Белая ворона - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 34

В комнате полукругом стояли несколько стульев и кушетка. В глубоком каменном очаге потрескивали горящие поленья. Вивьен Камдела сидела на одном из стульев, сложив руки, скрестив ноги и злобно зыркая на Гроуфилда. Она была прекрасна даже в гневе.

Посреди комнаты стоял со стаканом в руке высокий тощий седовласый негр в очках в роговой оправе. На нем был темно серый костюм и узкий черный галстук, как у страхового агента, а на обеих руках сияли перстни с рубинами. Негр казался хитрым, умным, расчетливым, нетерпеливым и холодным как лед. Марба сказал что — то на туземном наречии, и Гроуфилд узнал свое имя, совсем не к месту вплетенное в странную мешанину незнакомых слов. Потом Марба повернулся к Гроуфилду и объявил:

— Это полковник Рагос.

— Как поживаете, сэр?

— Хорошо, — полковник говорил тоном образованного человека, с британским акцентом, который подавлял еще какой — то, едва заметный в речи. — Вы пьете виски?

— Да, сэр, — Гроуфилд перекинул пальто через спинку кресла.

— Оно африканское, — сказал полковник. — С нашей родины.

Если предпочитаете канадское…

— Я никогда не пил африканское виски, — ответил Гроуфилд.

— Хотелось бы попробовать.

Полковник кивнул Вивьен Камдела. Все с тем же неприязненным выражением лица она выпрямила свои длинные скрещенные ноги, поднялась и подошла к бару. Вивьен выглядела прекрасно в зеленых лыжных брюках и коричневом свитере.

Рагос что — то говорил. Гроуфилд оторвал взгляд от лыжных брюк и услышал:

— Вы когда — нибудь путешествовали по Африке?

— Нет, сэр, я никогда не покидал западного полушария.

— Вы домосед.

Зеленые лыжные брюки приближались.

— Да, сэр. Мою жену зовут Мери.

Вивьен Камдела вручила ему старинный бокал с бледно — желтой жидкостью — не меньше трех унций. И без льда. Жижа эта больше всего напоминала тухлое пиво. Когда Вивьен подавала Гроуфилду бокал, глаза ее злорадно сверкнули.

Гроуфилд заглянул в бокал, потом посмотрел на полковника.

— Обычно я пью виски со льдом, — сказал он.

— Наше виски прекрасно и без льда, — ответила Вивьен. Лед разрушает букет.

Полковник ничего не сказал. Он стоял и молча наблюдал за Гроуфилдом.

А Гроуфилд чувствовал приближение беды. Он поднес бокал к губам и опасливо сделал глоток. Кислота прожгла борозду на его языке и огненным потоком скользнула по пищеводу в желудок.

О притворстве не могло быть и речи. Гроуфилд прослезился и утратил дар речи. Он просто стоял и моргал, держа бокал в поднятой руке и пытаясь сделать глотательное движение, не поперхнувшись при этом.

Неужели глаза полковника весело блеснули? Надеясь, что это так, Гроуфилд откашлялся и попытался заговорить.

— О, я тоже не стал бы портить такой букет. Ни за что, хрипло выдавил он.

— Неужели наше виски слишком крепкое для вас? — с улыбкой спросил полковник. — Возможно, в этом и заключается одна из слабостей белой расы. Наверное, у белых глотки мягче.

Он поднял свой бокал, содержащий примерно унцию такой же желтой дряни, насмешливо тостировал Гроуфилда и выпил. В глазах его при этом не заблестели слезы, откашливаться полковник тоже не стал. Он протянул пустой бокал Вивьен и сказал:

— Налейте мне еще, пожалуйста. И принесите мистеру Гроуфилду немного льда.

Когда Вивьен протянула руку, чтобы взять у Гроуфилда бокал, лицо ее выражало неприкрытое удовлетворение. Гроуфилд сунул было бокал ей, но потом передумал и не отдал его.

— Бокал тоже африканский? — спросил он.

— Нет, он был тут, в доме, — нахмурившись, ответил полковник.

— О — о, — Гроуфилд передал бокал Вивьен, которая несколько секунд озадаченно смотрела на него, прежде чем отнести к бару.

— Не понимаю, к чему этот вопрос о бокале, — сказал полковник.

— Просто было интересно. Может, это изделие ваших народных промыслов. Извините, полковник, но я почти ничего не знаю о вашей стране. Впрочем, и о своей собственной тоже.

— Как я понял, вас силой завербовали в шпионы. Вами руководили отнюдь не патриотические убеждения.

— Шпионаж — грязная работа, — ответил Гроуфилд. — Она сродни поприщу судебного исполнителя. Не понимаю, как можно шпионить из благородных побуждений.

— Но если это помогает вашей стране?

— Ну, когда человек не способен предложить своей стране ничего лучшего, чем умение подслушивать и подглядывать в замочные скважины, вряд ли его вообще можно назвать полноценным человеком.

— А что вы можете предложить своей стране, мистер Гроуфилд?

— Бездеятельное сочувствие.

— Не понимаю этого выражения, извините.

— Ну, я не из тех, кто посвящает всю жизнь служению родине.

Вивьен вернулась с бокалами. Гроуфилд взял свой и продолжал:

— Я принадлежу к большинству. Канадец, который сделал этот бокал, не думал о том, что делает его для Канады. Он делал его за доллар в час. Разве из — за этого его можно обвинять в отсутствии патриотизма? И неужели люди, производившие ваше виски, заботились при этом о славе Ундурвы?

— Почему же нет? — возразил полковник. — Почему человек, чем бы он ни занимался, не должен делать во славу отечества все, что в его силах?

— Вы хотите сказать, что государство первично, а человек — вторичен. Я не очень разбираюсь в политике, но полагаю, что моя страна придерживается противоположной точки зрения.

— В теории, — ответил Марба. — Скажите, вы хоть раз видели Гарлем?

— Так и знал, что вы об этом спросите. Полковник, я никогда не видел Палм — Бич. Думаю, нам обоим ясно, что я не Святой Франциск Ассизский. Но покажите мне этого святого. Будь я бескорыстен и заботься о приумножении славы отчизны, сидел бы сейчас в отделении Армии Спасения и раздавал бесплатную похлебку. И никогда не впутался бы в такую передрягу. Я знаю свои грехи, и, уверяю вас, политические пристрастия не входят в их число.

Глаза полковника весело блеснули.

— Политика — грех?

— Не я, а вы заговорили о Гарлеме. Веселый блеск померк.

— Разумеется, возможна и такая точка зрения. Однако, по — моему, пора перейти к текущим делам. Со льдом виски вкуснее? — Я еще не пробовал, — ответил Гроуфилд и сделал глоток.