Записки старого петербуржца - Успенский Лев Васильевич - Страница 97

Я прямо умилился, столкнувшись с такой бескорыстной заинтересованностью. Человек прочел маленькую газетную реплику и почувствовал в ней какую-то неясность. И счел долгом припомнить, где у него хранятся данные, могущие пролить свет на возникший, по его представлению — очень важный, вопрос. И достал редчайшее издание, и навел справки, и не затруднился написать в редакцию, хотя, судя по письму, прямого отношения к поселку Ульянке он не имел, там не родился и, может быть, не жил. Но — ленинградец! — каждое название ленинградских улиц он ощущает как свою собственность. И ему надо, чтобы с ними обращались бережно, почтительно, вдумчиво, не допуская субъективных домыслов.

Я уже хотел признать этого товарища — его фамилия Дацвальтер — чемпионом топонимической беззаветной обстоятельности. Но из следующего конверта появилась вещь совершенно исключительная: тщательно, с великой любовью и профессиональной умелостью выполненная на чертежной «восковке» выкопировка из плана «города С.-Петербурга с ближайшими окрестностями». План датирован 1914 годом. Он некогда прилагался к весьма авторитетному справочнику «Весь Петербург».

На нем, чуть западнее поселка Дачное, на Петергофском шоссе, обозначен поселок Ульянка. Два больших водоема-пруда. Церковь… Да, так: «Церк. Св. Петра-Митрополита». И за шоссе — пожарное депо. На плане все совершенно так, как и в памяти первого из моих корреспондентов…

И теперь уже становится бесспорным: не название Ульяновка, якобы более старое, было переделано небрежными и невежественными «проектными работниками» на легкомысленную Ульянку, а, напротив того, из старинного имени Ульянка в силу ошибки — вполне, впрочем, обыкновенной — в одном из документов родилось искаженное «Ульяновка» и пошло затем гулять из плана в план, из отношения в отношение, из статьи в статью… Всюду и везде, только не в устной речи местных жителей! Товарищ И. ошибся: надо не осуждать, а скорее уж поощрять старожилов, крепко стоящих на своей старине. Но и я тоже был не совсем прав в моих рассуждениях: я исходил из теоретических соображений, а надо было обратиться к архивам. И к архивам письменным, и к архиву человеческой памяти: мы только что убедились, как она точна. Надо было начать с вопроса: откуда взялось название? Ответ помог бы установить и верное произношение его.

Ах так? Ну и — откуда же оно взялось?

Все остается загадкой, хотя многие пытаются дать для нее положительный ответ.

«Еще я маленькой слыхала такое, что в том месте проезжал царь Петр. И встретил бабу, и спросил, как ее звать. Она ответила „Ульянка“, с тех пор и зовется то место Ульянкой».

Вот — самое простое объяснение. Его сообщает та же товарищ Павловская, письмо которой я уже излагал. А если простота и обыденность разгадки вас не устраивает, могу познакомить вас с другой версией, куда более красочной:

"Трамвай No 36, обогнув Автово, помчал по направлению к Стрельне. Было лето, жарко, мне хотелось отдохнуть на взморье. За окошком мелькали многоэтажные дома Дачного, бывшей Форели (теперь Кировский жилгородок), и наконец вожатый объявил: «Следующая остановка — Ульянка».

Неожиданно пассажиры, сидевшие сзади меня (группа знакомых), завели разговор об Ульянке. Один из них, довольно пожилой человек, внушительно пояснял остальным: "…вот то место, что раньше звалось Форель, — он указал на Кировский жилгородок, — славилось форелью. Речка там была. Петербургская знать выезжала сюда на рыбалку и останавливалась «на уху» в домике чуть поодаль, где жила крестьянка, добро варившая уху. А звали ее Ульяна. Так и говаривали: «Остановимся у Ульянки, отдохнем…»

С тех пор это место и осталось Ульянкой".

Мне вспомнился этот разговор. Очень может быть, что это так.

С приветом. Борис Шатковский".

Вы теперь можете понять, почему я этой маленькой главке дал такое причудливое заглавие: «Ульянина (не Демьянова) уха, или суп из профессора Фореля».

То, что попутчик Шатковского именовал «Форель», было некогда большой лечебницей для душевнобольных. Она в дореволюционные времена носила название: «больница на Новознаменской даче по Петергофскому шоссе». Уже в послереволюционные времена она была переименована в «больницу имени Фореля», в память об известном прогрессивном швейцарском невропатологе и психиатре — профессоре Августе Фореле. Никаких «форелевых речек» в этих местах не было и быть не могло; никакие старые петербургские рыболовы сюда за форелями не ездили. Вероятнее всего, никогда не жила тут повариха баба Ульянка.

Но народная речь охотно преобразует и переосмысляет любое, ставшее для современников непонятным, географическое имя. В толще народа создаются и причудливые легенды, толкующие эти новые названия. Это все называется «народной этимологией», и рассказ, запомнившийся любознательному Борису Шатковскому, — очень хороший пример такой этимологии, призванной объяснить сразу два загадочных имени. В таких «сочинениях» нет ничего плохого, но на них нельзя, разумеется, опираться в топонимических выводах.

Однако сейчас, применительно к данному случаю, они меня и не интересуют. Я перебираю и уже разобранные мною, и еще не помянутые письма читателей. Вот товарищ Решетников довольно сердито поправляет товарища И., основывавшего свои рассуждения на «плане 15-летней давности», и рекомендует ему обратиться к более старым картографическим материалам. Товарищ Решетников живет на улице Каляева, но чувствует себя лично заинтересованным и в имени Ульянка. Вот товарищ Рыжак, проживающий на проспекте Гагарина, мобилизует и план 1942 года, и книжку «Почему так названы?», изданную в 1967 году: и там и там он нашел название Ульянка. Восемь человек — мужчины и женщины, люди пожилые, как автор первого письма «пенсионер Игнатьев», как две немолодые женщины, сохранившие свои дореволюционные метрические «выписки», и люди, по-видимому, еще совсем молодые, вроде Б. Шатковского, любителя позагорать на стрельнинском песочке, — все они, как боевые кони, заслышавшие воинскую трубу, сорвались с места, столкнувшись с вопросом о спорном названии одного из районов Ленинграда.

Им понадобилось обязательно, непременно, как можно скорее и строже внести в этот вопрос ясность. Почему?

Лучше всего, по-моему, ответил на этот риторический вопрос Борис Шатковский. «Дорогая редакция, меня затронуло все то, о чем в „Ленинградской правде“ писалось. Ведь я — ленинградец!»

Настоящему ленинградцу дорого все в его родном городе. Настоящий ленинградец хочет, чтобы рассыпанные по его плану названия были самыми лучшими в мире, чтобы они были достойны и настоящего, и будущего, и прошлого Северной Пальмиры. Он хочет, чтобы одни из них смотрели в завтрашний день, другие откликались на пульс жизни нашего сегодня, а третьи отражали то существенное, важное, великое, а иногда и малое, но ставшее уже родным и милым, что родилось, жило, а порою и отжило в далеком вчера.

Он имеет право на это, истинный житель Петербурга-Петрограда-Ленинграда, и это его право мы обязаны уважать.

Не так давно мне повезло: я, как член одного общеобразовательного семинара, смог принять участие в любопытнейшей поездке по Ленинграду.

Целью поездки было, выражаясь бюрократическим языком, «ознакомление с состоянием современного городского строительства».

До поездки, в Городском управлении архитектуры и парков, нам показали огромные макеты всех нынешни к ленинградских новостроек. Надо сказать — это поучительное и необыкновенное зрелище.

Мне много раз приходилось летать над Ленинградом на самолетах — и на пассажирских, и минуты прибытия и отлета, когда они обыкновенно обходят город по осторожному большому кругу, над окраинами, и на легких машинах аэроклубов. Я даже привык к воздушным путям над Питером: так привыкаешь к хорошо знакомым земным дорогам. Едешь и знаешь: сейчас тебя толкнет на ухабе. А теперь под правым колесом взгорбится лежащий в колее камень…

Так и тут. Мне прекрасно известно, например, что, когда самолет пересекает крутую излучину Невы против Смольного, где река описывает причудливую кривую вроде французской буквы "S", — машину, если только она идет не на большой высоте, непременно дважды опустит и подкинет вверх на воздушных ямах. Все это мне знакомо, как и вид города сверху.