Радикальный ислам. Взгляд из Индии и России - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 4

Аналитика Игры не имеет ничего общего с конспирологией. Она, в отличие от конспирологии, предельно конкретна и доказательна. Рассматриваемые ею субъекты – как и проекты, которые эти субъекты реализуют, – предельно очевидны для специалистов по социологии и истории. Разного рода элитные игры, в которых террористы, сепаратисты, экстремисты являются лишь фигурами на великой шахматной доске (термин американского эксперта З.Бжезинского), изучены в сотнях серьезных, строго научных, объективных и конкретных исследований, не имеющих ничего общего с одиозной конспирологией.

Специалисты по играм, ведущимся с использованием террора, сепаратизма и экстремизма, знают не понаслышке о том, что за спиной террористов, сепаратистов и экстремистов стоят конкретные масштабные силы.

Эти специалисты понимают, что без анализа подобных сил нельзя дать прогноз действий тех антигероев, чье поведение, при всей его вызывающей дерзости, полностью лишено того, что называется «стратегической» или «проектной» субъектностью.

Но о какой практической полезности можно говорить, если аналитика не в состоянии обеспечить адекватный прогноз? Именно стремление к практической полезности диктует специалистам желание понять, кто стоит за спиной террористов, экстремистов и сепаратистов. Понять, в какой игре и с какими целями задействованы эти зловещие марионетки.

Но предположим даже, что нет никаких закрытых элитных групп, нет никаких нетранспарентных (или не до конца транспа-рентных) субъектов, стоящих за спиной террористов, сепаратистов и экстремистов.

То есть, конечно же, они есть, – и это понимает любой практик, обладающий достаточным опытом. Но для того, чтобы дополнить первый аргумент в пользу концептуальной аналитики вторым, полезно применить процедуру элиминации. То есть предположить, что никаких нетранспарентных субъектов нет. И спросить себя, нужна ли в этом случае концептуальная аналитика? Или же в этом случае достаточно аналитики позитивистской?

Оказывается, что и в случае отсутствия нетранспарентных субъектов концептуальная аналитика абсолютно необходима. Потому что есть процессы. И даже не будучи обусловлены интересами неких (предельно конкретных!) масштабных сил, интересующие нас явления не перестают быть обусловлены той или иной процессуальностью.

В этом и состоит второй аргумент в пользу необходимости концептуальной аналитики, а значит, и внешних по отношению к явлениям систем понятийных координат.

Предположим, что общество состоит из таких-то и таких-то структур (а оно ведь всегда состоит из каких-нибудь структур!).

Предположим, что между этими структурами возникает своего рода «социальное трение» (а как оно может не возникать, если структуры, будучи структурами общества как целого, находятся во взаимодействии?!).

Что если определенные явления, в том числе и явления, нас интересующие, являются продуктами подобного социального трения?

Что если нет никаких нетранспарентных субъектов, но есть трение, порождающее интересующие нас явления?

Можем ли мы тогда анализировать эти явления в отрыве от социального трения как того, что их порождает? Конечно, не можем. Точнее, можем, но с существенными издержками. Что-то мы поймем и не вводя в рассмотрение это самое социальное трение. Но что-то упустим. И наши упущения могут привести, коль скоро речь идет об оговоренном выше круге явлений, к трагическим последствиям.

Стоит ли оговаривать, что «социальное трение» – это не более чем поясняющая метафора? Интересующие нас террористы, экстремисты, сепаратисты живут в современном обществе, являются порождениями этого общества. Или, точнее, определенных процессов, протекающих в этом обществе.

Что же это за процессы? Какова структура общества, порождающего эти процессы?

Что если именно определенные соотношения (конфликты, союзы и так далее) между элементами структуры общества порождают то, что позитивистский анализ будет рассматривать как «вещь в себе», то есть как нечто гносеологически самодостаточное?

Концептуальный анализ, вводя, в отличие от позитивистского, ту или иную систему понятийных координат, «худо-бедно» опишет структуру общества. Выявит в обществе опорные структурные элементы. Определит отношения между этими элементами. Найдет место для интересующих его явлений в рамках этих, зачастую очень непростых отношений.

Так каковы же эти элементы для концептуальных аналитиков, использующих разные системы понятийных координат? Каковы они, эти социальные «монады», говоря языком Лейбница1?

На протяжении всего XX века наиболее общепризнанным был марксистский концептуальный подход, в котором основными «монадами» считались так называемые «формации» (первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная и так далее).

Формации меняли друг друга в ходе исторического процесса. И в этом смысле задавали «диахрон». Но разные формации могли «уживаться» в пределах человечества, находящегося на определенном историческом этапе. А иногда даже в пределах отдельной страны, находящейся на этом этапе. В этом смысле спектр общественных формаций задавал не только диахрон, но и синхрон.

Формация, если следовать определению Маркса, ставшему классическим, – это «общество, находящееся на определенной ступени исторического развития»2. Периодизация ступеней исторического развития осуществлялась Марксом и его сторонниками в соответствии со степенью развития того, что они называли «производительными силами».3

В соответствии со степенью развития производительных сил (а также производственными отношениями, задаваемыми для Маркса и его сторонников именно степенью развития производительных сил) формации делились на докапиталистические («первобытнообщинная», «рабовладельческая», «феодальная»), капиталистическую и посткапиталистические («социалистическая», «коммунистическая»).

При этом посткапиталистические формации носили для Маркса, да и многих марксистов, сугубо прогностический характер. Ряд далеких от Маркса сторонников формационного подхода вводил другой набор прогностических формаций (техноструктурных, менеджерских, меритократических, «сетевых», или нетократичес-ких, и так далее)4.

Выведя за скобки все прогностическое (и идеологизированное, какая прогностика без идеологизации?), получаем три докапиталистические социальные монады («первобытнообщинная», «рабовладельческая», «феодальная») и четвертую социальную монаду в виде капитализма. Чем не система понятийных координат?

В этом смысле вряд ли стоит ставить знак тождества между теорией формаций и марксизмом. Известные социологи вполне предметно обсуждали разницу между первобытнообщинным укладом и укладом рабовладельческим, укладом феодальным и капиталистическим. Никому из серьезных исследователей еще не удалось обнаружить существенные элементы капиталистического уклада в Древнем Вавилоне или Древнем Египте. И вряд ли у кого-то есть сомнения, что «общечеловеческий диахронизм» (или «исторический тренд») и впрямь определяется движением от таких архаических укладов, как первобытнообщинный и рабовладельческий, к укладу капиталистическому.

Вместе с тем на нашей планете и сейчас существуют анклавы архаических укладов. И в этом смысле спектр укладов задает как общечеловеческий синхронизм, так и «многоукладный» социум (социумы).

Многоукладные социумы – несомненная реальность многих стран мира. В том числе такой динамичной страны, как Индия. А значит, аналитика существующих формационных наслоений и переплетений не потеряла и не может потерять актуальности.

Это вовсе не означает безальтернативности рассматриваемой мною формационной теории и задаваемой ею системы понятийных координат. Оговорив черты одной из таких систем, формационной, я перехожу к другим, в чем-то даже более востребованным системам.

На протяжении всего XX века многие выдающиеся социологи пытались или заменить теорию формаций другой теорией, вводящей другие социальные монады, или существенно дополнить теорию формаций. Оговорив, что соотношения между ведущим способом производства (который создатели формационной теории называли «базисом») и общественными отношениями (которые создатели этой теории называли «надстройкой») никак не могут быть сведены к сугубо служебному, вторичному положению надстройки по отношению к базису.