Кошмары Аиста Марабу - Уэлш Ирвин - Страница 52

– Послушай, Рой, прости меня, но я обожралась экстазина по самое здрасьте. В клубе, когда на танцполе хорошая музыка, я никого не трогаю, я просто танцую. А в такой обстановке мне просто хочется говорить со всеми подряд. Жизнь слишком коротка, нельзя все время быть сдержанным букой, так ведь?

Жизнь слишком коротка. Ее воодушевление было заразительным, и, несмотря ни на что, я получал удовольствие от разговора.

– А какой он оказывает эффект?

– Ты что, никогда не ел таблов? Я-то думала, вы там, в Шотландии, рэйветесь по-крупному.

– Да нет, мне инди больше нравится. К танцам я спокоен.

Я – настоящий уродец: коротконогий, а благодаря грёбаному Уинстону II, еще и хромой; спи спокойно, пес смердячий. Я всегда хотел танцевать, то есть танцевать по-настоящему, увлеченно, с азартом, но нет. Но вообще-то я и не пробовал.

– Это реальнейший стаф. Я теперь не пью, дурь на дух не переношу, и никогда еще за всю жизнь я так не веселилась, – улыбнулась она. Конечно, ей было куда веселее, чем мне. Я выпил всего пару пива, после чего брал только колу: я не хотел напиваться, чтоб не терять самообладания. Я осмотрелся – вокруг мрачные, агрессивные, подвыпившие люди, похоже, им тоже было нешибко весело.

Зато ей было хорошо.

В среде кэжуалсов у одних экстазин пользовался популярностью, другие его вообще не употребляли. Глотать таблы – я не видел в этом смысла. К тому же мне не нравилось техно, текста никакого, только драм-машина лупит по мозгам. Танцевать мне тоже не нравилось, танцевать – что в футбол играть. Мне казалось, что на меня все пялятся как в зоопарке: на мои короткие, уродские ноги, большое туловище и длинные, покачивающиеся, как у гориллы, руки. Махач всегда был моей стихией, моим танцем.

Полагаю, мое отвращение к наркотикам любого толка развилось из наблюдений за мамой с папой, за тем, как они вели себя, когда они нажирались. Однако теперь это не имело никакого значения. Я взял табл, пятнадцать фунтов – малюсенькая капсула.

Я болтал с Дороти, но таблетка не действовала ни хрена. Я отлично себя чувствовал, пока не понял, что меня уже колбасит не по-детски, что я уже несусь на гребне волны. Поднявшись, я почувствовал внутри себя ритм, как будто из меня льется музыка. У меня кружилась голова, и немножко подташнивало, однако никогда еще я не чувствовал такого подъема. Мои ощущения не шли ни в какое сравнение даже с одержимостью, охватывавшей меня во время махача; я чувствовал, как во мне играет мощь всего мира, но это была позитивная сила. Я ощущал невидимые узы, связывающие меня с Дороти, или с Дори, как она попросила себя называть. Лицо ее, такое чистое, свежее и красивое, лучилось светом необыкновенно живых глаз. Ее волосы… музыкальный автомат заиграл «2 Unlimited», я почувствовал, как во мне застучали ударные, и синтезаторный ритм поднял меня с места. Раньше такая музыка была мне по хую.

– Уууууф… – вздохнул я.

– Ты в порядке? – спросила Дори.

– Я вроде как начинаю просекать, в чем тут тема…

– Пола! – крикнула она свою подругу. – Вот Рой. Он только что потерял девственность. Пойдем, надо выбираться отсюда. Чтобы достойно отметить этот опыт, сделать его незабываемым, нам нужна более подходящая атмосфера.

Мне ничего было не нужно, кроме музыки, – хаус, это должен был быть только хаус. Когда Дори сказала мне, что там, куда мы едем, а именно в клубе Гасиенда, будет больше музыки, и куда более модной, и что саунд будут качать мощные саббуфера, а вокруг умопомрачительное световое шоу и в полной мере сочувствующая публика, я повелся мгновенно.

Клуб действительно был навороченный. Я окунулся в музыку и движение. Я испытывал невероятные ощущения, выходящие за пределы известных мне ранее. Я никогда не умел танцевать, но всякая стеснительность покинула меня, когда музыка и наркотик наладили связь с той частью моей души, которую я всегда старался в себе подавить. Все члены моего тела двигались в абсолютной гармонии. Внутренние ритмы моего тела стали четче и стремительней, впервые я слышал их музыку, они пели мне: ты в порядке, Рой. Тебе хорошо, нам всем хорошо. Ко мне подходили незнакомые люди, обнимали меня; очень даже симпатичные девушки, парни, некоторые выглядели странновато, раньше я таких бы просто отпинал. Я хотел обнять всех, пожать руку каждому. Со всеми нами происходило нечто особенное: мы чувствовали единение. С незнакомыми людьми я испытывал неведомую мне доселе близость. Я полюбил Дори и Полу; я просто любил их. Я не мог остановиться и все прижимал их к себе; мне всегда хотелось обнять друга, но это считалось проявлением слюнтяйства и педерастии. Я был уверен, что, даже когда меня отпустит, я не перестану любить их. Той ночью со мной произошло нечто очень существенное: во мне что-то открылось.

Я был Серебряным Серфером, глядя на лазерные лучи, я несколько раз облетел вокруг Вселенной, вздымаясь и паря вместе с музыкой. Когда тема достигла пика развития, у меня создалось ощущение, что мы с Дори и Полой – это целый мир, мы и люди вокруг нас. Я был один на один с ними и с собой и не хотел терять это ощущение. Даже когда вырубили музыку, спустя несколько часов, которые показались мне минутами, я все еще парил.

Чувства переполняли меня. Все, о чем трепался Брайан и другие пацаны из кэжуалсов, о которых поговаривали, что, мол, дорэйвились – совсем размякли, оказалось правдой и даже более того. Это была полная эйфория… такое должен испытать в жизни каждый, чтобы на смертном одре можно было бы, не кривя душой, сказать, что он не зря коптил небо на этой планете. Я представлял себе жалких людишек в офисах, видел их многоэтажные клетушки, видел их в очереди за пособием и на пике карьеры, их букмекерские конторы и яхт-клубы… да по хуй дым. Их ограниченность была для меня очевидна, как и полная неспособность противопоставить что-либо нашей альтернативе. Я знал, что это рискованный путь; такой кайф безопасным не бывает. Однако вернуться я уже не мог и не хотел. Ни за что. Мне не за чем было возвращаться…

Как и теперь, мне незачем карабкаться наверх-

Смотри на меня в ночи,

Мне вовсе не надо скрываться

От пристальных взглядов твоих.

Ты столько во мне разглядишь,

Что я о себе и не знала,

Пока не узнала тебя…

Блядский хуй, давай же, Рой, мешок с дерьмом, иди глубже, иди вперед, возвращайся к Марабу или оставайся в своих воспоминаниях, не важно где, все равно повторится та же грустная история, опять будет то же самое-так что давай ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

и вот Сэнди вернулся, и я думаю про себя: да пошло оно все на хуй.

– Давай-ка притормозим, Сэнди, – говорю я.

– Чего? – откликается он, немного сбитый с толку.

– Я вот думаю, с чего бы нам спешить в бой с Марабу? Почему мы должны нестись туда, пытаться все уладить? Это дело Доусона, террористов и Марабу… Сам подумай, ну что нам такого сделал старикан Джонни Марабу? Давай-ка лучше продолжим наш пикник! Нас это вовсе не касается. У нас тут джем, мед, масло, и гора просто расчудесного домашнего хлеба. Мы…

– Харе пургу гнать, Рой. Это нас еще как касается, – отрезает Сэнди, лицо его сурово.

– А что, мы не можем устроить маленький пикник, как в старые, добрые времена?

– Нет, не можем. Старых, добрых времен уже не вернешь, – холодно говорит Сэнди.

– Не вернешь… – уныло повторяю я, – …никогда. Я чувствовал себя как побитый пес. На самом деле мне было наплевать. – Ладно, пошли.

Мы отправляемся в сторону коттеджа, Сэнди поворачивается ко мне:

– Прости меня, Рой, я был немного резок. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что поставлено на карту. Думаю, мы сможем найти время сделать остановку на пикник ради воспоминаний о старых, добрых временах, – ухмыльнулся он.

– Спасибо, Сэнди, я очень ценю это. Ради воспоминаний о старых, добрых временах, – улыбнулся я. Сэнди – парень, что надо, спору нет.

Он настоящий-

Бриллиант-ы бессмертны…

Бриллианту – на пальце сверкать,

А мужчинам – в ночи исчезать.