Укрощение строптивых - Успенская Светлана Александровна - Страница 37

— Будет сделано, — ответил Кузовлев и положил трубку.

Из ванной вышел его сын — свежий, красивый парень, благоухавший дорогим одеколоном. Капли влаги еще дрожали на его непокорных волосах. Виталику было уже двадцать четыре, он был молод и упоен своей молодостью. Перед ним открывались блестящие перспективы. Он учился в экономическом институте, у него была девушка, море друзей и вообще все у него было замечательно.

— Па, подбросишь до института? — спросил он, смахивая полотенцем капли воды.

— Опять проспал? — с ворчливой любовью произнес отец. Он любил сына так, как может любить ребенка только настоящий служака. В иерархии ценностей сын стоял для него на первом месте. После службы.

— Ага! — отмахнулся Виталик и одним движением гибкого молодого тела, которое так нравилось девушкам, запрыгнул в джинсы. — Ну, ты пока кофе допивай, а я машину разогрею, лады?

Отец молча бросил ему ключи от «девятки».

— Ладно, — снисходительно произнес он, любуясь сыном. — Она мне сегодня все равно не нужна. Езжай, а то опоздаешь.

Он уже заканчивал завтрак, когда сильный грохот, от которого задребезжали стекла и заложило барабанные перепонки, заставил его броситься к окну. На месте «девятки» полыхала черным огнем развороченная яма, в воздухе парили хлопья сажи…

Кузовлев сам вызвал «скорую», сам предупредил взрывников. Потом спустился вниз, аккуратно прикрыв дверь, и даже принялся ограждать место взрыва, не дожидаясь приезда милиции. Он делал все, что должен был делать настоящий профессионал, чтобы сохранить для следствия драгоценные следы.

А потом, не давая себя увести, он лишь молча смотрел, как возле развороченной машины суетились приехавшие службы, не слышал сорванных криков жены, упорным немигающим взглядом глядя на водительское место, где находилось то, что осталось от его любимого сына…

А потом все завертелось… Через час после взрыва, сбежав от конвоя, который пришел его арестовывать, генерал поспешил в аэропорт, забыв пригласить с собой свою «правую руку». Как попавшая в капкан лисица, он предпочитал отрубить эту руку, но уцелеть самому. Несколько дней полковнику приходилось скрываться и от сослуживцев, и от убитой горем жены, от всех — его искали.

Повальные аресты и всеобщая неразбериха продолжались еще месяца два, и все это время полковник скрывался по конспиративным хатам, стараясь наладить связь с шефом. Но генералу он был не нужен. Кузовлев пропустил похороны сына, не навестил жену, когда та попала в больницу с сердечным приступом, — он знал, что за ним охотятся, и не мог рисковать понапрасну из-за дурацких сантиментов. Ведь он мог еще пригодиться шефу.

А жена, всегда понимавшая его и прощавшая, на этот раз не поняла и не простила его.

— Это ты должен был умереть! — сказала она ему. Он с трудом узнал в этой бесконечно старой и раздавленной горем женщине свою некогда любимую Лену.

Она была права. Все так вместе сошлось в одной точке: гибель сына, предательство его шефа, упреки жены… После этого, внешне оставаясь прежним, полковник внутренне сильно изменился. Кровь сына врезалась ему в память мучительным воспоминанием. Он не мог отвести от нее внутреннего взгляда. Он хотел видеть ее снова и снова… Что ему оставалось делать? Только надеяться на то, что его хватка вновь понадобится шефу. Или тому, кто станет его шефом.

Вскоре о нем забыли все — и друзья, и недруги. У людей короткая память, и через год его фамилия уже никому ничего не говорила. Кузовлев превратился в обыкновенного отставного военного, из тех, что, выйдя на пенсию, устраиваются в службы безопасности крупных компаний, чтобы, вызывая почтительный ужас сослуживцев, выискивать среди служащих, точно вертких вшей, нарушителей режима.

А потом ему удалось найти теплую непыльную работу в охране международной корпорации, которой руководил Игорь Георгиевич. Он проработал там несколько лет, прежде чем босс без опаски стал поручать своему начальнику службы безопасности разного рода неприятные и грязные дела.

С тем архитектором получилось так удачно…

— Степень секретности самая полная, — предупредил его шеф, а приказания шефа он не привык обсуждать.

— Нужна легенда, — тоном рекомендации заметил полковник.

— Ну, допустим, загородный дом для некого обеспеченного человека.

Подходит?

— Это вызовет толки, — возразил Кузовлев. — Кто этот богатый человек, зачем ему уединенный дом, на какие деньги он его строит? Пресса устроит вой. Всплывет ваше имя, вытащат на свет ваши связи с Кремлем. Будет большой шум.

— Просто постарайся, чтобы об этом не болтали, — отмахнулся шеф и вновь склонился к бумагам. Ему и невдомек было, что этими словами он подписывает кое-кому смертный приговор.

Этот архитектор был слишком любопытен… Нельзя быть таким любопытным в наше время. Он из кожи лез, пытаясь разнюхать, кто владелец острова. Какое ему было до этого дело, скажите на милость? Язык у него, казалось, так и чесался от желания выболтать все репортерам.

Однажды на стол Кузовлева легла небольшая заметка в вечерней газете «Паэзе сера».

« — Чем же занимается наш гений, наш современный Корбюзье?» — вопрошал не слишком оригинальный в эпитетах корреспондент. — "Мы позвонили Дино Чентуре.

— Ходят слухи, — сказали мы, — что вы сейчас не у дел, у вас творческий кризис и нет заказов.

— Это совсем не так, дорогой Бенито, — поведал нам наш гениальный друг Дино. — Я сейчас работаю над одним очень престижным проектом, который отнимает у меня все время. Мне приходится целые недели торчать на крошечном острове посреди моря в компании рабочих, инженеров и строителей. То, что я построю, несомненно, произведет фурор. Это будет мой новый шедевр!

— Но для кого ты работаешь, Дино, — спросили мы по-дружески архитектора. Его ответ еще больше подстегнул наше любопытство.

— Мой заказчик — весьма влиятельная фигура из России, однако об этом, друг Бенито, не стоит упоминать…

Скоро, очень скоро наш незаслуженно забытый юный гений от архитектуры затмит шедевры прошлого своим необыкновенным даром, а русский президент наконец получит достойную виллу для отдыха!"