Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович - Страница 34

Так по стеночке я и двинулся. Под ногами скрипело битое стекло, за штанины цеплялись обрывки ржавой проволоки, приходилось все время спотыкаться о груды какого-то мусора. Стенка казалась бесконечной, но все-таки и она кончилась. Я завернул за угол и на фоне чуть светлеющего неба увидел, что стою между двумя рядами коренастых, вросших в землю глухих и мрачных строений. То ли недостроенные гаражи, то ли давно заброшенные склады. Судя по свалке под ногами — скорее второе. Господи, как же отсюда выбираться-то, чуть не завыл я от тоски. Кричать? Да тут кричи — не кричи, все равно ни одной живой души вокруг, никто не услышит. Идти? Да в какую сторону идти-то! И тут ноздри мои учуяли легкий запашок — уж не дыма ли?! А тут и глаза, кажется, углядели где-то вдалеке слабый отблеск — не костерок ли?! Я ринулся по проходу не разбирая дороги, пару или тройку раз отменно шмякнулся, что-то еще на себе порвал, что-то поцарапал, но в конечном счете пришел к финишу первым, оставив преследующий меня страх на полкорпуса сзади.

Наградой мне стала представшая моему умильному взору картинка, такая привычная для наших широт, такая родная. Три живых души сидели на перевернутых ящиках вокруг крохотного импровизированного очага, пили водочку и негромко беседовали между собой. Легкий дождичек не мешал ни им, ни костру, ни беседе. Судя по всему, не помешал и я: только один из бомжей лениво обернулся на мои шаги. Остальные сфокусировались на мне не раньше, чем я остановился у самого костра.

— Добрый вечер, — выдавил я из себя что-то сиплое.

— Эка, сказанул, скоро утро вона, — зевнул во весь щербатый рот маленький плохонький мужичонка, одетый на голое тело в синий затасканный халат, какие носят грузчики в подсобках. — Хорош гнать, вынай, чего принес.

Я молчал, слегка ошарашенный. Я не знал, чего вынать.

— Ну? — посильнее надавил голосом щербатый. — Тебя за чем посылали?

— Погоди, Валюсик, — с сомнением в голосе остановил его другой, с маленькими и красными, как у морской свинки, глазками на крупной синюшной морде. — Посылали-то вроде не этого.

— Точно, — подтвердил щербатый Валюсик, присмотревшись. — Тот был в сандалиях, а этот, вона, в штиблетах!

— Федот, да не тот! — радостно захихикала тяжелым простуженным басом третья живая душа, дама в мужской ковбойке и хэбэшных трениках, черная лицом, как шахтер из забоя. — Хорошенький! Может, замуж меня возьмет?

— Что стоишь, как мильтон? — сурово поинтересовался Валюсик. — Или садись, или вали, откуда пришел. Чего тебе надо?

Я замялся. Валить, откуда пришел, не хотелось, но и сформулировать, чего надо, как-то не получалось. Неожиданно для самого себя я промямлил:

— Мне бы... э... насчет... дорогу спросить.

Валюсик отвалил в изумлении щербатую челюсть, огляделся по сторонам, потом подозрительно вперился в меня:

— Дорогу? Какая тут может быть дорога?

А его чернолицая подруга захохотала, заухала совой:

— Ой, не могу, ему в дурилку дорога нужна!

Идиотизм моего положения открывался мне в абсолютной полноте, но в связи с последними событиями мысли были похожи на сильно спутанный моток шерсти: тянуть можно было только за одну короткую ниточку. И я тянул:

— В смысле... что это за местность?

Все трое вылупили на меня глаза.

— Гребанашка, — уверенно констатировала подруга.

— Обширенный, — возразил ей наблюдательный красноглазый.

Один только Валюсик подошел к моему вопросу со всей серьезностью.

— Эта, мил человек, такая специальная земля. Там железка, поезда ходют, — он махнул рукавом халата в сторону заброшенных складов, — и там, — взмах в противоположную сторону, — тоже железка. А посередке, стало быть, мы. Называемся — полоса отчуждения.

Урок географии неожиданно прервался, потому что заскрипел в темноте гравий и явился тот, которого посылали. Он действительно был в сандалиях. Карманы его шаровар победно оттопыривались. О моих дурацких вопросах в радостном возбуждении немедленно позабыли. Всем разлили поровну, включая и меня. Я с давно не испытываемым наслаждением высосал пол майонезной баночки удивительно дрянной водки, явно поддельного «Абсолюта», запил его «Жигулевским» и зажевал все это куском весьма сомнительной кровяной колбасы. Быстренько налили по второй, а затем и по третьей, после чего я почувствовал себя сильно лучше и очень скоро достиг ранее ускользавшего взаимопонимания с новыми друзьями. Мне подробно и словоохотливо, почти что хором, перебивая друг друга в неизъяснимом желании быть полезным и приятным случайному прохожему, объяснили, куда я должен направить свои стопы. Я направил. Стопы были не слишком тверды, но вывели меня в конце концов на пустынный в этот предутренний час проспект, где на первый же легкий взмах руки остановился пыхтящий мусоровоз, за весьма скромное вознаграждение доставивший расслабленного путешественника домой. Боже, подумал я, снова оказавшись перед собственным подъездом, на опустевшей теперь сцене, где совсем недавно разыгралась вся эта мрачная пьеса, неужели ночка кончается?

Заря уже слегка подсветила декорации. Но черные кулисы окружающих домов были абсолютно мертвы. Ни звука. Ни огонька. Похоже, соседи мои отреагировали на перестрелку с привычным урбанистическим хладнокровием. Наверное, подумали, ученья идут. Меня слегка пошатывало, но я, вместо того чтобы тихо-мирно идти домой, с пьяной храбростью направился к тем кустам, где совсем недавно мы почти что в обнимку валялись с пареньком, который должен был меня пристрелить, и решительно раздвинул их. Ничего. Никого. Пусто. Только вдруг почудилась на темной траве темная, почти черная кровь.

Вот тут-то на меня и нахлынуло. Навалился давешний страх, ужас бешеным хорьком вцепился в загривок. Я ломанул в подъезд, бегом взлетел по неосвещенной лестнице, в полной темноте слепо принялся тыкать ключом, привычно нашаривая замочную скважину: домой; домой, домой! И вдруг понял, что скважины на привычном месте нет. И вообще дверь — это не моя дверь. А может, и дом — не мой дом? Куда меня привезли?! Дыхание перехватило, я и впрямь на протяжении нескольких мгновений был на грани умопомешательства. Потом понял — и отпустило.

Чертов Матюша. Чертов сейф. Чертов Глузман, не вовремя отваливший в свою Америку. Лучше в он взял эту хренову дуру туда с собой. Я дрожащей рукой нашарил звонок. Давай, Стрихнин, просыпайся, побудка, шмон, хипеж, или как там это у вас называется! Но Стрихнин не просыпался. Я звонил, трезвонил, названивал, а он все не просыпался, и мне пришлось-таки смириться с мыслью, что не просыпается он по простой причине: его там нет. Внезапно обессилев, я сполз по гладкой стальной поверхности двери на половичок и чуть не завыл от злости. Мне отчетливо представилось, как завтра кто-то найдет мой уже закоченевший труп на пороге моей собственной квартиры. Сквозь навернувшиеся на глаза слезы вспомнилось из детства: смерть индейца Джо.

Ну уж нет! Собрав остатки мужества и хладнокровия, я решительно встал на ноги, подбадривая себя громким топотом, поднялся этажом выше и надавил на звонок. Через минуту дверь мне открыла заспанная и насмерть перепуганная Матюшина жена Нинка. Сжимая у горла ночной халатик, она вгляделась в меня, потом внюхалась и с негодованием, какого свет не видывал, наверное, с тех самых пор, как Марк Юний Брут в одночасье утратил доверие Гая Юлия Цезаря, вынесла вердикт:

— И ты туда же!

Понимая, что сейчас не время вступать в полемику, я, не отвечая на инвективу, просто прошмыгнул мимо нее на балкон и через пару секунд оказался наконец дома. Не намного больше времени мне понадобилось для того, чтобы с отвращением стащить с себя одежду и нырнуть на диван под одеяло. В эту ночь я спал плохо, часто просыпался с гадостным ощущением во рту и в душе, мне приснилось много снов, но запомнился из них только один. Будто стою я у стенки в тени, а напротив меня по ярко освещенной набережной гуляют люди. Среди них я заметил Таракана под ручку с секретаршей Неллей, живущее у меня за стенкой семейство Адамчиков в полном составе, почему-то свою умершую пять лет назад тетку Тамару и еще многих других, знакомых и незнакомых. Они проходили мимо, некоторые совсем близко, почти касаясь меня рукавами, но не замечали, что я стою тут, рядом, а я, хоть и видел их, сам почему-то ощущал полную невозможность не только заговорить, но даже просто привлечь к себе их внимание. Это не было обидно или неприятно, это просто было, как было, и слегка раздражало лишь непонимание: почему? Я — здесь, они — там, мы совершенно отдельно друг от друга. Весь сон отгадка не давалась и пришла только с рассветом, когда сон уже кончился. Открыв глаза, я понял: полоса отчуждения.