Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 10

Разбудил его назойливый треск где-то над головой. Спросонок показалось, что работает швейная машинка. Матвей взглянул на часы и присвистнул: стрелки показывали пятнадцать тридцать. Впрочем, спешить некуда, он сам себе хозяин.

Горбушин побродил по комнате, разыскал две банки консервов, конфеты и батон черствого хлеба. Прежде чем пообедать, вымыл у рукомойника ноги, переменил носки, почистил ботинки и пуговицы кителя. Свежих подворотничков у него не оказалось, и Матвей оторвал полоску от простыни.

Он брился, ел, а треск наверху все продолжался, и это в конце концов стало раздражать. Пришлось выглянуть на улицу. Метрах в ста от него, на скале, невидимые снизу, били два пулемета. Очереди были длинные, на половину ленты. Едва смолкал один пулемет, начинал другой.

Из этого Матвей заключил, что немцы близко и медлить нельзя. Он собрал свой чемоданчик, порылся в вещах Квасникова – не забыл ли сосед что-нибудь ценное. Нашел бутылку вина, любимого Максимилианом Авдеевичем, прихватил с собой.

Выбритый и начищенный, с чемоданчиком в руке вышел Матвей на улицу. Хотел подняться на скалу, узнать, в кого бьют пулеметчики, да поленился. Раз бьют, значит, знают куда. А ему надо в порт, к морю.

Он, наверно, выглядел диковинно в этом задымленном городе, среди грязных солдат, среди трупов и разбитых машин. Он заметил, что на него смотрят не только с удивлением, но и с уважением. Бухта была пуста. На темной воде то в одном, то в другом месте взметывались белесые столбы разрывов. Немцы били по причалам, где скопилось много людей. Вдали синей полоской виднелась заманчивая Тамань – далекая, спасительная земля! Некоторые смельчаки плыли туда: нет-нет и мелькнет среди сверкающей ряби черная голова.

Бой грохотал в самом городе. Немцы не кидали бомб, боялись угодить по своим. Их самолеты пролетали севернее, на мыс, куда отошли крупные силы советских войск.

Возле перекрестка стояли две 76-миллиметровые пушки, тут же сидели десятка полтора красноармейцев. Матвей спросил, почему они не стреляют. С ящика поднялся сержант с нашивками за ранения и не спеша, устало объяснил, что у них нет командиров и они не знают, что делать: или ждать тут, или тянуть орудия в порт.

– Снаряды есть?

– Половина боекомплекта.

– Это сколько же? – уточнил Горбушин. Он хоть и служил артиллеристом на сторожевике, но в сухопутных нормах не разбирался.

– Полсотни на ствол.

– Тогда вперед! Эй, там, последние, на шкентеле! Поживее! – прикрикнул он, и красноармейцы охотно подчинились его бодрому уверенному голосу. Облепили орудия, покатили их на пологий подъем.

Матвей улыбался, помахивая чемоданчиком. Он помнил, что неподалеку, в конце этой улицы, есть сквер с кустарником. Потом – ровное поле до самых холмов, хороший обзор, удобное место для стрельбы.

Однако до сквера они не добрались, там трещали винтовки и автоматы. Высунувшись из полуразбитой хибары, Матвей разобрался, что к чему. По ближнему краю сквера тянулась ломаная линия окопов, тут были наши. А дальше, среди редких акаций, перебегали немцы. Они накапливались в канаве, метрах в пятистах от сквера. Возле холмов поднималась пыль; оттуда подходили танки или автомашины.

Мимо хибары проковыляли двое раненых.

– Товарищи, какая часть? – окликнул их Горбушин.

– Разные, – ответил боец. – Есть и пехота, и танкисты есть.

– А командир где?

– Да мы не знаем. Тут кто как. Кого прижал немец, тот и стреляет.

Матвей вышел к артиллеристам и приказал выкатить орудия на прямую наводку. Артиллеристы оказались ребятами умелыми и сноровистыми. Сержант распоряжался сам. Дал десять выстрелов по автоматчикам в кустах, потом перенес огонь на канаву, расстреливая плотно сбившихся немцев.

– Дай мне! – попросил охваченный азартом Матвей.

Сержант показал наводчику: отойди. Матвей припал глазом к прицелу, чуть довернул ствол пушки, увидел машину, выползавшую из пыльной завесы. Выстрелил – и промахнулся. Промазал и в другой раз. После этого сержант уважительно, но твердо сказал ему:

–Товарищ командир, снаряды у нас считанные.

Матвей опять забрался в хибару, наблюдал за боем. Вот ведь как: достаточно двух орудий, чтобы заставить немецкую пехоту откатиться на километр. Есть люди, есть пушки, но нет организованности. Если бы каждый участник трехсуточных заседаний в подземелье возглавил оборону на одной улице, то на двадцати улицах немцы дали бы задний ход…

Вечером фашисты бросили на этот участок самолеты. Машина за машиной отваливалась от строя и с ревом неслась к земле, засыпая сквер мелкими бомбами. Тут уж ничего нельзя было сделать, лежи да грызи горелый кирпич, чтобы не завопить от страха.

Бомба разбила орудие. Уцелело пятеро артиллеристов и три снаряда. Матвей приказал выпустить их по гитлеровцам: знайте, мол, что мы живы. Сержант вынул из орудия замок, и все пошли к бухте.

Наступила ночь, немцы освещали порт «люстрами» и непрерывно обстреливали его. Матвей побродил по берегу, поискал, нет ли автомашин с уцелевшими скатами. Но все грузовики были «разуты». Что ж, море спокойное, ориентиры хорошие, можно плыть и так.

Матвей не спеша разделся, сложил на камни брюки и китель. Тельняшку не снял. Хоть она и будет стеснять движения, но к ней пришит карманчик, в котором, в клеенчатом пакете, хранятся партийный билет и удостоверение личности.

Вода сверху была теплой, внизу – холоднее: не успела прогреться. Горбушин вернулся к одежде, достал из кителя английскую булавку, прицепил к тельняшке. Если сведет ногу – будет чем уколоть.

Он поплыл, сохраняя ровное дыхание, не вынося рук из воды. Это только спортсмены да пижоны машут руками, не берегут сил. Первые гонятся за скоростью, а вторые выдрючиваются перед девицами на пляжах… Матвей усмехнулся: какая ерунда лезет в голову… Лучше ни о чем не думать и плыть размеренно, переворачиваясь на спину, когда появляется усталость.

Прошел, наверное, час, прежде чем Матвей решил отдохнуть. Приподняв голову, он долго смотрел на город, освещенный пожарами. Выстрелы теперь сверкали возле самой воды. Да, сегодня еще можно уплыть, а завтра будет поздно. Вечная память ребятам, пехотинцам и артиллеристам, которые остались там, на пылающем берегу!

Катерный тральщик шел только до Анапы, но Горбушин решил отправиться на нем. Из Анапы чаще ходят корабли в Новороссийск, легче добраться. Вода, будто покрытая темным лаком, была спокойна. Небо ослепляло синевой. С суматошными криками проносились белые чайки. За бортом катера проплывали бревна, спасательные круги, солома. Много раздувшихся трупов несло течение из Керченского пролива в открытое море.

Горбушин сидел на горячих, выдраенных до цвета старой слоновой кости досках палубы, шевеля пальцами босых ног. В Тамани он с грехом пополам раздобыл потертые брюки, рабочий китель, узковатый в плечах, и фуражку, хоть и без «краба», но все же флотскую. Не нашел только ботинок. С обувью был дефицит, на одном из катеров ребята дали ему сандалии с дырочками, он так и щеголял в них, но они был тесны, сжимали ступню, словно обручем.

Приближался берег. Издалека увидел Горбушин людей на широком песчаном пляже, там работали женщины, натягивали возле воды колючую проволоку. В кустарнике стояли замаскированные зенитки. Линия фронта проходила теперь тут: пляж был удобным местом для вражеского десанта.

К длинному деревянному причалу приклеилось десятка полтора мелких судов. Для катерного тральщика не осталось свободного места. Пришлось швартоваться бортом к морскому охотнику. Командир охотника, коренастый, крепенький главстаршина, стоял на палубе, и Матвей, прежде чем сойти на берег, потолковал с ним. Оказалось, что завтра два охотника уйдут в Новороссийск. Снимаются в девять ноль-ноль. Если старший лейтенант желает, то может пока разместиться в его каюте… Нет, с обувью плохо. А «краб» есть. Правда, старенький, потемневший, но есть.

Горбушин привел в порядок свою фуражку и сошел на причал. Отступил в сторону, не мешая рабочим, катившим бочки, и вдруг услышал радостный возглас: