Тина и Тереза - Бекитт Лора - Страница 79

— Нельзя, больше нельзя, затонет! — кричали охрипшие матросы, отталкивая обезумевших пассажиров.

— О Господи! — голосила рядом какая-то женщина с растрепанными седыми волосами. — Это же последняя шлюпка! Говорят, несколько сгорело… Все мы погибнем!!

Один из членов команды заметил Джоан.

— Давайте ребенка! — крикнул он и решительно протянул руки.

Джоан, ни о чем не думая, инстинктивно разжала объятия, свои и Мелиссы, и медленно, точно во сне, протянула дочь моряку.

— Возьмите спасательные пояса! — бросил он женщинам и в следующую минуту скрылся с ребенком на руках в обступившей шлюпку толпе.

Сколько прошло времени, Джоан не знала. Она метнулась туда-сюда — всюду было пламя. Нестерпимый жар, духота, дым… Она воздела глаза к небу — даже его застилало красно-белое полотно огня.

На палубе танцевали языки пламени. Безумная, дикая пляска смерти! Джоан уже не верила, что где-то существуют свет, прохлада и покой. Она поняла, что преследовало ее еще до того, как пришел этот кошмар, — предчувствие ужаса гибели, нелепого чудовищного конца.

Что видят и чувствуют люди в свой последний миг? Думают о близких? Призывают Бога? Что овладевает ими — мрак страха, смирение, скорбь? Прозревают ли стоящие на грани — неизвестно, как неизвестно и то, к чему они приходят, что получают взамен того, что клянут и восхваляют, смысл чего ищут и не находят весь свой короткий, изменчивый век.

Вихрем пронеслись последние секунды, и на крошечное свободное пространство хлынула лавина огня, смела остатки жизни, затопила все вокруг…

Огонь и вода, земля и небо одновременно подвластны двум госпожам — жизни и смерти, так почему одна слаба, а другая сильна, одна кратковременна, а другая почти что вечна?..

Конрад до последнего мгновения не собирался прыгать в воду, это получилось случайно, когда обезумевшая толпа отшвырнула его и он не удержался на краю обгоревшей палубы со снесенными в океан перилами.

Падая с высоты, он инстинктивно принял правильное положение и не ударился о воду. Объявший его черный холод на миг показался спасительным бальзамом, но минуту спустя Конрад понял: суть положения не изменилась, просто смерть сменила свой дьявольский лик, точно карнавальную маску.

Отплыв от пылающей «Миранды», чьей агонии суждено было продолжаться еще много часов, Конрад осмотрелся. Он еще не пришел в себя окончательно и не мог вполне осмыслить свое теперешнее состояние. От «Миранды» по слитой с черным небом воде тянулась огненная дорога, конец которой пропадал в глубине океана. Дальше было темно, ни малейших признаков горизонта — стояла глубокая ночь. Мимо проплыла последняя, до отказа набитая шлюпка; сидевшие в ней молчаливые люди и не подумали подобрать еще одного. Слышалось жалобное всхлипывание воды под мерными ударами весел, треск горящих частей умирающей «Миранды» и еще какие-то звуки, похожие на вздохи огромного существа.

Конрад медленно разводил руками, удерживаясь практически на одном месте. Неподалеку маячило еще несколько голов, но этим людям повезло больше: Конрад заметил на них спасательные пояса.

Он же был беспомощен и одинок. Холодный мир готовился убить его безжалостно, бездумно, спокойно. Стиснув зубы, Конрад поплыл в ту сторону, где исчезли шлюпки.

На нем не было тяжелой одежды и обуви, но внутренняя тяжесть давила сильнее, увлекала на дно огромной, глубокой, дышащей холодом могилы. Конрад чувствовал, что вместе с мужеством уходят силы, и как мог сопротивлялся страху.

Вскоре исчезли шлюпки, канули в невидимое одиночные пловцы, погибли последние несчастные на горящей «Миранде»— Конрад остался наедине с океаном.

Много раньше, еще подростком, он однажды играл в такую игру: отплывал от берега и, глядя вперед, на горизонт, пытался представить, будто находится вдали от берега, в открытом море, воображал, какие бы испытал при этом чувства. И он их испытывал, бледные отражения тех, что сдавили его сейчас холодными металлическими тисками.

Теперь он все понял. Понял, что такое страх, ужасный, выворачивающий внутренности, вгоняющий в доходящее до безумства отчаяние, которое заставляет тело содрогаться словно в конвульсиях; понял, что значит чувствовать под собой глубину в сотни футов, что значит не видеть ничего, никаких горизонтов, не иметь ни малейшей надежды на спасение.

Голова казалась свинцовой, и было непонятно, как нечто совершенно нематериальное — мысли — может давить физической тяжестью. Руки ныли от усталости, тело сковывал холод… Внезапно по ногам прошла судорога, потом вторая… Ступни свело, и боль ручейками побежала по икрам. Конрад быстро перевернулся на спину. Мгновение он смотрел в опрокинутое небо: ни звезд, ни луны, никаких признаков рассвета! Один туман! Не может быть! Потом до него дошло, что это дымовая завеса легкой вуалью стелется над поверхностью воды. Бог весть, сколько миль до берега и сколько он еще сможет проплыть!

Едва Конраду удалось справиться с судорогой, как раздался страшный грохот и точно огненные птицы разлетелись по сторонам, трепеща огромными крыльями. Сноп ослепительных белых искр звездной пылью пронесся по небу и исчез в темноте. «Миранда» накренилась, точно картонный игрушечный кораблик, в воду полетели черные, обрамленные шевелящейся желто-алой бахромой, истерзанные обломки.

Прошло еще немного времени. Зарево, окружавшее остов «Миранды», окончательно потухло, но она продолжала уныло чадить, постепенно превращаясь в пепелище. Конрад почувствовал, что медленно погружается, и ужаснулся… Он бросил взгляд на корабль: Боже, казалось, он пробыл в воде целую вечность, а между тем продвинуться удалось едва ли на милю! Теперь он вовсе не мог двигаться и прилагал усилия к тому, чтобы просто удержаться на поверхности океана. Вода, мягко обволакивающая тело, уже не выталкивала, напротив, до боли настойчиво тянула вниз, всасывала в себя, увлекая в пучину мрака. Все! Это конец! Он утонет, и даже труп его не будет найден… Хотя не все ли равно? Да, все равно, все равно, ничего теперь не имеет смысла! Смерть — бессмысленность, серая туманная пустота, а то и вовсе ничто! Ничто и никогда — навечно! Последняя мысль острой иглой пронзила мозг. Конрад, все еще загребая ослабевшими руками, почувствовал, что захлебывается, и через миг потерял сознание.

ГЛАВА V

Поезд быстро бежал по рельсам недавно проложенной железной дороги, оставляя за окнами быстро сменяющийся пейзаж. Красные дюны с чахлыми бледно-зелеными кустиками зелени, ярко-синее небо… Местами пустыню пересекали серо-зеленые, сизые или фиолетовые полосы лесов, печальные и безлюдные, с особого рода эвкалиптовыми деревьями, кора которых всегда свисает клочьями, точно лохмотья нищего странника. Попадались красные кедры, сосны дамарра, панданусы с узкими длинными листьями и диковинные араукарии с прямыми высокими стволами и ветками, напоминающими спицы раскрытого зонтика; еще дальше — древовидные папоротники с перистыми, ошеломляющими яркой зеленью листьями; потом опять каменистые участки пустынь, песчаные гряды со склонами, поросшими дернистым злаком — спенифексом.

Затем сплошь потянулись сухие светлые эвкалиптовые парки, напоминающие саванну, где яркий солнечный свет разреживается, проходя сквозь решето мелких листьев высоких стройных деревьев, где дышится поразительно свободно и легко.

Тина с радостью смотрела на эту рыжую, точно лисий мех, а местами красновато-бурую, будто обугленную, бесконечно родную землю.

Тина ехала в Сидней. Наконец-то в Сидней! Наконец-то вперед!

Со дня отъезда Джоан Пакард в Америку прошло два месяца, и Тина успела как следует осмыслить случившееся. Как ни странно, то, что она узнала, в какой-то степени явилось благом. Пребывая в неведении относительно судьбы Конрада О'Рейли, она еще на что-то надеялась, а теперь… Редко человек, лишаясь надежд на одно, вдохновляется чем-то другим, но бывает и так. Тина, если можно так выразиться, отстрадала положенное (на все в жизни отпущен определенный срок!) и неожиданно почувствовала себя свободной, если не от чувств к бывшему возлюбленному, то, по крайней мере, от своих бесплодных ожиданий.