Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 26

– А раньше-то? – настаивал Игорь. – Как же все-таки генералы горловы фронтами и армиями командовать начали?

– Ох и пристал! – вздохнул Прохор Севастьянович, наполняя стопку. – Ну, за всех знакомых наших, за всех близких!

Выпил, закусил и сразу потянулся за папиросой.

– Я тебе вот что скажу: в тридцать пятом году на Киевских маневрах мы показали такое, о чем в западных странах еще и не думали. Массовое применение парашютных десантов, массированный удар танков! По общему мнению, наша армия была самой сильной. Наших военачальников в Германию приглашали, они немецкому генералитету лекции читали…

– А потом что же?

– Потом всякое было, – невесело усмехнулся Порошин. – Срок короткий, но кадры у нас основательно изменились. К началу войны почти все в нашем высшем комсоставе были выходцами из Первой Конной/ А то, что некоторые генералы еле-еле фамилию свою писать научились, на это внимания не обращали. Ты про маршала Кулика слышал? Он в военном искусстве разбирался не лучше, чем кукушка в разведении крупного рогатого скота. Доверили ему всей артиллерией Красной Армии руководить, он и наруководил! До его прихода у нас начали упор на противотанковую артиллерию делать. А Кулик отменил. Что это, дескать, за пшикалки? Давай гаубицы крупных калибров, как в гражданскую!.. Вот и остались мы против немецких танков с одними бутылками, пришлось промышленность перестраивать. Маршала Кулика разжаловали в генерал-майоры. Но те, которые чуть поумней да похитрей, до сих пор держатся. О них-то и написал Корнейчук. И о том, что растут новые военачальники, у которых талант, которым Советская власть образование дала. Генерал Рокоссовский видишь как выдвинулся? Фронтом командует. Или возьми Ватутина Николая Федоровича. С виду прост, а ум замечательный. Сам знаю, под его началом служил. Ему тоже фронт дали. В них я верю, они у немецких генералов умом сражение выиграют, а наши солдаты – в бою победят.

– Вот это да! – произнес Игорь. – С виду пьеса как пьеса, а за ней целая эпоха скрывается…

– Многое за ней стоит, – согласился Порошин. – Это я тебе для будущего, как историку, рассказываю. Таково мое мнение. Но это не для разговора с бойцами.

– Да вы что, дураком меня считаете? – обиделся Игорь.

– Нет, просто предупреждаю. Знаешь, как у Шекспира: держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль – от действий… Эти мысли еще крепко обдумывать надо.

– Понимаю, Прохор Севастьянович, у меня ведь тоже голова есть.

– Она у тебя пока вихрастая, – засмеялся генерал. – Ты ее береги, после войны такие головы очень нужны будут. – И продолжал без видимой связи с предыдущим, следуя каким-то своим мыслям: – Рокоссовский теперь под Сталинградом… Лучшие кадры туда собирает.

– Чуйков, который в самом Сталинграде, он тоже из боевых генералов? —спросил Игорь.

– Да, ему знаний и опыта не занимать, – кивнул Прохор Севастьянович. – И начальник штаба у него такой, что обыщешься – не найдешь. Генерал-майор Крылов, который Одессу и Севастополь оборонял. У Крылова опыт уличных боев богатейший. Его рука там основательно чувствуется…

Зазвонил полевой телефон. Порошин снял трубку:

– Да? Вернулся? Нет, не сплю. Давай, жду.

Игорь догадался, что Прохор Севастьянович говорит с комиссаром. Хотел уйти, но генерал задержал его – втроем веселей.

Комиссар пришел тотчас, сбросил у порога мокрую плащ-палатку. Щеки его раскраснелись от холода, он принес с собой запах осенней сырости. Лицо было недовольное и вроде даже обиженное. Скользнул взглядом по Игорю, сказал равнодушно: «А, Булгаков», – и сразу потянулся за стопкой, погреться. На вопросительный взгляд генерала ответил хмуро:

– В Сталинграде скверно. Последние метры держим.

– За этим тебя вызывали?

– Нет. С Указом Верховного Совета знакомили. Можешь радоваться, Прохор Севастьянович, с завтрашнего дня не комиссар я, а твой заместитель по политической части.

– Ты что, провинился, что ли?

– Не знаю, кто провинился, но институт комиссаров в Красной Армии упраздняется. Вводится полное единоначалие. Ты командир, ты и распоряжайся один.

– И отвечай тоже один?

– Само собой разумеется.

– В общем-то это хорошая новость, комиссар. Освобождают нас от опеки, от утряски и согласования.

– Я и говорю – радуйся.

– Во всяком случае, огорчаться не буду, – спокойно произнес Порошин, будто не заметив иронии; – Мы только сейчас с Булгаковым говорили, что люди у нас выросли, научились. А самолюбие, комиссар, это дело второстепенное. Ты что, за унижение сочтешь подчиняться мне? Не беспокойся, злоупотреблять не буду.

– Не век же, Прохор Севастьянович, с тобой служить. – Комиссар посмотрел на Игоря и добавил, поморщившись: – Ну, не в этом дело. Указ принят, и значит, он правильный. Только очень уж неожиданно, без подготовки. Армия, можно сказать, на грани стоит, за Волгой для нас земли нет, и такая ломка.

– Значит, назрело, – сказал Порошин.

Игорь неловко чувствовал себя при разговоре начальников. Попросил разрешения уйти. В тамбуре сержант сунул ему сверток, пробормотал сердито:

— Возьми на завтрак. Готовишь для них, стараешься, а они одни огурцы едят. Жаркое перегрелось давно…

Машина ожидала Булгакова в овражке, в километре от командного пункта. Игорь пошел полем, натыкаясь в темноте на кусты. Мелкий холодный дождь освежил лицо. За Доном взлетали тусклые оранжевые шары ракет.

Игорь думал о разговоре с Порошиным. Все-таки странно, что такие неспособные люди, так генерал Горлов, стали командовать армиями и фронтами. Кто в этом разберется? Может, верно говорили студенты-скептики, что история есть не что иное, как политика, опрокинутая в прошлое? И не лучше ли заниматься археологией, первобытным обществом? Там все просто и ясно, там одни факты… Угу, конечно… Он примется выкапывать битые печные горшки, а Ольга всю жизнь будет терзаться думами об отце. Подрастет Николка и тоже спросит о деде.

Нет уж! Никаких соблазнов! Надо отвоевать, закончить институт, потом заняться историей своего века. Работать, искать истину, говорить людям только правду, какой бы они ни была и чего бы это ни стоило!

Часть вторая

Еще с весны Василиса Светлова начала примечать в отце какую-то скрытность. Чуть свет ковылял Герасим Пантелеевич в правление, на старой лошаденке мотался по полям. Работа у него была нелегкая, в колхозе остались одни бабы, план из района спустили такой, как до войны, даже прибавили малость. Герасим Пантелеевич пообедать не всегда находил время. А для другого вот находил. То рубаху ему кто-то заштопает, то, как у молодого, заведутся у него вышитые носовые платки. Один раз вернулся за полночь и навеселе. На вопросительный взгляд дочери ответил смущенно, подергивая жидкую бороденку:

– В район ездил.

Василиса в колхозе работала мало, только в страду. Отец как-никак председатель, жили не бедно. Ей нужно было и ребятишек обстирать, и корову подоить, и за птицей присмотреть, и обед приготовить. Да и мало ли дел по хозяйству? Хоть и надоело все это Василисе, но куда денешься, раз уж выпало остаться в семье заместо матери. Сидя дома, она не знала того, о чем знала, пожалуй, уже вся деревня.

Как-то под вечер пошла она к запруде полоскать белье. На мостках встретилась ей Алена Булгакова, черная, худющая, заезженная работой. Поздоровалась с Василисой ласково, как с родной. Поговорили о дяде Иване: ничего, живой, Бог миловал. Служит в танкистах, вместе с дубковским Лешкой.

Потом, полоская ребячьи штаны, Алена сказала негромко:

– Ты уж отцу-то не становись поперек путя. Девка ты взрослая, понятие должна иметь, что у нас три калеки на всю деревню. А Герасим-то Пантелеевич – мужик еще в силе, негоже ему на корню сохнуть. Да и тебе легче будет.

Василиса, чуть помедлив, спросила:

– Кто?

– Да Аришка соседская. Она чуть лицом не вышла, зато и тихая, и хозяйственная. И на ребятенков у нее сердце хватит.

– Свой ведь ребенок есть у тетки Арины.