Лазутчик в цветнике - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 16

Но Юстэли — совсем другое дело. Вероятно, он тоже с прибабахом, об этом можно судить хотя бы по его стремлению свести дружбу с другими чокнутыми и подобранным им самолично кандидатурам. Но вряд ли он — безобидный чудак. Мюррей все-таки был очень близок к истине: Лига новых начинаний вряд ли стала бы охотиться за мной, не явись я на сегодняшнее сборище, но вот Юстэли (или, скорее, Лобо) определенно начал бы преследовать меня, чтобы заставить замолчать, как он заставил замолчать Стоунрайта.

Ну и как вы думаете, добился бы он успеха? Если учесть, что меня взялись бы охранять Мюррей Кессельберг, Анджела Тен Эйк и десяток пацифистов, не платящих членских взносов?

Ответ на этот вопрос заставил меня содрогнуться. А потом я содрогнулся еще раз, когда Лобо протопал мимо меня, возвращаясь из гардероба на сцену. Он бросил тяжелый косой взгляд на Маллигана, который все разорялся по поводу англичан, и тот, мигом захлопнув пасть, плюхнулся на стул, как будто был прикреплен к сиденью пружиной. Больше он никому не мозолил глаза.

— Благодарю вас, мистер Маллиган, — промурлыкал Юстэли. — И за краткость, и за выражение доверия. А теперь — последний по порядку, но отнюдь не по значению оратор — мистер Джек Армстронг из Национальной комиссии по восстановлению фашизма, НКВФ. Прошу вас, мистер Армстронг.

Джеку Армстронгу было самое большее года двадцать три. Рост — примерно шесть футов четыре дюйма, телосложение — как у чемпиона мира по плаванию или футбольного полузащитника, волосы белокурые, подстриженные под «ежик», бычья выя и лицо умственно отсталого ребенка, как на плакатах, призывающих вступать в морскую пехоту.

— Мы, — начал он нелепым истошным бабьим голоском, — люди, которые считают, что покойный Адольф Гитлер внес важнейший вклад в человеческую культуру. Мы — люди, которые считают, что правда о крестовом походе этого великого человека была искажена и переврана наймитами, которым платили за это жиды всего мира. Мы — люди, которые считают…

— Ну, нет, довольно! — раздался крик, и я снова увидел впереди так хорошо знакомую мне копну волос — единственную часть тела Эли Злотта, которую я когда-либо видел.

— После всех надругательств! — орал он. — После всех зверств, причиненных нам…

— Лобо, — тихо произнес Юстэли.

Этого оказалось достаточно. Голос Эли Злотта мгновенно смолк, а копна волос скрылась из виду.

Юстэли улыбнулся Джеку Армстронгу, который стоял, расставив ноги и уперев руки в бедра, готовый грянуть марш Хорста Весселя, чтобы встретить возвращающихся с лыжной прогулки товарищей.

— Большое спасибо, мистер Армстронг, — сказал председательствующий. — Думается, мы получили достаточно верное представление о вашей организации.

— Хайль! — пискнул Армстронг, вскидывая руку в нацистском приветствии, и его крик эхом отразился от стен зала. После этого фашист упал на стул, как будто его свалила пуля.

Похоже, даже Юстэли малость опешил. Но тотчас опомнился и сказал:

— Благодарю вас, дамы и господа, за ваше решение провести этот вечер с нами. Думается, вы и сами видите, что у вас много общего, и вы сможете плодотворно трудиться все вместе ради общего блага. — Он одарил нас улыбкой гордого папаши и продолжал: — А сейчас я бы хотел представить вам моего друга, блистательного тактика, одного из самых одаренных и подкованных специалистов всех времен и народов в области устройства общественных беспорядков. Этот человек объяснит вам, чего мы рассчитываем добиться, объединившись в группу, и как будем превращать желаемое в действительное. Дамы и господа, мистер Леон Эйк! — воскликнул Юстэли, простирая руку к двери, видневшейся справа от возвышения.

На миг все застыли в ожидании, потом дверь открылась, и вошел мистер Леон Эйк.

В тот же миг Юстэли сделался маленьким и ничтожным, а все остальные превратились в малых детей. Леон Эйк (до чего неподходящее имя, хотя, впрочем, это вовсе и не его имя) был величав, как орел, поджар, как волк, и гибок, как гепард. Уверенный в себе мрачный хищник, презирающий всех и вся, он, разумеется, был облачен в черные одежды — такие же черные, как его волосы и глаза. Его землистое насмешливое миловидное лицо выглядело зловеще и лоснилось. Коварные помыслы обуревали его чело. Он ступал грациозно, как танцовщик, и бесшумно, как убийца. Поднявшись на возвышение, он оглядел нас сверкающими умными глазами, полными злорадства и презрения.

— Дамы и господа, — проговорил он голосом, похожим на треск рвущегося шелка, — добрый вечер.

В этот миг Анджела судорожно вцепилась в мой локоть. Я нахмурился, повернулся и увидел ее вытаращенные глаза и пепельно-серое лицо. Анджела трусливо съежилась в кресле. Я склонился к ней и спросил, в чем дело.

Она ответила мне сдавленным от ужаса шепотом, с подвыванием:

— Это Тайрон! Это он, мой брат Тайрон!

8

Тайрон Тен Эйк! Брат Анджелы, паршивая овца. Тот самый, который десять с лишним лет назад удрал за бамбуковый занавес, в коммунистический Китай, тот самый, которого считали даже не погибшим, а того хуже, и которого никто уже не чаял увидеть в западном мире. Но вот он, любуйтесь. Стоит, будто каланча, в длинной комнате с низким потолком на углу Бродвея и 88-й улицы в Нью-Йорке, Соединенные Штаты Америки. А его сестра трусливо прячется за спинами сидящих в зале зрителей, точнее, за спиной закоснелого в своем сталинизме Хаймана Мейерберга.

Я принялся разгибать застывшие пальцы Анджелы, один за другим, чтобы высвободиться от ее хватки, потом склонился к ее уху и прошептал:

— Он тебя не видит, успокойся. Надень куртку и подними капюшон. И запомни все, что он скажет. Во что бы то ни стало запиши все его слова.

— Ой, Джин, — шепотом ответила Анджела, пока ее братец благодарил нас с трибуны за то, что мы пришли на сегодняшний вечер, — ты просто его не знаешь. Он колол меня булавками и подпаливал бока кошкам, а слуг норовил спихнуть с лестницы.

— Он тебя не заметит, — шепнул я, и сам начиная трусить. — Ты только надень куртку и запиши все, что он скажет, хорошо?

— Ой, Джин!

Тайрон Тен Эйк уже успел покончить со своим вступительным словом и, повернувшись к Лобо, сказал:

— Принесите, пожалуйста, схемы.

Лобо неуклюже затопал в ту комнату, из которой появился Тайрон Тен Эйк. Я тем временем суетливо помогал Анджеле натянуть куртку, а моя подруга роняла то ручку, то блокнот, то ручку, то блокнот и всякий раз нагибалась, чтобы поднять оброненное. Все остальные сидели неподвижно, безмолвно и настороженно, и только мы двое вели себя как дети на американских горках. Но пока ни Тайрон Тен Эйк, ни кто-либо другой, похоже, не замечали этого.

Вернулся Лобо с большим подрамником, который он водрузил на возвышение, и охапкой таблиц. Их он, разумеется, разместил на подрамнике.

Тайрон Тен Эйк отступил на шаг, остановился возле подрамника и сказал:

— Благодарю вас, Лобо. А теперь вам, пожалуй, лучше вернуться на свой пост у дверей. Чтобы нам уж наверняка никто не помешал.

Лобо потопал прочь, а Тайрон Тен Эйк улыбнулся нам. Если улыбка Юстэли напоминала масло, то улыбка Тайрона была похожа на огонь. Если Юстэли улыбался отрешенно, то в улыбке Тайрона сквозил леденящий холод. Если улыбка Юстэли… Впрочем, ладно.

— Прошу внимания, — проговорил Тайрон и, убедившись, что мы внимаем ему (все, кроме Анджелы, которая прикрывала голову капюшоном, поднимала то блокнот, то ручку, то блокнот, то ручку и трусливо пряталась за спиной Хаймана Мейерберга, пытаясь в то же время вести стенограмму и совладать со своими нервами), повернулся к подрамнику.

Он снял первую схему и сказал:

— Это схема устройства американского правительственного аппарата. Как видите, вся бюрократическая неразбериха внизу имеет только три источника, показанные в верхней части: администрация, законодательные органы и судебная система. Те, кто хочет уничтожить это правительство, совершают очень распространенную ошибку, ограничиваясь убийством главы администрации президента, а две другие ветви остаются в целости и сохранности и продолжают действовать. Ветви эти, как показано на схеме, представляют собой Конгресс и Верховный суд. — Он обратил к нам свое лоснящееся лицо и добавил: — Этот вопрос мы рассмотрим позднее, а сейчас продолжим.