Тоно Бенге - Уэллс Герберт Джордж - Страница 23

Пока он болтал, тетушка то и дело поглядывала на меня, стараясь определить по выражению моего лица, согласен ли я с рассуждениями дяди.

— Ты уже был влюблен, Джордж? — внезапно спросила она в кафе, расправляясь со сдобной булочкой.

— У меня нет на это времени, тетя, — ответил я.

Тетушка откусила большой кусок и взмахнула булкой, показывая, что хочет еще что-то сказать.

— Каким же путем ты намерен нажить состояние? — спросила она, прожевав кусок булочки. — Ты нам еще не сказал об этом.

— Лектричество, — заметил дядя, проглотив «э» вместе с чаем.

— Я и не собираюсь наживать состояние, — ответил я. — Как-нибудь обойдусь и без богатства.

— А вот нам деньги внезапно на голову свалятся, — сказала тетушка и резким кивком головы указала на дядю. — Так утверждает мой старик. Он не говорит мне, когда именно, но это непременно сбудется, и я боюсь, что не успею к этому подготовиться. Мы будем ездить в собственной карете; у нас будет свой сад. Сад, как у епископа!

Она покончила с булочкой и стала рассеянно катать хлебные шарики.

— Так хочется иметь сад, — проговорила она. — Это будет настоящий, большой сад — с розарием и всякими затеями. Фонтаны. Пампасная трава. Оранжереи.

— Все это у тебя будет, — пробурчал дядя, слегка покраснев.

— В карету будем запрягать серых лошадей, Джордж, — продолжала она. — Как приятно об этом думать, когда на тебя находит скука! Обеды в ресторанах чуть не всякий день… В театрах — места в партере… И деньги, деньги, деньги…

— У тебя все шуточки на уме, — вставил дядя и замурлыкал какую-то песенку, но тут же замолчал.

— Как будто этот старый попугай когда-нибудь наживет состояние, — ввернула тетушка, с нежностью поглядев на дядю. — Он горазд только болтать.

— Я еще покажу себя, — гордо заявил дядя. — Держу лари! З-з-з-з… — и постучал шиллингом по мраморной доске столика.

— Когда это произойдет, ты уж как-нибудь купи мне новые перчатки, — сказала тетушка, — а то мои уже невозможно починить. Посмотри, старый кочан! — Она сунула ему под нос продранную перчатку и состроила комически яростную гримаску.

Дядя посмеивался над остротами жены, но позднее, когда мы вернулись в аптеку (торговля в этом второразрядном заведении по вечерам шла лучше, поэтому аптека закрывалась поздно), счел нужным объяснить мне положение.

— Твоя тетушка чуточку нетерпелива, Джордж, — вполголоса начал дядя. — Она пробирает меня, и это вполне естественно… Женщина не может понять, сколько времени требуется, чтобы создать себе положение. Нет… Вот и сейчас я всячески стараюсь поправить свои дела. Я работаю вот в этой комнате. У меня три помощника. З-з-з-з… Если судить сейчас по моему доходу, положение, пожалуй, не такое уж завидное, я заслуживаю лучшего, но оно дает большие стратегические преимущества… Да, это именно то, что мне нужно. У меня разработан план. Я готовлю атаку.

— Что это за план? — спросил я.

— Знаешь, Джордж, у меня есть одна важная идея. Я ничего не делаю наспех. Я тщательно обдумываю свой замысел и зря не болтаю. Есть… Нет, лучше я не буду тебе говорить. А впрочем, почему бы и не сказать?

Он встал и закрыл дверь в аптеку.

— Я никому еще не говорил ни слова, — заметил Он, усаживаясь на прежнее место. — Кстати, я кое-что Должен тебе.

Он слегка покраснел и нагнулся через столик ко мне.

— Слушай, — сказал ом.

Я весь превратился в слух.

— Тоно Бенге, — проговорил дядя медленно и отчетливо.

Я не понял его. Мне показалось, будто он приглашает меня прислушаться к какому-то странному отдаленному звуку.

— Я ничего не слышу, — сказал я, с недоумением глядя на дядю, который нетерпеливо ждал ответа.

Дядя улыбнулся с видом превосходства.

— Попытайся еще разок, — сказал он и повторил: — Тоно Бенге.

— Ах, вот оно что! — воскликнул я, хотя опять решительно ничего не понял.

— Ну? — спросил он.

— Но что это такое?

— О! — с торжеством воскликнул дядя; в этот момент он как-то вырастал на моих глазах. — Что это такое? Ты хочешь знать? Что из этого получится? — Он толкнул меня в бок. — Джордж! — воскликнул он. — Джордж, не упускай нас из виду. Здесь что-то произойдет.

Это все, что я в тот вечер узнал от него.

Я полагаю, что слова «Тоно Бенге» в тот вечер впервые прозвучали на земле, если только дядя не произносил монологов в тиши своей комнаты, что вполне допустимо. Тогда они не показались мне сколько-нибудь значительными, способными ознаменовать целую эпоху. Если бы мне сказали в ту пору, что они являются своего рода «Сезам, отворись!» к любым удовольствиям, скрытым от нас за суровым фасадом Лондона, я бы просто расхохотался.

— Ну, а теперь о делах, — с трудом выдавил я из себя после небольшой паузы и спросил про деньги, оставленные ему на хранение.

Дядя со вздохом откинулся на спинку кресла.

— Как жаль, что ты пока еще ничего не знаешь, — сказал он. — Но все-таки… Я хочу, чтобы ты высказался.

Расставшись с дядей в тот вечер, я впал в мрачное, унылое настроение. Мне казалось, что дядя с тетушкой ведут (я уже не раз употреблял это выражение) захудалую жизнь. Казалось, они плывут по течению в огромной толпе захудалых людей, которые носят потрепанную одежду, живут в неудобных, запущенных домах, ходят по тротуарам, покрытым жирной, скользкой грязью, и каждый день видят над своей головой все то же тусклое «обо, ничего не обещающее, кроме нищеты и убожества до конца их дней. Я не сомневался, что мои деньги испарились и что рано или поздно я сам утону в мутном лондонском океане. Я уже не мечтал о Лондоне как о надежном убежище, куда можно сбежать от того жалкого существования, какое я вел в Уимблхерсте. Я снова видел, как дядя указывает рукой с порванной манжетой на дома по Парк-Лейн, слышал слова тетушки: „Я буду ездить в собственной карете. Так говорит мой старик“.

Дядя вызвал во мне самые противоречивые чувства. Мне было глубоко жаль не только тетушку, но и дядю, так как я считал, что он не в силах выбиться из нужды. В то же время меня возмущало его болтливое тщеславие и глупость. Он не только лишил меня возможности учиться, но и замуровал тетушку в стенах этого грязного дома. Вернувшись в Уимблхерст, я не удержался и написал ему по-мальчишески ехидное и откровенно резкое письмо. Ответа не последовало. Тогда я с еще большим рвением, чем прежде, погрузился в занятия, полагая, что другого выхода у меня нет. После этого я написал дяде письмо уже в более сдержанном тоне. На этот раз он прислал уклончивый ответ. Я решил больше не думать о нем и ушел с головой в свою работу.

Да, мое первое посещение Лондона в тот сырой, холодный январский день произвело на меня огромное впечатление. Это было тяжелым разочарованием. Раньше Лондон мне представлялся огромным, свободным, приветливым городом, где полным-полно всяких неожиданных приключений, а на деле он оказался неряшливым, черствым и суровым.

Я не представлял себе, что за люди живут в этих мрачных, угрюмых домах, какие пороки скрываются за их отталкивающими фасадами. Молодость всегда склонна сгущать краски, она хочет видеть в жизни то, чего в ней нет. Я еще не знал, что тягостное впечатление, которое производил Лондон, его грязь и запущенность объясняются очень просто: подобно старому, глупому великану, этот город слишком ленив, чтобы держать себя в порядке и хотя бы внешне казаться привлекательным. Нет! Я был во власти того же заблуждения, которое побуждало в семнадцатом веке сжигать ведьм. В обычном грязном хаосе Лондона я усматривал что-то преднамеренно дурное и зловещее.

Намеки и обещания дяди вызывали у меня сомнения и невольные опасения за него. Дядя казался мне маленьким, неразумным, потерянным существом, которое не умеет молчать в этом огромном аду жизни. Я испытывал жалость и нежность к тетушке Сьюзен, обманутой его пустыми обещаниями и обреченной следовать за его переменчивой судьбой.

Со временем я убедился, что был неправ. Но весь последний год, прожитый мною в Уимблхерсте, я находился под тягостным впечатлением от мрачной изнанки Лондона.