Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 8

В штольнях толпились представители штабов армий, авиаторы и танкисты. Они ждали решений, указаний, приказов. Но командование фронта не отдало ни одного существенного распоряжения. Люди не знали, что делать.

Военный Совет Крымского фронта заседал вторые сутки, забыв о войсках, которые отступали с боями и очень нуждались в умелом, решительном руководстве. По каждому вопросу возникали ожесточенные споры. Представитель Ставки армейский комиссар 1-го ранга Мехлис не верил в командирские способности генерал-лейтенанта Козлова. Вспыльчивый человек, склонный к интригам, Мехлис видел такие же черты у всех окружающих и не доверял никому. Зато себя он считал талантливым полководцем, стратегом новой формации. Нет таких преград, которые невозможно преодолеть! – вот и вся теория. А практика сводилась к тому, чтобы подтвердить этот тезис, не жалея ни жизней, ни материальных ценностей.

Мехлис предлагал остановить врага резервными дивизиями и начать общее контрнаступление. Козлов доказывал, что это невыполнимо, что надо смотреть реально и выводить войска из-под удара, сдерживая немцев на промежуточных рубежах.

Сорок восемь часов прошли в бесполезных спорах.

Наконец, вынуждена была вмешаться Ставка. 10 мая из Москвы поступил приказ: немедленно отвести войска ближе к Керчи, на Турецкий вал, и организовать на выгодной позиции новую линию обороны. Но и этот приказ не выполнили сразу. Военному Совету потребовались почти сутки споров, чтобы «переварить» новое указание. Когда приказ был передан нижестоящим командирам, выяснилось, что штабы армий потеряли управление, дивизии отходят неорганизованно и практически нет войск, которые способны удержать Турецкий вал. Еще через сутки передовые отряды немцев почти без боя прорвали этот рубеж.

Квасников несколько раз уезжал в район Семи Колодезей взрывать продовольственные склады, возвращался измученный, грязный. Тяжело дыша, валился на топчан, сосал таблетку и жаловался на духоту и пыль, которые вот-вот доканают его.

Началась эвакуация штаба фронта. У входа в штольни на огромном костре жгли бумаги. Штабные работники упаковывали в ящики ценные документы. Горбушин, пока имелась связь с военно-морской базой, сидел возле телефона, уточнял, скоро ли подойдут катера и сейнеры. А когда связь прекратилась, носился на «газике» то в порт, то в рыбачий поселок, откуда намечено было перевозить на Таманский полуостров высший командный состав.

Армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса и генерал-лейтенанта Козлова он видел мельком, когда они ночью вышли из штольни, чтобы сесть в машины. Даже тяжелая неудача, за которую были ответственны оба, не сблизила их. Они выходили из подземелья порознь, каждый в сопровождении своих людей. С ними уехал Квасников, знавший дорогу. А Матвей повел в порт колонну грузовиков, на которых ехали оперативники и разведчики.

Ночь была светлой от множеств пожаров, от немецких «люстр», медленно плывших к земле на парашютах. Высоко в небе гудели самолеты, сбрасывали бомбы бесприцельно, для острастки и паники. На западе грохотали пушки, и по напряжению стрельбы можно было понять, что где-то неподалеку идет сильный бой. Все дороги были запружены машинами и повозками, а прямо по степи густыми массами шла пехота. Горбушин прикинул мысленно: пока они ехали, видели восемь или десять тысяч красноармейцев и командиров, и почти все с оружием. Вот бы остановить их, положить в цепь. Но никто не руководил бойцами, люди были предоставлены сами себе, а работники штаба фронта стремились скорее попасть в порт.

На окраине Керчи артиллеристы устанавливали в развалинах пушки. Тарахтели моторами несколько танков, окапывался небольшой отряд краснофлотцев. Матвей подумал, что немцев, может быть, еще удастся остановить на холмах, на подступах к городу. Это идеальные позиции для обороны. Почти как в Севастополе. А ведь там моряки держат фашистов с прошлого года. И еще он подумал, что, пока не получит приказа, не имеет права покидать этот город.

Катера, выделенные для эвакуации штаба фронта, стояли возле разбитой бомбами причальной стенки. Погрузились быстро. Даже полковники и генералы таскали по узким сходням тяжелые ящики.

Через час катера один за другим отошли от стенки и растаяли в темноте. Бухта опустела. Медленно спустилась сверху одинокая «люстра», с шипением задохнулась в черной воде. Возле догорающего пакгауза остался только Матвей и несколько моряков из.штаба базы.

– Вот и осиротели, – тревожно произнес кто-то.

– Катера вернутся вечером, – возразили ему.

– Да в них ли дело…

Матвей пошел к машинам. Надо было снова ехать в каменоломни, забрать оттуда оставшихся людей и имущество.

Следующие двое суток, 14 и 15 мая, словно бы слились для Матвея в один долгий день. Горбушин не ел и не спал, оглох от непрерывного гула и грохота. Дважды его сбивало с ног взрывной волной, несколько раз осыпало землей. Он отупел от жары и бессонницы, голова раскалывалась от боли.

Максимилиан Авдеевич совсем сдал, у него останавливалось сердце. Горбушин отвез интенданта в пещеру на берегу, уложил на кровать и оставил на попечение вестового. А сам целые сутки торчал на причалах рыбачьего поселка. Сюда доставляли раненых из аджимушкайских подземных госпиталей. Их грузили на сейнеры и на боты. Многие суда уходили на Большую землю и не возвращались. Пришлось мобилизовать рыбацкие лодки. Матвей сажал на весла двух здоровых бойцов, к ним – пять или шесть раненых. Саперы ломали постройки и связывали плоты.

С утра работали два десятка грузовиков, а к вечеру осталось восемь машин с иссеченными кузовами и помятыми кабинами. Но и они не вернулись из очередного рейса. Стрельба слышалась уже совсем близко. На берег нахлынула вдруг многотысячная толпа красноармейцев. Сотни людей бросались в море, плыли к едва различимой вдали косе Тузла. А не умевшие плавать метались вдоль берега.

Наверху, за поселком, сдерживали немцев спешенные кавалеристы. К морю коноводы вели лошадей. Высокий майор в синих галифе, в сапогах со шпорами, подходил к коням, ласково трепал левой рукой холку, правой стрелял в ухо из пистолета. На красивом горбоносом лице майора блестели слезы. Не скрываясь, плакали коноводы. Мучительно, людскими голосами стонали лошади.

Под обрывом рядами стояли носилки с ранеными. Те, кто мог двигаться, ползком и на четвереньках добирались к воде, кричали, просили взять их. Но подошедший было сейнер даже не пристал к берегу, его еще в море облепили десятки тел.

Бледные от долгого пребывания под землей девушки-медички сидели возле раненых, ожидая своей участи.

Матвей понял, что ему нечего делать здесь. Он хороший пловец, и ему не составит труда добраться до песчаной Тузлы. Но в городе оставался Максимилиан Авдеевич. И было бы просто подлостью не попытаться спасти его.

Горбушин поймал оседланную лошадь, бродившую у воды. В это время от группы девушек отделилась одна, высокая и чернобровая, помогавшая ему днем грузить раненых.

– А мы? – тихо спросила она, и столько укора звучало в ее голосе, что Матвей выпустил повод.

– Раненые при вас…

– С ними мужчины. А нам нельзя! Нельзя! Ведь там – немцы! – закричала она.

– Сколько вас?

– Двенадцать.

Горбушин колебался. Искать плавсредства бесполезно, по берегу бродят тысячи людей. Рискнуть по прямой дороге в город? Там есть надежда попасть на катер или на тральщик.

– Добро, – сказал он. – Пошли!

Они послушно двинулись за старшим лейтенантом. Поднялись по крутому откосу и километров пять шагали по пустынной дороге, огибая воронки и разбитые автомашины. Слева и впереди били пушки, но за последние дни все так привыкли к стрельбе, что никто не обращал на это внимания. Навстречу медленно ехала грузовая машина. Горбушин бросился к ней, выхватив пистолет, рванул дверцу. Шофер затормозил. Голова его была запеленута бинтами, виднелись лишь рот и глаза.

– Куда едешь?

– Не жнаю, – прошамкал водитель. – Вшех побило, меня тоже побило.

– Сажаем девушек – и в город! – распорядился Матвей.