Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович - Страница 49

Кулек обреченно открыл было рот, но тут Стрихнин неожиданно сам оборвал неначавшуюся исповедь, для вящей, вероятно, убедительности переходя на феню:

— Только без понтов, не вздумай дурочку накатить! На этот случай процедура такая: ты его описываешь, говоришь номер пейджера и что должен сообщить. Я звоню и иду с ним на «стрелку», а тебе завожу будильник на... — он задумался, прикидывая, — плюс два часа после «стрелки», к примеру. После этого можешь спать спокойно: если ты честный фраер, я вернусь и тебя разбужу. А если прогнал мне фуфло, тебя разбудит вот это.

При этих словах мы все непроизвольно обратили взгляды к адской машине. Будильник тикал как ни в чем не бывало, но ниточка уже почти перестала провисать, натягиваясь все больше и больше. Кулек громко сглотнул и с обреченным видом стал рассказывать:

— Высокий такой, мордастый, лет за пятьдесят. Волосы седоватые. Да, вот! Всегда с «дипломатом», он туда бумажки и фотки, которые я приношу, прячет. Вроде все...

— Ну а деньги? — спросил Стрихнин. — Денежки он тоже в «дипломат» прячет?

Кулек снова замялся — всего на мгновение, а Стрихнин уже заорал так, что я испугался, как бы «лимонку» не снесло на пол звуковой волной:

— Не лепить!

— Деньги я не ему отдаю... — пробормотал, почти прошептал Кулек.

— А кому? — надавил Стрихнин.

— Если заказ принят, ко мне приезжают. Специальные люди.

— Ну хорошо. — Стрихнин словно вожжи отпустил, ласковым похлопыванием по крупу разрешая загнанному Кульку перейти на легкий аллюр. — Принято пока что. Давай пейджер.

Совершенно подавленный Кулек диктовал, а я по указанию Стрихнина тут же, не отходя от кассы, крутил диск, сообщал номер абонента и назначал время «стрелки»: завтра в десять утра.

— А теперь, — довольно потирая руки, проговорил Стрихнин, — последний вопросик: кто тебе дал номер пейджера и от кого приезжают за деньгами?

Я думал, Кулек опять начнет артачиться, а потом, как уже было, Стрихнин его доломает. Но на этот раз реакция была столь неожиданной, что у меня мороз прошел по коже: Кулек засмеялся. Меленько так захихикал, трясясь всем своим дряблым телом младенца-переростка в веревочных перетяжках.

— Я тебе скажу, я-то тебе скажу, только вот как ты проверишь?

— Не бей хвостом! — снова перешел на феню Стрихнин. — Базарь!

Но Кулька, видать, разобрало не на шутку. Он давился истерическим смехом, с трудом выплевывая из себя отдельные слова:

— Иди... проверь... дурак... ломом подпоясанный!

Наконец, отсмеявшись, он мало-помалу успокоился и произнес с плохо скрываемым злорадством:

— Людей этих мне прислал Барин. Слыхал про такого?

При этом имени я встрепенулся (оно ассоциировалось у меня с моими приятелями Ступой и Рикошетом), а Стрихнин и впрямь как будто слегка поник. Целую минуту, наверное, он молчал, размышляя, а потом заговорил, без прежнего, впрочем, напора:

— Барин, значит... А хоть бы и Барин... Я тоже не из мужиков. Отдыхал со мной на даче у хозяина один профессор ботаники, жену отравил. Так вот он авторитетно заявлял: есть можно все грибы, только некоторые — один раз. Усек?

Не было похоже, что Кулек усек, да и про себя я бы этого не сказал. И Стрихнин, уловив это, разъяснил тоном жестким и нелицеприятным:

— Меня дважды схарчить нельзя. Вытошнит.

Перед тем как уйти, Стрихнин действительно перепривязал нитку с минутной стрелки на часовую таким образом, чтобы она натянулась до предела около двух часов следующего дня. Проверил еще разок, хорошо ли связан Кулек, и заботливо поинтересовался:

— У тебя насморка нет?

После чего заклеил ему рот куском липкой ленты. Критически оглядел плоды своих рук, с некоторым сомнением потрогал кончиком пальца, насколько устойчива граната на тумбочке, и пробормотал себе под нос:

— Надеюсь, кашля тоже...

После чего покинул квартиру, аккуратно пристроив входную дверь на место. Я, верный обещанию молчать и не вмешиваться, что бы ни происходило, вышел вслед за ним, но на лестничной площадке дал волю чувствам. Общий смысл моих патетических высказываний сводился к тому, что я не желаю быть соучастником возможного убийства этого пусть и не самого лучшего, но все-таки представителя человеческого рода. Однако Стрихнин, во все время произносимой мною филиппики быстрым шагом катившийся по лестнице, остановился только у выхода на улицу, презрительно сморщился и махнул рукой:

— Да не переживай ты так из-за этой поганки! Они небось не переживали, когда за какие-то сраные тридцать штук хотели мне движок заглушить! К тому же не грозит ему ровным счетом ни хрена, кроме родимчика. Граната, видишь ли, учебная. За боевую просили дорого, а у меня сейчас не то материальное положение, чтоб деньгами разбрасываться...

27

Флешь-рояль

Ночка началась весело, и, похоже, конца развлечениям не предвиделось. Судить об этом можно было хотя бы по тому, что следующий обозначенный Стрихнином маршрут по темному городу закончился у входа в казино с громким названием «ЗОЛОТО МИРА». Заведение размещалось внутри бывшего речного трамвайчика, пришвартованного у набережной в месте, пугающем своей пустынностью и безлюдностью: если бы не несколько десятков автомобилей, в основном дорогих иномарок, сгрудившихся на площадке под сверкающей неоновой вывеской, можно было подумать, что, поднявшись на борт этой «Марии Селесты», мы рискуем и там не обнаружить ни единой живой души.

— Пошли, попытаем счастья, — предложил Стрихнин, когда моя «копеечка» робко припарковалась под боком у сверкающего лаком джипа размером с небольшой автобус. Но я, кожей чувствуя, что меня опять затягивают в очередную авантюру, в ответ на этот призыв не сорвался с места, а только пробормотал, главным образом имея в виду события последних суток:

— Знаем мы твое счастье...

— Попросил бы без намеков на национальность, — обиделся Стрихнин. — Не хочешь идти — жди в машине.

Окинув взглядом окружающую нас асфальтовую пустыню, я прикинул, что этот вариант меня тоже не слишком греет, поежился и спросил:

— А чего мы там, собственно, не видали?

— Этот катран, — объяснил Стрихнин, — принадлежит одному очень серьезному авторитету. Вообще-то у него таких по городу — как грязи, но здесь его, так сказать, штаб-квартира. В смысле, он здесь квартирует, отсюда же и командует. Как из штаба. И знаешь, какая у него погоняла?

— Что? — не понял я.

— Погоняла — кликуха, — перевел он. — Короче, это Барин.

Подобное известие отнюдь не подняло мне настроения.

— Ясно, — сказал я, — сейчас мы к нему пойдем, скажем: то да се, некрасиво получилось, отдай-ка денежки. Да?

Стрихнин кивнул:

— Примерно. Ну, может, не так в лоб, но смысл ты уловил. Вся штука в том, что Барин, говорят, сам большой любитель пошлепать стирками. Он-то меня от стенки не отличит, а я его пару-тройку раз срисовал — кенты показывали во время игры. Мы люди простые, без всяких там фраерских понтов, нам, в общем-то, до фени, каким разрядом его в конечном счете отоварить: главное, алтушки свои назад получить. Знаешь, как грузина не пустили с бабой в баню? Он ее сажает в такси и говорит: «Нэ мытьем, так катаниэм!» Скумекал?

Я скумекал. И именно поэтому задал нелицеприятный вопрос:

— А меня ты в качестве кого с собой зовешь?

— Мало ли... — помялся Стрихнин. — Семафором будешь.

— Кем? — оторопел я.

— Кнокарем, — пояснил он и, увидев, что я все равно не понимаю, разъяснил: — Атасником. Стремщиком. Шухерщиком.

— Спасибо, очень лестное предложение, — язвительно поблагодарил я.

— Тебе ж сказали: не хочешь — жди в машине, — пожал он плечами.

Я задумался: хочу или не хочу? То есть, что хочу, ясно. Неясно, больше хочу или больше боюсь? Как всегда в таких случаях, схватка между скучной осторожностью и активной безрассудностью окончилась победой последней: не зря Артем любил говорить про меня, что я из тех, кто за компанию готов повеситься. Что же касается моей гражданской совести, то с ней я и вовсе быстро управился. Хотя не вызывало сомнений, что, вопреки официальному предупреждению следователя, я уже опять полным ходом собираю фактуру для нового материала, вернее, для продолжения старого, в данном конкретном случае попытка передать в распоряжение прокуратуры все вновь открывающиеся обстоятельства была явно обречена на провал. Вряд ли, подставь я сейчас вместо себя Альберта Хвана, Стрихнин с той же легкостью предложил бы ему поработать у него этой ночью семафором. Не говоря о кнокаре или стремщике.