Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович - Страница 12

— Труп в джакузи.

— Где-где?! — раздраженно переспросил дежурный, но я уже повесил трубку.

В этом деле ни мне, ни тем более моей газете реклама пока была ни к чему. Окажись я в милиции в качестве свидетеля смерти Шиманского, неизбежно всплывет наш конфликт с «Интертуром», а уж если до этой информации доберутся друзья-коллеги из других изданий — от нас только клочья останутся. Да, похоже, и с точки зрения собственной безопасности мне лучше до поры до времени не высовываться. История, оказывается, гораздо серьезней, чем мне представлялось...

Я ехал обратно в город и думал о Шиманском, о том, что Артур Николаевич, выходит, боялся не зря. И о том, что я, выходит, зря не боялся. Ведь это я, в сущности, его убил. Я влез к этой лупоглазой секретарше, грудастой, как корова, и такой же умной, я наврал ей, что есть пленка, я задурил ей голову и фактически заставил поехать туда, где он прячется. И за ней, по выражению Шиманского, увязались.

Итак, какие же у меня успехи по выполнению специального задания редактора? Шиманского нет, пленки нет, надежды получить компромат на Квача нет. Короче, ничего нет.

До дома я добрался в сумерках. Стрихнина след простыл, только грязные тарелки и чашки в раковине напоминали о нем. Совершенно обессиленный, я решил до завтра ничего не мыть, проглотил бутерброд с холодным чаем и завалился спать. Но едва, как мне показалось, приклонил голову, зазвонил телефон. В почти полной темноте я с трудом нашарил трубку.

— Игорь Владимирович? — услышал я вежливый, но холодный женский голос. — Вам просили кое-что передать.

— Что? Кто просил? — плохо соображая, я поднес к глазам часы и при свете заоконных фонарей определил, что сплю, оказывается, уже часа четыре. В трубке играла далекая музыка, переговаривались чьи-то плохо различимые голоса.

— Вам просили передать, — не отвечая на вопрос, продолжала женщина, и теперь ее тон показался мне не просто холодным, а нагло-издевательским, — что на сегодня уже два человека в морге и один в реанимации. Что вы получили хороший совет, но им не воспользовались. И еще вам просили передать, что больше советовать и предупреждать не будут.

— Погодите! — крикнул я, но в ответ услышал только короткие гудки.

Включив свет по всей квартире, я пошел в ванную и долго держал там голову под струей холодной воды. По мере охлаждения мысли тяжелели и обретали форму.

Во-первых, ясно, что Аркатов с ними в шайке. Или он у них на крючке, что для меня одно и то же. Во-вторых, связался я с людьми крутыми и решительными. Эвона, как ловко и нахально они выследили и пристукнули Шиманского, как быстро разыскали меня — при том, что мой телефон давно уже ни в редакции, ни в горсправке не дают. В-третьих...

В-третьих, самое невероятное. Как сказала эта холодная стерва: двое в морге, один в реанимации? Шиманский, толстый тотошник и Артем. Но ведь мне до сих пор даже в голову не приходило — да и с чего было приходить, — что между кафе «Эдем» и Покровкой, точнее, между бегами и «Интертуром» может быть хоть какая-то связь! И тем не менее эта связь есть.

Очень странно. Очень любопытно. Очень страшно.

8

Мясо

Рассвет я встретил, как поэт или влюбленный — без тени сна и в состоянии нервической возбужденности, что было немудрено: гора окурков в пепельнице напоминала верещагинский «Апофеоз войны», а кофе я выпил столько, что если бы умел гадать на кофейной гуще, к утру наверняка знал бы точно, что было, что будет и чем сердце успокоится. Но гадать я не умел, сердце не только не успокаивалось, а, наоборот, колотилось в бешеном кофейно-табачном ритме, и к тому времени, когда багровое солнце пошло привычно карабкаться на частокол окрестных многоэтажек, о том, что было, я знал не больше, чем тремя часами раньше, а о том, что будет, и того меньше.

Вопрос первый — как убитый ресторанщик оказался связан с убитым в тот же день тотошником? — оставался без ответа. Впрочем, не слишком долго поломав голову над этой загадкой, я благоразумно решил до поры до времени оставить ее в покое. Эти два дела пришли к нам с Артемом из слишком уж разных источников, так что фантазировать здесь можно было хоть до одури с одинаковой степенью бесплодности. Чистая случайность? Нечистая?

Значительно актуальней сейчас было другое. На вчерашнее утро мы имели два задания. Одно — персонально от шефа, второе надыбали сами. Результаты: оба с треском провалены, причем в ночи печальной они как-то оказались связаны между собой, что не позволяет хоть частично высвободить руки, отложив беговые проблемы в долгий ящик. На фоне того, что Артем вышел из строя, это вдохновляло мало.

Какие остались в запасе ходы? Аркатов, как говорится, мягко, но твердо меня послал, посоветовав не совать нос куда не надо. Я пренебрег и остался с носом (каламбур, вполне достойный такого неудачника, как я). Второй раз мне к нему идти пока что не с чем.

Брутальный ресторанщик умер среди своей роскоши, алкаш-тотошник откинул тапочки на грубой мостовой, выражаю, как говорится, глубокое соболезнование родным и близким покойных, но применительно к моим делам существенно одно: оба теперь представляют совершенно никудышные источники информации.

Предпринять еще одну атаку на «Интертур»? Побьют лицо, если не хуже. Ловить шансы на бегах? Но шансов вог так, с наскока, разобраться в этом гадюшнике, кто кому Николай, у меня, пожалуй, не больше, чем у полевой мыши угадать фаворита, перебегая скаковую дорожку под копытами участников заезда. Я с отвращением в который раз за эту ночь пролистнул несколько испещренных собственными каракулями листков — наскоро сделанную расшифровку пленки из разбитого диктофона.

За время неоконченной беседы с Артемом тотошник вывалил кучу самой разной информации о современных способах мошенничества вокруг тотализатора. Имен и даже лошадиных кличек он старательно избегал, и хотя Артем всячески его к этому подводил, тот каждый раз отделывался каким-то хмыканьем или хрюканьем, тут же начиная рассказывать новую историю с безымянными героями. У меня сложилось впечатление, что он отнюдь не оставил надежды поторговаться насчет оплаты своих знаний и пока набивал им цену, самое сладкое приберегая напоследок.

Но общий смысл сводился к следующему. Практически девять десятых наездников, а вместе с ними бригадиров, тренеров, конюхов, прочих служащих ипподрома, включая высшее руководство и даже судей, так или иначе повязано с беговой мафией. Крупные тото, которых называют «мясниками», имеют в своем подчинении до десятка, а то и более «шнурков», осуществляющих связь с конюшнями, кассами, судейской бригадой. Как выразился наш собеседник, все схвачено, за все уплачено. Каждый второй заезд кто-нибудь «ляпает». Информация держится в тайне до последней секунды и даже позже: если надо, «свои» кассирши пробьют билеты и после звонка, возвещающего о начале заезда.

Когда наш тотошник, сам, по собственному признанию, бывший наездник, рассказывал, как это делается, то даже сквозь попавшие на пленку шорохи, шумы и гул большого города я различал в его сипении нотки сладострастных воспоминаний.

Не минует чаша сия почти никого. Один наездник попадается на картах, другой на водке, третий сам лезет с распростертыми объятиями — вот он я, возьмите с потрохами! Совсем честных просто нет — система отторгает. Ну а если кто-то решит, что ему важен сегодня спортивный результат — для звания, для карьеры, это пожалуйста. Но только до той поры, пока его не отведут в уголок конюшни, куда-нибудь за денники, и не скажут три заветных слова: «Тебя не надо».

— Тебя не надо! — старым патефоном хрипло реготал багровый тотошник. — И все! И все! И никого не гребет, на каком «фонаре» ты едешь!

— А как наездник может не приехать... э... на явном «фонаре»? Ведь за такое могут и дисквалифицировать? — поинтересовался в этом месте Артем, и я оценил его терпение и выдержку: он не гнал собеседника, а, наоборот, собирал неторопливо детали, «мясо», которое потом придаст будущему материалу вкус достоверности.