Мировая холодная война - Уткин Анатолий Иванович - Страница 57

Рузвельт продолжал двигаться по двум дорогам сразу — вильсонизм и силовой аспект. В духе вильсонизма Ф. Рузвельт выступил в конгрессе, где провозгласил, что Ялта положила конец односторонним действиям, исключительным союзам, сферам влияния, силовым блокам и «всем способам, которые испытывались на протяжении столетий и неизменно проваливались».

Но в более интимной обстановке через два дня после выступления в конгрессе ФДР сказал: «Очевидно, что русские собираются идти своим путем в областях которые они оккупируют». Но Рузвельт надеялся, что общие рамки сотрудничества предотвратят превращение советских сфер влияния в сферу советского контроля».

Швейцария

Еще одно обстоятельство поставило под угрозу единство великих союзников. На юге Европы генерал СС Карл Вольф, командующий войсками СС в Италии, начал секретные переговоры с западными союзниками о сдаче германских войск в Италии. Его представитель встретился в Берне с представителем американской разведки ОСС Аленом Даллесом. Затем прибыл и сам Вольф: «Я контролирую все войска СС в Италии, и я хочу предоставить себя и свою организацию в распоряжение союзников». Установив контакт, Вольф возвратился в Италию. Запад старался представить дело так, что дело касалось локальных проблем, недостойных всеобщего внимания. Это было именно то, против чего Сталин выступал в Ялте — односторонние действия.

Объединенный комитет начальников штабов не желал участия советских представителей в этих переговорах. Капитуляция немецких войск в Италии сразу же выводила мощные американо-английские силы с юга в центр Европы, перед ними лежала Вена и выход на Балканы. Союзники могли зайти далеко в контактах с руководством СС, чьи части составляли основу сражающихся восточнее Берлина германских сил. В Москве знали о ведущихся переговорах. Нежелание американцев допустить советских представителей на переговоры с генералом Вольфом воспринималось в Москве крайне негативно. Сталин сказал, что переговоры с противником возможны лишь в том случае, если это не дает немцам возможности использовать их для переброски своих войск на другой, в данном случае советский, фронт. А немцы уже передислоцировали сюда три дивизии из Италии. 22 марта 1945 г. нота Советского правительства обвинила западных союзников в ведении переговоров с генералом СС Вольфом (инициативу выдвинул Гиммлер) в Швейцарии. В ноте говорилось о нации «вынесшей на себе всю тяжесть войны», а теперь проигнорированной. Западные союзники проигнорировали эту ноту и Сталин вместо Молотова во главе советской делегации в Сан-Франциско поставил молодого Громыко. Рузвельт ответил коротко, что немцы стараются раздуть противоречия между союзниками.

Черчилль в конце марта 1945 г. усилил нажим: если Рузвельт не проявит твердость в «польском вопросе», тогда премьер-министр открыто доложит об англо-советских противоречиях в палате общин. Нет сомнений в том, что Рузвельт придавал кардинальное значение своей договоренности с советским руководством. От этого зависело осуществление его глобальных замыслов. И он не хотел, чтобы расхождения по польскому вопросу поставили под удар его генеральный план. Поэтому Рузвельт в течение всего марта 1945 г. откладывал в сторону предупреждения Черчилля о том, что Сталин идет в Польше и в Румынии своим собственным курсом. Помимо прочего, СССР мог всегда утверждать, что его действия диктуются военной необходимостью — что и соответствовало истине.

Рузвельт полагал, что выступить вместе с Черчиллем против люблинского правительства в Польше означало бы явно нарушить ялтинские соглашения, а «мы должны твердо стоять за верную интерпретацию Крымских решений». Он также полагал, что в Ялте люблинскому правительству было открыто дано предпочтение перед остальными политическими силами в Польше: «Мы ведь договорились сделать несколько больший упор на люблинских поляках, чем на двух других группах». Румыния же, писал Рузвельт Черчиллю, является не лучшим местом для суждения о советских намерениях.

Рузвельт явно считал, что Восточная Европа является зоной особых интересов Советского Союза и не следует ему здесь указывать «как себя вести». Когда Черчилль оказывал давление на Рузвельта с целью держаться более жестко перед советским руководством, то президент предупреждал, что это «сделает очевидными различия между английским и американским правительствами». Рузвельт в высшей степени ценил ялтинские соглашения и отказывался ставить их под угрозу.

Дж. Кеннан, будущий посол США в СССР, писал другому будущему американскому послу в Москве — Ч. Болену 26 января 1945 г., что Европа должна быть поделена на сферы влияния, что США должны создать собственную зону влияния в Западной Европе и при этом «не должны вмешиваться в события, происходящие в русской сфере влияния, и в то же время не позволять русским вторгаться в свою сферу». В пользу раздела мира на сферы влияния склонялся ведущий американский журналист У. Липпман. С его точки зрения, оптимальная система будущих международных отношений — «региональные созвездия государств». При этом США были бы самой влиятельной нацией в «Атлантическом сообществе», СССР главенствовал бы «на русской орбите», Китай — на «китайской орбите». Безопасность внутри орбит обеспечивалась бы абсолютным преобладанием главенствующей в регионе державы, а общий мир — воздержанием от вмешательства одной великой державы в зону влияния другой.

Рузвельт — Трумэн

Подобные тайные переговоры были ошибкой западной дипломатии, они вызвали опасения у советского руководства (ясно выраженные, в частности, в резком письме Сталина Рузвельту). Немцы сдавали города без боя на западе и отчаянно дрались за каждую деревню на востоке. Так были посеяны семена недоверия, поставившего под угрозу тесную взаимосвязь союзников. На союзные отношения пала тень. В одном из последних писем Рузвельта Сталину чувствуется понимание президентом этой опасности: «Я не могу избежать чувства горького возмущения в отношении ваших информаторов, кто бы они ни были, за такое злостное искажение моих действий и действий моих доверенных подчиненных. Будет подлинной трагедией истории, если после неимоверных лишений, в одном шаге от победы, произойдет крушение солидарности союзников. Потеря доверия поставит под вопрос все огромное совместное предприятие».

Послу Гарриману президент Рузвельт пишет, что «хотел бы видеть в бернском эпизоде инцидент малого значения». А в последней телеграмме Черчиллю 11 апреля 1945 г. ФДР пишет: «Я хотел бы минимизировать общую советскую проблему настолько, насколько это возможно, потому что такие проблемы возникают ежедневно в той или иной форме, не оставляя и следа. Мы должны быть, однако, твердыми и наш курс правилен».

Разрешение бернского эпизода давало надежду на решение подобных вопросов в будущем. Время, однако, летело быстро, и на решение следующих спорных вопросов времени было немного. Круг лиц, которым Рузвельт доверял разрешение проблем, касающихся Советского Союза, был ограничен. И они нередко были настроены враждебно по отношению к госдепартаменту. Пока Рузвельт «отвечал» за установление границ и за многие прочие взрывоопасные проблемы, реальность обострения внутренних взаимоотношений была относительно невелика.

Персонификация политики создала соответствующие опасения. В сентябре 1944 г. А. Кадоган заметил в дневнике, что «многое зависит от здоровья Рузвельта». Сам Рузвельт ощущал значимость личной дипломатии. В частности, он написал Элеоноре 12 февраля 1945 г.: «Я чувствую некоторое истощение, но в общем все идет нормально», имея в виду преемственность и внутреннюю логику американской внешней политики..

Солидарность союзников военных лет была еще крепка, особенно в общественном сознании. Весной 1945 г. газета «Нью-Йорк геральд трибюн» писала: «Не существует ощутимой разницы в интересах, политике, целях и в отношениях между Россией, Британией и Соединенными Штатами, что стоило бы свеч в сравнении с огромными жертвами и страданиями, через которые эти народы прошли, пробив свой путь к порогу лучшего мира». Ведущий американский ветеран-журналист У. Ширер записал в своем дневнике: «Собираемся ли мы бросить вес двух самых мощных демократий (имелись в виду США и Англия. — А. У.) против сил прогресса или мы остановим реакцию? Собираемся ли мы вернуться в 1939 год или проявим талант и воображение в стремлении построить нечто лучшее в 1946 или в 1950, или в 1960 году? Эти вопросы вызывают различные размышления, когда вспоминаешь курс англо-американской политики с того момента, когда ход войны изменился в нашу пользу, вспоминаешь нашу поддержку Дарлана, стойкую защиту Черчиллем Франко, настойчивость англо-американцев в попытках спасти савойскую династию в Италии, высокомерное обращение англичан с силами сопротивления в Бельгии и Греции, и наше собственное глупое упорство в желании пригласить фашистскую Аргентину на конференцию в Сан — Франциско».