Когда Спящий проснется - Уэллс Герберт Джордж - Страница 50

— Эти чернокожие — дикари, они подчиняются только силе, и ими пользуются как силой. Они находились под властью белых в течение двухсот лет, и вот теперь мы несем расплату за это. На белых лежит грех, и вот расплата за него.

— Но рабочие, лондонские бедняки?.. Разве это их вина?..

— Они страдают за чужие грехи. Допускать зло — значит нести за него ответственность.

Она пристально поглядела на него, лицо ее выражало удивление.

Послышался резкий звонок, шум шагов и звук фонографа, передающего послание.

Вошел человек в желтом.

— Ну что? — спросил Грэхэм.

— Они над Виши.

— Куда ушла стража из зала Атласа? — внезапно спросил Грэхэм.

Снова раздался звонок Говорящей машины.

— Мы бы еще могли победить, — сказал человек в желтом, подходя к машине, — если б только знали, куда припрятал Острог пушки. Все зависит от этого. Быть может…

Грэхэм подошел вместе с ним к машине и услышал, что аэропланы достигли Орлеана.

Он вернулся к Элен.

— Ничего нового, — успокаивал он, — ничего нового…

— И мы ничего не можем сделать?

— Ничего!

Он нетерпеливо прошелся по комнате, и его охватил гнев, как это часто с ним случалось.

— Будь проклят этот дьявольски сложный мир со всеми его изобретениями!.. — воскликнул он. — Умереть, словно крыса в ловушке, даже не увидев врага! О, если бы одним ударом!..

Он вдруг спохватился и, отвернувшись, сказал:

— Как это глупо! Я просто дикарь!

Он опять прошелся по комнате, потом остановился.

— В конце концов Лондон и Париж — только два города! Восстание же охватило весь умеренный пояс. Что из того, если Лондон погибнет и Париж будет разрушен? Это только эпизоды борьбы.

Снова звонок, и он вышел узнать новости. Вернулся еще более мрачным и сел рядом с нею.

— Конец близок, — сказал он. — Народ борется и погибает десятками тысяч. Окрестности Рохэмптона похожи на выкуренный пчелиный улей. И все они погибли напрасно. Они все еще находятся внизу, под аэродромами. Аэропланы же около Парижа. Даже если б мы одержали победу, все равно не успели бы ею воспользоваться. Пушки, которые могли бы спасти нас, куда-то запрятаны. Запрятаны… Какой ужас, какое безумие — восстать и не иметь оружия! О, хотя бы один аэропил… только один! Я побежден, потому что у меня его нет. Человечество побеждено, и наше дело проиграно! Мое правление, мое безумное правление продлится не дольше этой ночи!.. И это я поднял народ на восстание!..

— Он все равно восстал бы.

— Сомневаюсь. Но я явился и…

— Нет! — вскричала она. — Этого не будет! Если произойдет сражение, если вы умрете… Но этого не может быть, не может быть после стольких лет!..

— Да, мы хотели добра! Но… неужели вы в самом деле верите?..

— Если даже они победят вас, то останутся ваши слова! — воскликнула она. — Ваши слова облетели весь мир, зажгли пламя свободы… Пусть это пламя временно померкнет, никто не может вернуть сказанного слова! Ваше обращение разнесется…

— Но к чему?.. Может быть, и так… Может быть. Вы помните, что я сказал, когда вы мне говорили обо всем этом?.. Ведь прошло всего несколько часов! Я сказал, что у меня нет вашей веры. Впрочем… теперь уже все равно…

— У вас нет моей веры? Что вы хотите сказать?.. Вы жалеете об этом?

— Нет, о нет! — воскликнул он горячо. — Видит бог — нет!

Голос его дрогнул.

— Но… мне кажется… я поступил неосторожно. Я мало знал… я слишком поспешил.

Он молчал. Ему было стыдно своего признания.

— Но зато я узнал вас! Через эту бездну времен я пришел к вам; Возврата назад нет, что сделано, то сделано. Зато вы…

Он молчал, пытливо глядя ей в глаза.

Поступило сообщение, что аэропланы показались над Амьеном.

Она прижала руку к сердцу, и губы ее побелели. Она смотрела перед собой широко раскрытыми глазами, точно видела что-то ужасное. И вдруг выражение лица ее изменилось.

— Но я была искренна! — воскликнула она. — Да, я всегда была искренна! Я любила мир и свободу. Я всегда ненавидела жестокость и насилие.

— Да, да, — согласился он. — Мы сделали то, что должны были сделать. Мы выполнили свой долг! Мы подняли восстание! Но теперь… теперь, когда, быть может, приходит наш последний час, теперь, когда все великое уже сделано…

Он остановился.

Она молчала. Лицо ее побледнело.

Они не слышали криков и беготни, поднявшейся в здании.

Вдруг Элен вздрогнула и стала прислушиваться.

— Что это? — воскликнула она и вскочила; она еще боялась поверить радостной новости.

Грэхэм насторожился. Металлические голоса кричали: «Победа!»

Да, это была победа! Он тоже вскочил, и луч робкой надежды блеснул в его глазах.

В комнату, быстро отдернув портьеры, вбежал человек в желтом, растрепанный и дрожащий от волнения.

— Победа! — кричал он. — Победа! Народ побеждает. Люди Острога отступают.

— Победа? — переспросила Элен. Голос ее прозвучал как-то глухо и резко.

— Что произошло? — спросил Грэхэм. — Говорите скорей. Что?

— Мы вытеснили их из нижних галерей в Норвуде, Стритхэм горит, весь в огне, а Рохэмптон наш… наш!.. И мы захватили один аэропил.

Секунду Грэхэм и Элен стояли молча. Сердца их учащенно бились, и они смотрели друг на друга. На мгновение у Грэхэма мелькнула мечта о владычестве над миром, о любви и счастье. Блеснула и погасла.

Раздался звонок.

Из комнаты начальников районов вышел взволнованный седой человек.

— Все кончено! — крикнул он. — Что из того, что Рохэмптон в наших руках! Аэропланы уже в Булони.

— Ла-Манш! — сказал человек в желтом и быстро сделал подсчет. — Через полчаса…

— В их руках еще три аэродрома, — сказал седой человек.

— А пушки! — воскликнул Грэхэм.

— Мы не можем их расставить за полчаса.

— Значит, они найдены?

— Да, но слишком поздно, — сказал старик.

— Если б можно было задержать их на час! — воскликнул человек в желтом.

— Теперь их уже ничто не остановит, — сказал старик. — У них сто машин в первой эскадрилье.

— Задержать на час? — переспросил Грэхэм.

— Подумать только! — сказал старик. — Ведь пушки у нас в руках. Подумать только! Если бы мы могли расставить их на кровле!

— А сколько времени это займет? — вдруг спросил Грэхэм.

— Не меньше часа.

— Слишком поздно, — твердил старик, — слишком поздно.

— Так ли это? — сказал Грэхэм. — А что, если… На один час!

Внезапно у него блеснула мысль. Он старался говорить спокойно, но лицо его было бледно.

— У нас есть еще один шанс. Вы сказали, что захвачен аэропил…

— На летной площадке в Рохэмптоне, сир.

— Поврежден?

— Нет. Он криво стоит на рельсах; его можно поставить как следует, но у нас нет аэронавта.

Грэхэм посмотрел на обоих начальников, потом на Элен и, помолчав, спросил:

— У нас нет аэронавтов?

— Ни одного.

— Аэропланы неповоротливы по сравнению с аэропилом, — сказал Грэхэм задумчиво.

Вдруг он повернулся к Элен. Он принял решение.

— Я сделаю это.

— Что?

— Пойду на летную площадку, к этому аэропилу.

— Что вы задумали?

— Я ведь тоже аэронавт. Недаром же я потерял время.

Он повернулся к человеку в желтом.

— Пусть поставят аэропил.

Человек в желтом колебался.

— Что вы затеяли? — воскликнула Элен.

— Нужно воспользоваться этим аэропилом.

— Неужели вы хотите?..

— Сразиться с ними в воздухе. Я об этом уже думал. Аэроплан неповоротлив, а смелый человек…

— Но еще не было примера в авиации… — начал человек в желтом.

— Потому что не представлялось случая, — перебил его Грэхэм. — А теперь такой случай представился. Скажите им… передайте мое приказание: пусть поставят аэропил на рельсы.

Старик молча взглянул на человека в желтом, потом кивнул головой и поспешно вышел.

Элен подошла к Грэхэму. Она была бледна.

— Как! Один! Ведь вы погибнете!

— Все может быть. Но если не сделать этого… или заставить другого…