Укрощение строптивых - Успенская Светлана Александровна - Страница 7

Отпустив начальника охраны, он наконец откинулся в кресле, опустив припухшие веки. Тяжелый день. Совещания, доклады, ежедневная текучка. Как все это опротивело!

Ничего, скоро все это кончится, очень скоро! Быстрее, чем все они думают. Его ждет чудесная сказочная жизнь, полная восторга и неги. Она уже близко, совсем близко, эта жизнь. Осталось только несколько шагов. И сегодня он сделал первый шаг…

Наверно, именно ее счастливая звезда десять лет назад привела Алену из маленького городка, расположенного где-то на необъятных просторах страны, прямиком в столицу. В сырой осенний день пассажирский поезд, грязный и длинный, выбросил на перрон Курского вокзала долговязую нескладную девицу в туфлях со стоптанными каблуками и потертой китайской курточке, штопанной на локтях.

Вызывающе короткая юбка демонстрировала длинные голенастые ноги, казалось, предназначенные для балета, путанные русые волосы походили на воронье гнездо, на лице, еще носившем следы юношеских угрей, выделялся длинный острый нос, а обкусанные до мяса пальцы выдавали в их обладательнице нервную, психически неуравновешенную натуру. Эта нескладная особа была лишь отдаленным прообразом нынешней Алены.

Между той, прошлой Аленой и Аленой нынешней простиралась огромная пропасть. Та Алена была существом забитым, пугливым, чрезвычайно мнительным и неуверенным в себе. Искушенному мужскому взгляду она, наверное, показалась бы некрасивой и угловатой. Она излучала робость и застенчивость и потому часто оказывалась объектом для нападок жестоких столичных людей.

Нынешняя же Алена была особой совсем иного рода. Она была красива, ухожена, грациозна и уверена в себе. Теперь она казалась не забитой провинциалкой, а уверенной столичной штучкой, познавшей все и вся. Однако под показным лоском нынешней Алены билось все то же несчастное любящее сердце — доверчивое и трепетное.

В шестнадцать лет Алена плохо понимала, чего ей хочется от жизни.

Самым главным для нее казалось вырваться из затхлой атмосферы родного городка, где все знают про всех, где невозможно скрыться от всевидящего ока соседей, где чувствуешь себя прокаженной, если хоть немного отличаешься от людей, скучных, ничем не примечательных обывателей. Родители ее были обыкновенными людьми и требовали от Алены не так уж много: хорошо учиться и быть послушной. Но Алена задыхалась в затхлой атмосфере городка, ее заветной мечтой было уехать из родного дома куда глаза глядят — в столицу.

У нее не было ни друзей, ни подруг, никому она не нужна была такая, какая есть, — с мраком в душе и раздором в теле, с неутоленными амбициями, с зарождавшимися глубоко внутри страстными желаниями. Она страшилась быть осмеянной, отвергнутой, изгнанной. Именно потому с Москвой Алена связывала свои надежды, в сладостных грезах видя себя знаменитой танцовщицей, у ног которой покоится мир. Прозанимавшись два года танцами в местном Доме культуры, она считала, что создана для пластических искусств.

Украв у матери деньги, оставшиеся до получки, Алена побросала в сумку вещи: немецкое платье старшей сестры, к которому ей категорически запрещалось прикасаться, косметику, которой ей категорически запрещалось пользоваться, чудесные туфли-лодочки, вечный предмет девичьих мечтаний. Туфли ей тоже не принадлежали — она стянула их у матери. Украденных денег хватило лишь на билет до Москвы и на черствую булочку, купленную на вокзале.

В станционном буфете, жадно поглощая булку, она увидела, что на нее пялится худощавый небритый мужичок с сальным взглядом и бегающими глазами.

«Какая же я уродка, — покраснела Алена, — если на меня так пялятся!»

Мужичок продолжал буравить ее жадным взглядом. Стряхнув крошки с колен, девушка направилась в зал ожидания, спотыкаясь на непривычно высоких каблуках. Едва она опустилась на жесткую деревянную скамейку яичного цвета, как небритый тип подсел к ней, дыша в лицо перегаром.

— Ты такая красивая! — сбивчиво-вожделенно зашептал он. От него пахло мочой и дешевым одеколоном (скорее всего, он его пил). — Пойдем со мной… — Он навалился на нее плечом и заскорузлой ладонью принялся щупать острые коленки, выглядывающие из-под юбки.

— Но послушайте, — лепетала Алена, отдирая его руки. — Но послушайте… Не надо! — Она ощущала страх и в то же время томительное блаженство от его жарких, сбивчивых слов.

Ее спас постовой милиционер. Он увидел пьяного мужика, который волочил за собой ошалелую девчонку с безумными глазами, и потребовал предъявить документы. В это время по станционному радио объявили прибытие поезда на Москву. Алена ойкнула и, не обращая внимания на свист милиционера, побежала по перрону, высоко вскидывая голенастые ноги. Через минуту она уже лежала на верхней полке вагона и, уставившись в потолок, испуганно размышляла о случившемся. Это был первый мужчина, обративший на нее внимание! Не важно, что он был пьян, груб и стар. Главное, что она, нескладный долговязый подросток с ужасным ворохом комплексов и проблем, казалась ему красивой.

Соседкой Алены в поезде оказалась старуха с осуждающим взглядом недобрых глаз и сварливо поджатыми губами.

— Ишь, вырядилась, — недовольно пробормотала она, косясь на коленки, выглядывающие из-под коротковатой для провинции юбки. И прошипела с ненавистью:

— Шалава…

Но Алена совсем не была шалавой. В театрально-танцевальном кружке при Доме культуры, где подростков учили петь, танцевать и играть в пьесах из советской жизни комсомолок, Алена всегда считалась номером первым. Руководила кружком некая Аза Владимировна, нервная дама бальзаковского возраста с несложившейся личной жизнью. Ей помогал старичок с аккордеоном, клевавший носом во время творческих перекуров.

Аза Владимировна считала себя безвременно погибшей, непонятой личностью и потому страдала запоями. Картинно отставив дымящуюся сигарету, она много курила, выпуская дым широко раздувавшимися трепетными ноздрями. Как часто Алена, напялив мамино меховое манто и густо накрасив губы, — две багровые сливы, низко сидящие под длинным гоголевским носом, — вот так же курила перед зеркалом, красиво отставив мизинец! В то время дешевая манерность Азы Владимировны казалась ей воплощением женственности и грациозности.