень боролись, как два дзюдоиста. Впридачу у меня ныла спина, болела голова, а рот, казалось был набит заплесневелым хлебом.

В довершение всех бед тюремщик, которому воздается по заслугам на том свете, принес мне какую-то непонятную штуковину. Он утверждал, будто это завтрак. Непонятная штуковина лежала на холодном железном подносе, а все, что лежит на железном, подносе, имеет одинаковую с ним температуру. На моем подносе было три насквозь мокрых оладьи, плававших в жидкости, которую называли кленовым сиропом, и сморщенное яблоко. Яблоко! Это ж надо!

Видимо, я и впрямь низко пал за последние двенадцать с половиной часов: я сожрал все, что было на подносе, включая и яблоко. Потом я немного посидел на толчке и послушал, как рассерженный живот рычит на меня, после чего обматерил Клэнси Маршалла, сначала вдоль и поперек, а затем и с ног до головы.

Старикашка из соседней камеры опять возжелал сыграть в шашки, но я был не в настроении, а посему провел утро наедине со своими гадкими мыслями.

Я лучше помолчу о том, что нам подали на ленч. Но, скажу вам честно, я уплел все до последнего кусочка, подмел все гнусные крошечки. А потом опять погрузился в свои тошнотворные размышления.

Когда в час дня явился тюремщик и со скрежетом открыл дверь моей камеры, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заключить этого ублюдка в объятия. Я зашагал по сверкающему желтому коридору, вышел из этого людского зверинца, миновал пару дверей и, получи в обратно свой бумажник и другое имущество, превратился в более-менее свободного человека.

Клэнси ждал меня у конторки дежурного, но я еще не был готов к разговору с ним, равно как и с кем-либо другим.

– Эд хочет тебя видеть, ма-алыш, – протянул он с этой своей лукавой улыбочкой.

– Эд может подождать! – рявкнул я. – По себе знаю.

– Они не хотели отпускать тебя, мальчик, – сказал Клэнси. Ему как-то удавалось выглядеть удрученным и при этом улыбаться во весь рот. – Пришлось попотеть, чтобы тебя вызволить, Клей.

– Я отправляюсь домой, – объявил я. – Можешь сказать ему, что я отправляюсь домой. А когда я доберусь до дома, то поем настоящей пищи и лягу спать на настоящую кровать, но прежде пущу настоящую воду и приму настоящий душ с настоящим мылом.

Я дам Эду знать, когда буду в состоянии снова видеть людей.

– Эд немного расстроен, Клей. Послушайся дружеского совета, не зли его.

– Почему это? Он меня злит, ты меня злишь, все меня злят, а мне нельзя, что ли? Скажи Эду, что я приду к нему, когда опять стану человеком.

Я бросил его и, поймав такси, поехал домой. Со злости я недодал шоферу чаевых. Он заворчал на меня. Я рявкнул в ответ. Потом я для порядка рявкнул на швейцара. Поднимаясь на лифте, я то и дело рявкал, чтобы поупражняться.

Элла ждала меня в гостиной. Когда я вошел, она опрометью бросилась ко мне.

– Клей, тебя отпустили!

– Я бежал! – рявкнул я. – Перегрыз решетку.

– Клей, я так боялась за тебя! А когда прочла в газете...

– В газете? – рявкнул я. – Это попало в чертовы газеты?

– Все про девушку, которую убили...

– Очень мило! – рявкнул я. – Чертовски мило!

Я затопал по комнате, пиная всю мебель, какая только попадалась мне на глаза. Мне даже в голову не приходило, что я могу попасть в газеты, и теперь, осознав это, я взбесился пуще прежнего. Тот умник, которого я искал, умник, заваривший всю кашу, подставив Билли-Билли и свалив на него свою вину, этот умник прочтет статью обо мне, увидит связь между мной, организацией и Билли-Билли и догадается, что я охочусь за ним. Теперь он будет начеку, теперь он уже не чувствует себя в безопасности. Значит, он начнет обеспечивать себе всевозможные прикрытия. И если до сих пор его поиски были нелегким делом, отныне моя задача станет еще сложнее.

Меня уже тошнило от всего этого. Я устал, проголодался, страдал от жары, у меня ныли все кости. Да пусть хоть вся планета взорвется, плевать я хотел на нее. Может, я еще и «ура» крикну, если это случится. Пошло оно все к черту.

И вдруг Элла спросила:

– Клей, это ты ее убил?

Я стал как вкопанный и вытаращил глаза. Элла смотрела на меня очень серьезным, полным тревоги взглядом, и я понял, что она, должно быть, считает меня убийцей Бетти Бенсон. Это была последняя капля.

– Нет, – ответил я. – Не убивал я эту стерву. Я говорил с ней, и она рассказала мне про шеренгу богатых любовников Мэвис Сент-Пол. Потом я ушел, а кто-то пришел и убил ее. Тот же парень, который порешил Мэвис. Потому что Бетти Бенсон была лучшей подругой Мэвис Сент-Пол.

– Я очень рада, что это не ты, Клей, – сказала Элла.

– Чертовски любезно с твоей стороны, – рявкнул я. – Ты радуешься тому, что я не убивал Бетти Бенсон. Очень мило с твоей стороны. Я высоко ценю твою сраную похвалу.

– Клей...

– Дай-ка я тебе кое-что скажу! – рявкнул я. – Не убивал я эту Бетти Бенсон, но стоило Эду попросить меня убить ее, я бы убил. Если бы Эд велел мне убить тебя, я бы убил. Мне случалось убивать людей в прошлом, и я наверняка угроблю еще больше народу в будущем, а если тебе это не по нраву, никто тебя тут не держит. И вот еще что: сейчас я хочу убить одного парня, по-настоящему хочу. Парня, с которого начался весь этот бардак и который укокошил Мэвис Сент-Пол и Бетти Бенсон. Я намерен застрелить мерзавца, и уж в этом деле без чувств не обойдется. Ты меня слышишь?

– Клей, ты устал, – сказала Элла.

– Ну и что? Когда заходит речь о моей работе, ты ходишь на цыпочках вокруг да около, боясь приглядеться повнимательнее и понять, чем я занимаюсь. А ты приглядись. Я – наемник Эда Ганолезе, будь оно все проклято, и я делаю то, что он мне велит. Все, что он мне велит. И если я в тебя влюблен, это ни фига не меняет.