Над пропастью во лжи - Успенская Светлана Александровна - Страница 43

– Она?

– Та самая, белобрысая, как Чалый говорил…

– Долго мы ее пасли… Юркая…

Чалый – это была кличка Илюхи. Маринка навострила уши. Значит, это Илюха «продал» ее ментам? За что, ведь она исправно платит ему подати!

– Ну, красавица? – Мутноглазый развалился на стуле, в голосе его слышалось полное сознание своей силы и уверенность в полнейшей безнаказанности. – Законы нарушаем? На статью 171 нового УК «Несанкционированная торговля в поездах» плюем с колокольни?

– Нет, что вы… Я… я только ехала и… Бестолковое мычание Маринки не произвело особого впечатления на ее стражников.

– Между прочим, по 171-й статье до трех лет лишения свободы или 500 минимальных окладов, – многозначительно заметил мутноглазый, постукивая концом дубинки по столу.

– Нет такой статьи! – отчаянно выкрикнула Маринка. – Я читала!

– Ого, образованная! – ухмыльнулся мент. – А ты знаешь, грамотейка, что Бог велел всем людям делиться?

– Я уже и так делюсь, – дерзко заявила девушка. – С хозяином, Илюхой Чаленко, вы же его знаете. Он же вам платит!

– Мало ли кого мы знаем… А за оскорбления, за намеки, мол, нам кто-то платит, можно и ответить…

Они мучили ее недолго. Ровно до тех пор, пока Маринка не решила расстаться со своей дневной выручкой. Спрятав деньги в карман, мутноглазый оживился.

– Вижу, мы подружимся, – произнес с ухмылкой.

А его напарник добавил вдогонку:

– Через месяцок опять встретимся!

Маринка была ужасно расстроена неприятным инцидентом. Вечером на электричке в 17.38 она встретила Витьку-пятновыводителя и пожаловалась ему на наглость милиционеров. Тот выпучил свои водянистые глазки.

– А чего ты удивляешься? – не понял он. – Дело же ясное! Ты новенькая, вот Чалый на тебя наводку ментам и кинул. Он с тебя взял, сколько ему причитается, а там уж не его забота, как ты с ментами разберешься. Им ведь тоже кушать хочется.

– Но я же Илюхе регулярно плачу! – возмутилась Маринка. – Это он должен проблемы с милицией решать!

– Он платит милиции, чтобы они ему существовать на железке дозволяли, а за каждого из нас он платить не может.

– Ну и дела! – воскликнула Маринка потрясенно.

– Да ты не переживай, – успокоил ее Пятновыводитель. – С нашим линейным отделом договориться можно, нормальные ребята. У них такса твердая, чаще чем раз в месяц приставать не будут. Ну я пошел, а то у меня дело стоит…

У Маринки даже руки опустились, так она расстроилась. Присела на скамейку, пригорюнилась, щеку кулаком печально подперла. Думает, то ли уходить из Илюхиной бригады, то ли дальше терпеть бессловесно. Что это за жизнь, когда и хозяин дерет три шкуры, и менты не отстают? С одной стороны конкуренты подпирают, с другой – пассажиры недовольно ворчат, чуть что по матушке посылают… Задумалась она и в растерянности уехала на «кривую».

– Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху… Подайте на построение храма и содержание монашествующей братии! – Внезапно в гремучем вагоне раздался пронзительный жалостливый голос. Молодой человек, в черной рясе и потертой скуфейке, с черным, обитым бархатом ящиком на шее, соткался из тамбурного зловонного мрака.

Обойдя немногочисленных пассажиров и каждому пожертвователю поклонившись и перекрестив его троеперстно, святой человек неожиданно присел на скамейку рядом с Маринкой, устало снял с шеи ремень брякнувшего мелочью ящика.

– Что в тоске-печали, дева, пребываешь? – спросил игриво.

Маринка лишь мрачно пожала плечами, отворотив заплаканное лицо к окну.

– А все потому, что божеского в тебе, дщерь моя, мало. Вижу, очи твои пусты, бесовскими мыслями твоя глава полнится, а губы жаждут плотского греха… – Вагонный проповедник был немногим старше Маринки, а говорил гладко, как по писаному, точно перед его глазами витали строки невидимой книги. – Я инок Феофилакт, монастыря Святомученика Варфоломея схимник, хожу в народ, несу слово Божье.

– Ну и неси себе дальше! – обозлилась Маринка. Что за жизнь! То менты обирают, то проповедники в душу лезут…

– Чё такая сердитая-то? – неожиданно по-свойски спросил инок, отбросив поучительный тон, точно змеиную шкуру. – Обидел кто? – Он запустил руку в карман брюк, вытащил оттуда две слипшиеся карамельки и щедрым жестом протянул их девушке: – На, грызи.

– Спасибо. – Маринка расстроенно захрустела конфетой.

Они разговорились.

– А меня менты не трогают, – поведал новой приятельнице чернорясый. – Они меня Уголовным кодексом пугают, а я их цитатами из Священного Писания крою. Геенной огненной пригрожу, попугаю раскаленными сковородками и кипящей смолой – и ничего, отпускают. А то давай со мной будешь ходить. Дело, между прочим, не в пример более выгодное, чем твои шоколадки. Опять же, богоугодное…

Маринка впервые за день улыбнулась, обнажив свои острые, беличьи зубки. Ей почему-то нравился этот странный юноша в нелепой одежде.

– А вы правда священник? – наивно спросила она. – А я вообще-то некрещеная. А я вот все думаю в последнее время, зачем вообще жить на этом свете? Вот я торгую, деньги зарабатываю, чтобы родным отослать. А их у меня отнимают. А я после этого еще больше работаю. И зачем? Зачем все это? Лучше, может, сразу сдохнуть? Лечь на рельсы – и нет тебя… И мучений нет. Главное, хоть всю жизнь честно работай, хоть воруй-убивай, – а помрут все одинаково…

– Шатура, выходим, – обронил юный попик, вставая. – Чувствую, дщерь моя, надо нам с тобой подробнее побеседовать. Клокочут в тебе великие вопросы, ищут выхода.

До позднего вечера продолжалась нравоучительная беседа Феофилакта с заблудшей «дщерью». В заплеванном семечками зале ожидания дальней станции они то спорили, чуть не переходя на крик, то успокаивались и начинали тихую задушевную беседу. Новому знакомому Маринка все выложила как на духу: и про Мурмыш, и про мать свою, и про Игорешу… И вроде бы полегчало.

– Вот я думала, в Москву приеду, здесь люди другие, светлые, добрые. А здесь тоже… Мурмыш! Везде Мурмыш! Вся страна – Мурмыш! – с горечью заключила она. – Что делать, куда податься?