Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович - Страница 39

Когда охранники ушли, мне вдруг почему-то стало одиноко и немного тоскливо. Пройдясь по дому, я зажег повсюду свет, включил телевизор, поставил на огонь чайник. Какого-то рожна все равно не хватало. И только заглянув в раковину, где томились уже слегка покрывшиеся махровой плесенью тарелки и чашки, я понял, какого. Стрихнина с его прибаутками, с его дурацкой хлопотливой суетливостью.

По некоторым бытовым приметам мне стало ясно, что он не появлялся здесь с тех самых пор, как лечил меня от депрессии коньяком с тазепамом. Уж не случилось ли чего? Может, по своему обыкновению, заявится под утро...

Но утром Стрихнин не пришел. А меня закрутили многочисленные дела, первым из которых была необходимость ехать в прокуратуру.

Позвонили прямо домой. Безликий канцелярский голос начал привычно:

— Мы бы, конечно, могли вас пригласить официально, повесткой, но...

— Но почта работает плохо, повестка будет идти долго, а вам охота видеть меня прямо сегодня, поэтому вы взываете к моей гражданской совести, — подхватил я. — Так, да?

На том конце провода ошарашенно молчали. Тогда я снова взял инициативу.

— Докладываю: моя гражданская совесть стоит по стойке «смирно». Куда мы с ней должны явиться? Когда? Этаж? Номер комнаты?

Но час спустя, перешагнув порог указанного мне кабинета, я утратил львиную долю желания хохмить и подтрунивать над всеми без разбору сотрудниками этого серьезного учреждения. В кресле за обширным столом, угрожающе заваленным бумагами, сидел мой не сказать, чтобы добрый, но во всяком случае давний знакомец, старший следователь по особо важным делам («следователь по особо важным телам», как прозвал его Артем), в просторечии важняк, Альберт Хван.

Он-то был в отличие от меня готов к этой трогательной встрече, но радости испытывал явно не больше моего. За последнее время наши пути пересекались примерно два с половиной раза — и крови друг у друга мы выпили немерено. За половинку (а может, четвертушку или даже осьмушку) я считал тот случай, когда мой голос был лишь одним из многих в хоре возмущения, поднятого прессой и телевидением по поводу уголовного дела, которое возбудил Хван. Это было так называемое «льняное дело», оно началось много лет назад и, кажется, до сих пор не закончено. Хван и несколько особо упорных репортеров ведут его, как столетнюю войну, с переменным успехом. Две другие истории — наше личное. Почти, я бы сказал, интимное. В общей сложности шесть газетных материалов, семь заседаний суда, три возврата на доследование, один оправдательный приговор. Счет 1:1.

— Садитесь, — Хван приглашающе взмахнул рукой в сторону жесткого стула справа от стола.

— Закуривать и рассказывать? — уточнил я.

— Ну, началось, — пробормотал он, извлек откуда-то из-под столешницы огромный мятый носовой платок в пятнах сырости и принялся промокать им лицо.

О лице Хвана стоит сказать отдельно. Бедняге не позавидуешь — он страдает, по-моему, от всех известных видов аллергии, проявляющейся в высыпании пятен на коже. Ему нельзя гладить собак и кошек. Нюхать цветочки. Есть мучное, молочное, рыбное, шоколадное и еще Бог знает какое. Ему вредны бытовая пыль и автомобильные выхлопы. Так же, как я подозреваю, Хвану противопоказано общение с репортерами. А поскольку совсем избежать всех этих бесчисленных аллергенов он не в состоянии, его лицо постоянно похоже на лоскутное одеяло, сшитое бедной, но рачительной хозяйкой из обрезков подручного материала. В довершение ко всему в жару он всегда обильно потеет. По-человечески мне его ужасно жаль, но вот беда, нам с ним еще ни разу не удалось опуститься (или подняться, не знаю, где точка отсчета) до уровня простого человеческого общения. Мы — Прокурор и Репортер.

Итак, Хван пробормотал: «Ну, началось», — и вытащил платок, словно давал отмашку нашему с ним новому забегу. Дистанция неизвестна, зато препятствия гарантированы. Аллергия была налицо, переливаясь по прокурорской физиономии всеми цветами от лилового до багрового. Интересно, это на бытовую пыль? Или уже на меня?

Важняк развернул перед собой газету с моей «МАШИНОЙ СМЕРТИ» и, крепко постучав по заголовку заскорузлым от хронического нейродермита указательным пальцем, строго спросил:

— Кто вас на это надоумил?

Я уселся поудобней на стуле, закинул ногу на ногу, натурально закурил и, в свою очередь, безмятежно поинтересовался:

— Это что, допрос?

— Да! — рявкнул он. И одновременно кинул мне через стол листок бумаги со словами: — Ознакомьтесь. Постановление о привлечении вас к уголовному делу в качестве свидетеля. — Помедлил немного и добавил не без угрюмого злорадства: — Пока свидетеля.

— Это как прикажете понимать? — воздел я брови.

— Как хотите, — отрезал он, с явным интересом наблюдая за моей реакцией.

Нужно было без промедления уравнять шансы, и я сказал:

— Свидетель, как известно, по закону не имеет права отказаться давать показания, но тут другой коленкор. Если я правильно понял, от официального лица прозвучала угроза перевести меня в разряд обвиняемых. Поэтому с этой минуты я отказываюсь произнести хоть слово без моего адвоката.

Цветные пятна на лице Хвана стремительно набирали яркость и даже, кажется, меняли оттенки. Я давно заметил, что, злясь, он становится особенно похож на разъяренного спрута. Головоухий моллюск с холодными прищуренными глазами.

— Прекратите кривляться, Максимов, — процедил он сквозь зубы. — Если я сказал «пока», это значит, что сейчас вы свидетель — и больше ничего. Поэтому извольте отвечать на вопросы.

— Спрашивайте, — пожал я плечами.

— Еще раз: кто вам подкинул мысль написать эту статью?

— Никто.

— Тогда откуда к вам пришла сама идея, что за обычными дорожно-транспортными происшествиями могут стоять заказные убийства?

— Оттуда, — ответил я, не скрывая некоторого сарказма, — откуда к вам она почему-то не пришла: из головы. — Для наглядности я даже постучал костяшками пальцев по лбу.

— Так-так, — покивал Хван, одновременно пальцем отыскивая в газете какое-то место. Нашел и процитировал: — «Из собственных источников в криминальной среде нам стало известно, что смерть авторитета Ступенечкина по кличке Ступа была, вполне вероятно, выгодна другому бандитскому лидеру по кличке Барин». Это, скажете, тоже из головы?

— Нет, там же ясно написано: из источников в криминальной среде. Я, естественно, прежде чем писать, проводил собственную проверку.

Воспоминание о том, как проходила именно эта проверка, вызвало у меня короткий, как толчок сердца, но мучительный паморок — отголосок той кошмарной ночи.

— Из источников в криминальной среде, — повторил он. — Безымянных, разумеется?

Я подтвердил это решительным кивком.

— А отдаете ли вы себе отчет, кому в первую очередь нужна такая ваша публикация?

По его медовому тону было ясно, что он заманивает меня в какую-то ловушку, или, во всяком случае, ему так кажется. Я снова пожал плечами:

— Думаю, общественности. Потом редакции — для поднятия тиража. Вот, оказывается, и правоохранительным органам пригодилась...

— А кому она не просто нужна? — продолжал настаивать он. — Кому она необходима позарез?

— Понятно, — кивнул я. — Cui prodest?

— Чего? — не понял он.

— Это на латинском, — пояснил я. — «Кому выгодно?» Вы ведь должны были изучать латынь на юридическом. Неужто забыли?

Мне показалось, Хвана сейчас хватит кондрашка: все цвета на его ряшке сделались почти неразличимо бордовых оттенков.

— Эта ваша заметка, — отчеканил он, от ярости клацая зубами на каждом слове, — на руку криминальным структурам, которые хотят стравить между собой своих конкурентов! Вот вы пишете: "...заказчиков... найти нельзя, зато вычислить можно. По принципу «кому выгодно»...

— Ага, cui prodest, — вставил я. Он метнул на меня полный гнева взгляд и продолжал:

— ..."кому выгодно". А вот это уже не всем нравится. На войне как на войне, юридическими доказательствами никто себя не обременяет. На гангстерской войне — тем более. Если тебя «вычислили», последствия могут быть вполне определенными..."