Кошмары Аиста Марабу - Уэлш Ирвин - Страница 18

Старик не угомонился, это было ясно. Он и здесь обводил нам передачи для просмотра, только теперь в программке «Йоханнесбург Стар».

– Тридцать шесть монет в год за это дерьмо, – недовольно ворчал он в тот ранний вечер. Недавно повысилась оплата телевещания. – Дело не в том, Вет, – жаловался он хранившей молчание маме, – дело не в том, что я этим не доволен. Просто не хочется, чтобы мы стали рабами ящика.

– Так выключи его, – сказала мама.

– Да не об этом я тебе говорю, Вет. Ты не понимаешь, что я хочу сказать. Проблема не в телике, бля, проблема в том, что, кроме телика, ни хера нет, знаешь-понимаешь. Я же тебе говорю, все эти их baaris, бля, или как они там их называют, все там как надо, но это не моя тема, понимаешь? Я ж тебе говорю, здесь даже пивка опрокинуть негде, бля. Ни одного паба на сто миль вокруг, только это греба-ная забегаловка на моле. Даже в Муирхаусе был паб! Я понимаю, предместье, но, Вет, в центре-то пабов тыщи. Я подумал, может, мне поехать туда как-нибудь после работы, опрокинуть с Гордоном по паре пива, там, в центре. Всего по паре кружек.

– Ну так поезжай, выпей пива, – отрезала мама, недовольная, что ее отрывают от журнала.

– Ну так я, может, и пойду, может, даже завтра. После работы, ладно?

Я видел как он с довольной улыбкой сел читать газету.

На следующий день после смены, вместо того чтобы поехать домой, папа поехал в центр, чтобы сначала посетить Музей бокса на улице Хенсона и Керка, а потом встретиться с Гордоном в его офисе. Гордон покончил с делами, и они пошли выпивать по барам на Мэйн-стрит и Денвере-стрит. Довольно скоро Гордон решил, что с него хватит, и взял такси до дома, уговаривая отца поступить так же. Но к тому времени старик уже взял на буксир двух ливерпульских парней и собирался зажигать всю ночь.

Центр Йоханнесбурга место скучное, там все функционально и по-деловому: после шести часов улицы вымирают. Гордон всю дорогу твердил, что шататься по улицам после наступления темноты небезопасно, особенно если предположить, что он нарвется на себе подобного. Дядя постоянно рассказывал, какие беззакония творятся в центре по ночам; все твердил о бандах чернокожих рабочих из враждующих племен, которые живут в общагах, а с наступлением темноты выбираются в центр, где неистовствуют, избивая друг друга и всех, кто попадается им на пути. Его увещевания привели лишь к тому, что старик настроился еще более воинственно и агрессивно. Если кому-то нужны проблемы, он их получит. Впоследствии Гордон поведал нам, что говорил ему Джон:

– Когда Люфтваффе бомбили Лондон, Черчилль как раз собирался прогуляться по парку, а генералы попросили его остаться в помещении, мол, так безопаснее. Черчилль поворачивается и говорит: «Значит, так. Когда я был пацаненком, няня не могла остановить меня, если я хотел погулять в парке. Теперь я уже большой, и уж всяко меня никто не остановит». Это как раз мой случай, – заявил отец, довольный собой.

Короче, Джон и ливерпульцы прошлись по всему Делверсу до Юберт-парка. Они здорово повеселились и обменялись по пьяни телефонами, чтобы еще раз все это повторить. Джон заполз в такси, припаркованное около большого отеля.

Что произошло затем – спорный вопрос. Версия Джона, которой я склонен доверять, так как при всех своих недостатках старик не был брехуном, – на это у него не хватало воображения, – такова: в такси он заснул, а когда проснулся, машина стояла на заброшенной парковке в Герминстоне, а таксист шарил у него по карманам. Терминстон – деловой район, где находятся большая железнодорожная развязка и крупнейший в мире золотообрабатывающий комбинат, расположенный на юго-востоке города. Мы жили по дороге в Кемтон-парк, что к северу от центра.

Джон набросился на таксиста с такой силой и яростью, что несколько его зубов в полиэтиленовом пакете были весьма эффектно представлены обвинением прямо в зале суда как вещдок. Таксист утверждал, что он пытался вытащить из своей машины этого отвратительного пьяницу, который пытался его надуть, когда подвергся жестокому нападению. Джона приговорили к шести месяцам тюремного заключения. Похоже, это был показательный процесс, устроенный властями, лелеющими мечту подавить волну насилия в центре Йоханнесбурга.

Вет пиздец как расстроилась. Я помню ее в этот период: она курила сигарету за сигаретой и пила крепчайший кофе с восемью ложками сахара. Мы съехали из нашего нового дома на севере Йоханнесбурга и недолго пожили у Гордона, после чего стали строить планы на возвращение в Шотландию. Джон должен был последовать за нами, после того как отсидит срок. Перспектива вернуться на родину приводила нас с Ким в отчаяние. Мы уже обосновались здесь. Я представлял, как я возвращаюсь к той жизни, хожу в ту же школу, шатаюсь по тому же району. Я смирился, но впал в уныние, лишь только болезненная тревога, вызванная страхом возвращения, время от времени выводила меня из глубокой депрессии. Эдинбург был для меня символом рабства. Я пришел к выводу, что ситуация там та же, что и в Йоханнесбурге; единственное различие состояло в том, что карифы были белыми и называли их «чернь» или «быдло». Вернувшись в Эдинбург, мы станем карифами, обреченными провести всю жизнь на окраинах типа Муирхауса или Соу-Вестер-Хэилз-Ту, или Ниддри, в замкнутых лагерях, где хрен знает, что творится, вдали от города. Нас согнали, чтобы мы работали за гроши там, где больше ни один мудак работать не захочет, а потом нас еще гоняют копы, если мы шатаемся по ночам большой тусой. В Эдинбурге проводили ту же политику, что и в Йоханнесбурге, как, впрочем, и в любом большом городе. Только здесь мы были по другую сторону. Я заболевал от мысли, что мы вернемся обратно, в это дерьмо.

Бернард с самого начала возненавидел Южную Африку и ждал-не дождался, когда мы вернемся домой. Тони было все равно. Он отфачил несколько птичек, но хотел повидать своих старых подружек. Он, однако, был старше и имел представление о той сложной политической ситуации, о которой мы в общем-то ничего не знали.

Оглядываясь назад, могу сказать, что среди белых, с которыми мы общались, царило странное настроение. Но, возможно, за давностью лет я просто придумал это. Действительно ли все были на пределе? Возможно. Единственный конкретный разговор, который я помню (там были приятели Гордона – шавкоподобные уроды, это я точно помню), касался продажи Родезии, которая теперь называлась Зимбабве-Родезия. Говорили об этом, и постоянно всплывала тема терроризма. Гордон говорил на африкаансе и предпочитал газеты на этом языке «Die Transvaler» и «Die Vaderland» англоязычным «Rand Daily Mail» и «Johannesburg Star». Однажды он отвез нас в мемориальный комплекс Вутреккер, что к Югу от Притории, и раскудахтался там о великом пути. Похоже, памятники оказывали на него то же воздействие, что и военные речи Черчилля на моего папашу.

В другой раз он повел нас в Музей Южной Африки, интересное местечко, информационные стенды были зеркальным отражением текстов из моих школьных учебников:

Белое население Республики в основном составляют потомки ранних поселенцев из Голландии и Британии и небольшие группы французов, немцев и других западноевропейских народов. Первоначально Белый человек пришел в Африку как солдат, фермер, купец, миссионер и первопроходец. Благодаря высокому уровню образования и своей многовековой цивилизации, белые смогли распространить свое влияние, необходимые знания, технические навыки и денежный оборот среди народов, в большинстве своем едва вышедших из варварства.

Южная Африка – единственная в мире страна, где господствующее сообщество четко придерживается выверенной политики расовой чистоты, проживая в среде преобладающего по численности неевропейского населения. В сущности, это не колония и не протекторат, где небелое население подвергалось бы истреблению либо ассимиляция приводила к созданию более или менее цветной популяции. На самом деле, придя в Южную Африку, белые не истребили аборигенов, а спасли их от междоусобных конфликтов и самоуничтожения. Не всем известно, что еще в прошлом веке Чака, вождь зулусов, уничтожил 300 племен и стер с лица земли тысячи и тысячи своих соплеменников.