Ты и твое имя - Успенский Лев Васильевич - Страница 14

В чем же дело тогда? Почему мы совершенно неодинаково реагируем на вполне однотипные сочетания слов?

Дело только в привычке и непривычке. Самое простое и благозвучное имя нарицательное прозвучит для нас дико, если мы внезапно превратим его в имя собственное. В нем еще будет живо чувствоваться непогашенное, неумершее первоначальное предметное значение: Еж Петрович, Верблюд Журавлев… Постепенно же (и, может быть, даже довольно скоро при частом употреблении) это значение затушуется, померкнет, потом вовсе исчезнет, и слово как бы потеряет для нас «всякий смысл», из «имени существительного» станет «просто именем». Как раз поэтому слова чуждых языков проще принимают на себя роль имен: за ними русский человек с самого начала не чует никакого добавочного значения: откуда ему знать, что Гамаль — по-турецки «верблюд», Ардальон для грека — «замарашка» или Дэйзи в Англии — «маргаритка»?

Я могу перевести вам то или иное имя, могу, скажем, объяснить, что турецкие слова «Назым Хикмет» означают: «Слагающий стихи» и «Мудрость», и тогда вам будет уже не так легко воспринимать их просто как имя и фамилию прославленного турецкого поэта. Но ведь пока я не сделал этого, вы даже не подозревали, что это «тоже слова».

Любовь Пушкина

На нашем наблюдении стоит задержаться. Хочется подтвердить его обратным примером. Очень часто слово, став именем собственным, столь бесповоротно расстается со своим былым нарицательным значением, что вскоре затем может внезапно приобрести значение новое, порой совершенно иное, очень далекое от прежнего, и начать опять играть роль «слова», только имеющего уже совсем другой смысл.

Однажды в городке Луге я увидел издали на заборе афишу. На ней резко выделялись только очень крупно набранные слова: Любовь Пушкина.

Это заинтересовало меня. «Интересно, — подумал я. — Видимо, кто-то будет читать лекцию. Но кто же подразумевается под „любовью“ великого поэта — Наталья Гончарова, Мария Раевская или, может быть, таинственная Эн-Эн?»

Я перешел улицу и рассмеялся от неожиданности, Вблизи афиша выглядела вот как:

Выступала певица, носившая ту же фамилию, что и «певец Людмилы и Руслана», а имя ее было Любовь. Все очень просто. Почему же издали я понял текст совсем по-другому?

Недоразумение? Нет, дело тут явно сложнее. Причина в том, что для нас фамилия Пушкин звучит совсем не так, как все остальные, созвучные с нею: слишком особенную историю пережила она.

Все другие сходные фамилии кажутся нам не слишком благозвучными, не очень красивыми: Мышкин, Кошкин, Душкин… В них живо чувствуется их происхождение от слов с уменьшительным и даже «уничижительным» значением, вроде «душка» (рядом с «душа»), «чашка» (рядом с «чаша») и так далее. Актер, носящий фамилию Кошкин, наверняка заменит ее более благородным театральным псевдонимом, прежде чем выступать (как актер Неелов заменил свою псевдонимом Дальский). Тот же, кто носит фамилию Пушкин, не нуждается в этом: она и так звучит достойно. Почему?

Да потому, разумеется, что на наш слух и понимание слово «Пушкин» приобрело уже давно совершенно новое значение. Оно перестало быть только фамилией. Оно значит теперь для нас: «гениальный поэт», «великий художник». Услышав его, мы прежде всего думаем, что речь идет об Александре Сергеевиче Пушкине, и только потом нам приходит в голову, что могут ведь быть и другие Пушкины: Кузьма Васильевич или Петр Никифорович (я взял эти данные из телефонного справочника). Когда поэт в своей «Родословной» гордо писал:

он как бы предвидел в будущем это удивительное изменение значения собственной фамилии. В Большой Советской Энциклопедии указаны два Пушкина, в словаре Брокгауза даже три: Александр, Андрей и Василий. Но из них только один «Пушкин просто» — тот, которого знает каждый.

Очевидно, я был прав, когда утверждал, что судьба человека может преобразить для нас и звук, и смысл его имени. А поразмыслив, заметишь и другое: каждое слово не только состоит из звуковой формы и внутреннего значения; его окрашивает наше живое, часто очень сложное, отношение к нему.

Это можно подтвердить целым рядом сходных примеров. Мы с вами, произнося или слыша фамилию: Толстой, совершенно не задумываемся над ее значением: для нас слово «Толстой» тоже как бы является синонимом слов «великий писатель». Кто-то сказал «Толстой», и вы прежде всего подумали: «Лев Толстой, автор „Войны и мира“, могучий ум, один из самых замечательных людей XIX века».

Конечно, в следующий миг вы можете согласиться, что речь идет о каком-нибудь другом Толстом: о поэте, скульпторе, советском писателе. Но все они не «просто Толстые»: мы зовем их кого «Алексей Константинович», кого «Алексей Николаевич», кого «Федор Петрович». В энциклопедии Брокгауза упомянуты двенадцать носителей этой фамилии, и все же для нас только один из них является «просто Толстым». Но это — только для нас. Иностранцы, недавно научившиеся русскому языку, иначе воспринимают это имя. Один норвежец в своих записках о путешествии по России не без некоторого удивления замечает: «Имя Толстой означает „толстый“!».

Теперь нам надо сделать некоторое усилие, чтобы представить себе, что фамилия Глинка происходит от слова глина; а ведь в свое время известные стихи:

показывали с полной ясностью, что связь этих двух слов между собою была куда прочнее, чем связь слова «глинка» с представлением о замечательном композиторе. Видимо, пока слово окончательно станет именем собственным, должен пройти известный срок; до поры до времени в нем продолжает чувствоваться его прежнее «нарицательное значение», и нередко оно мешает пользоваться этим словом как удобным общепризнанным именем. Вот одна из причин, которая затрудняет употребление в качестве имен «любых слов».

Имя и человек

Итак, всякое имя собственное — слово, но слово, получившее совершенно особые свойства, новую окраску. Эти свойства заставляют даже нас, современных людей, свободных от всяких суеверий, невольно ощущать в нем как бы более тесную связь с самим человеком, его носителем, чем может быть на деле. Более того, подумайте, и вы убедитесь — нередко нам кажется, что имя способно даже вроде как бы изменять свойства своего хозяина или, по крайней мере, в некоторой степени определять их.

Возьмем такой несколько искусственный пример. Перед вами—перечень лиц, персонажей какой-то пьесы. Страничка оборвана; сохранились только имена, а характеристики исчезли. Вы читаете:

Георгий Ардальонович (неизвестно кто)

Екатерина Аркадьевна Бетси …… ?

Жоржик ….. ?

Пуд Гордеич …. ?

Феклиста Титовна . . ?

Марфушенька . . . ?

Карп ……. ?

Ерема …… ?

Пахом …… ?

Егорка …… ?

Формально говоря, вы не знаете про них ровно ничего. Но разве по именам этих неведомых людей вы не можете примерно представить себе, что за пьеса перед вами и кого именно изобразил автор? Подумайте: похоже, что речь идет о дореволюционном времени и, вероятно, даже о XIX веке. Вполне возможно, пьеса рассказывает о двух семьях, дворянской и купеческой. Георгий Ардальонович и Екатерина Аркадьевна легко могут быть «господами», помещиками, мужем и женой и иметь дочку — барышню Бетси. Мальчик Жоржик годится им в сыновья, так же как Марфушенька окажется на месте в роли купеческой дочери в семье Пуда Гордеича и Феклисты Титовны. Карп, Пахом и Ерема — несомненные «мужики»…