Сталин - Белади Ласло - Страница 23

Весной и летом 1923 года в центре национальной политики оказалась «проблема татарского националистического уклона», который выразился в панисламистском и в пантюркистском поведении Султан-Галиева. Терпение Сталина по отношению к Султан-Галиеву имело пределы. Незадолго до Октябрьской революции тот присоединился к большевикам и в феврале 1918 года стал членом коллегии комиссариата по делам национальностей. Интеллигент, татарин по национальности, он занимался мусульманскими делами. В ноябре 1918 года на I съезде коммунистов-мусульман Российская мусульманская коммунистическая партия (большевиков), имевшая собственный ЦК, стала составной частью РКП(б). Султан-Галиев вопреки партийному руководству выступал за самостоятельность этой партии. Когда в марте 1919 года была создана сначала Башкирская Автономная Советская Социалистическая Республика, затем в мае 1921 года Татарская АССР, Султан-Галиев выступал за законопроект 1918 года о создании Татарско-Башкирской Республики. Объясняя свою точку зрения, он выдвигал тезис о единой исламской религии и культуре и ссылался на тюркское происхождение этих народов. За исламско-националистический уклон Султан-Галиев был исключен из партии в 1923 году, незадолго до упомянутого совещания в ЦК по вопросам национальной политики.

Это решение нисколько не противоречило «терпеливой» линии Сталина в национальном вопросе, хотя, как он это нередко делал в то время, сам он демонстрировал симпатию к исключенному работнику.

В отношении Султан-Галиева он заявлял следующее: «Меня упрекали „левые“ товарищи еще в начале 1919 года, что я поддерживаю Султан-Галиева, берегу его для партии, жалею, в надежде, что он перестанет быть националистом, сделается марксистом… Интеллигентов, мыслящих людей, даже вообще грамотных в восточных республиках и областях так мало, что по пальцам можно пересчитать, — как же после этого не дорожить ими?.. Но все имеет предел. А предел этот наступил в тот момент, когда Султан-Галиев перешагнул из лагеря коммунистов в лагерь басмачей… Я не вижу ничего особенно недопустимого в теоретических упражнениях Султан-Галиева. Если бы у Султан-Галиева дело ограничивалось идеологией пантюркизма и панисламизма, это было бы полбеды, я бы сказал, что эта идеология, несмотря на запрет, данный в резолюции Х съезда партии по национальному вопросу, может считаться терпимой и что можно ограничиться критикой ее в рядах нашей партии. Но когда идеологические упражнения кончаются работой по установлению связи с лидерами басмачей, с Валидовым и другими, то здесь оправдывать басмаческую практику невинной идеологией… никак уж нельзя»[55].

В подходе к местным националистическим тенденциям Сталин провозглашал борьбу на два фронта — против правого национализма и левого уклона. По его мнению, представители последнего допускали ошибку, состоявшую в недостаточной гибкости по отношению к буржуазно-демократическим или просто лояльным элементам населения, не могли и не хотели маневрировать в интересах привлечения этих элементов, искажали линию партии, направленную на то, чтобы завоевать на свою сторону большинство населения. В целях усиления гибкости и маневренности Сталин предлагал коммунистам местных национальностей не копировать русские образцы, а вести политику, соответствующую местным условиям. Развитие событий показало, насколько это оказалось возможным претворить в жизнь и к каким практическим результатам это привело.

В одном вопросе Сталин в любом случае был последовательным, реалистичным, откровенным и дальновидным. Исходным пунктом его аргументации при решении национальных проблем, также как и проблем государственного и партийного аппарата, была ссылка на отсталость старой России. Это было конечной и исходной точкой его аргументации. Отвергая националистические требования, он подчеркивал: «А если нельзя в два-три и даже в десять лет поднять существенно русскую культуру, то как же можно требовать ускоренного поднятия культуры в областях нерусских, отсталых, малограмотных? Разве не ясно, что девять десятых „вины“ падает тут на обстановку, на отсталость, что с этим, как говорится, нельзя не считаться»[56].

Сталин, прагматический политик, успешно использовавший аргумент об отсталости страны, очень скоро стал догматиком модернизации и лозунга «догнать и перегнать». Если отсталость все оправдывала, то простое количественное требование «догнать и перегнать» было возведено в основной принцип,

РЕВОЛЮЦИЯ, СТИСНУТАЯ СТЕНАМИ УЧРЕЖДЕНИЙ

В период Октябрьского восстания в центре внимания руководящего слоя большевиков, естественно, был вопрос свержения власти господствующих классов. В тот момент мало кто думал о том, как будет организовано функционирование новой власти, как будут взаимодействовать детали этого механизма. В первое время большевики ясно представляли себе то, что классическим образом сформулировал Ленин: надо построить такие учреждения власти или их систему, которая одновременно несет в себе возможность самоликвидации, отмирания. Противоречия, заложенные в этой установке, были очевидны для самого Ленина и других большевиков. Многие из них пытались теоретически решить эту проблему, чтобы в дальнейшем на практике осуществить выдвинутое Лениным положение.

Но был один человек, который к вопросу об отмирании госаппарата относился сдержанно. Его в основном занимали законы действия и тайны этого механизма, которые ведут не к «самоликвидации» таких учреждений, а, наоборот, могут помочь им окрепнуть в качестве самодовлеющей силы. Многие товарищи по партии не понимали этого человека. В их глазах он выглядел заурядным партийным чиновником, который в силу узости своего кругозора не мог мыслить масштабами развивающегося снизу, самоуправляющегося общества. Эти товарищи недооценивали способности и личность их соратника по партии. Но Сталин — а речь, конечно, идет о нем — был словно рожден для административно-командных функций. Его организаторский талант развернулся по-настоящему тогда, когда государственные учреждения, обособившийся и отчужденный аппарат превратились в демиурга истории. Российская революция после 1917 года попала в международную изоляцию, оказалась зажатой в кольце, и вследствие этого, как сейчас это хорошо видно, вариант развития, определяемого институтами власти, стал весьма вероятным. Сталин, видимо, первым заметил это. Он приступил к строительству нового государства и новой партии, даже не захватив в свои руки всей полноты власти.

Большинство руководителей большевистской партии считали создание аппарата чисто технической задачей, ее реализацию теоретики с удовольствием уступали Сталину. В отличие от других, Иосиф Виссарионович увидел в этом возможность получения неограниченной власти и в интересах достижения своей цели использовал позиции, которые он захватывал одну за другой.