Королеву играет свита - Успенская Светлана Александровна - Страница 7

Вечером Руденко должен был появиться на дружеском ужине в честь прибытия из заграницы актера Марчукова. Приглашения на этот вечер он добивался почти неделю и до последней минуты не был уверен, что ему все же удастся туда проникнуть. Однако в восемь часов вечера в ресторане гостиницы «Тбилиси» он с удовольствием уплетал шашлык по-карски, запивая его пряным «Алазани». Его соседом справа оказался поляк. Этот представитель братской народности ввиду особенностей польской речи. пришепетывал, почти как сам Макс. По-русски он не говорил, но все понимал, как собака. Макс непрестанно бомбардировал собеседника слезливыми возгласами, жуя жилистое мясо (он уплетал уже четвертую порцию шашлыка):

— Богиня, необыкновенная женщина — и вынуждена перебиваться с хлеба на воду! — То же самое, но в разных вариациях говорилось им сегодня еще в пятидесяти местах.

— Пани Нина Тарабрин… — пытался поддержать разговор поляк, но собеседник его не слушал.

Наискосок от странной парочки седовласый представительный господин внимательно вслушивался в застольный разговор, сосредоточенно шевеля тараканьими усами. Кто это был. Макс очень хорошо знал.

Вытирая салфеткой губы, испачканные жиром, Руденко притянул за полу пиджака пробегавшего мимо Марчукова.

— Слушай, — сказал он, — твой поляк чего-то талдычит, никак не пойму.

— Он говорит, что после великого режиссера должно было остаться великое наследство, — объяснил тот. — Вдова может хорошо заработать продажей рукописей.

Тараканьи усики пожилого господина напротив взволнованно шевельнулись.

— Давай-ка, роднуля, выпьем водочки, — неожиданно умилился Макс и, обняв поляка, набулькал ему полный фужер. — Пей! А то ты там в Речи Посполитой озверел небось от своей «крулевской сливянки».

Через час Макс уже казался вдребезги пьяным. На лбу его блестели крупные капли пота, волосы влажно слиплись, на разгоряченном лице, как недозрелая слива, багровел картофельной формы нос. Однако глаза смотрели как у трезвого — холодно и рассудочно.

Господин с тараканьими усиками невзначай подсел к нему, ощупывая лицо актера пронзительным взглядом.

«Наконец-то!» — обрадованно екнуло у Руденко. Именно этого мгновения он ждал целый вечер. Именно ради него он явился сюда.

— Рад с вами познакомиться, — с иностранным акцентом проговорил тараканий господин и сердечно пожал руку Максу. Однако в его змеином проницательном взгляде не читалось и намека на сердечность. Это был известный коллекционер из Франции господин Бову, прибывший в Москву на книжную выставку.

Макс обрадованно вскочил и, явно переигрывая, припал к руке Бову, в воодушевлении облобызав ее. Он казался бесспорно и отвратительно пьяным.

— Наслышан… Счастлив… — Руденко влюбленно припал к груди коллекционера, громко икая.

Бову пожевал губами, брезгливо отодвинулся и произнес:

— Я слышал ваш разговор о вдове Тарабрина. Печально, печально… Талант его при жизни так и не был оценен по достоинству. Только потомки… Нужно хранить для потомков его талант.

— Гений был наш дорогой Ванечка, гений, — фамильярничал со слезой в голосе Макс, при жизни всегда называвший своего благодетеля не иначе, как по имени-отчеству. — Загубили, гады, шакалы, гиены…

— Я хотел бы посодействовать его вдове. Так сказать, помочь материально, — плотоядно шевельнул усиками коллекционер. — Имея некоторые средства, я хотел бы… Ну, хотя бы ознакомиться с его рукописями! Может быть, в будущем, когда встанет вопрос о покупке наследства Тарабрина, я сумел бы…

— Не продаст, — перебил его Макс, бурно замахав руками, — и не думайте даже, и даже не заикайтесь — не продаст! Поскольку — святыня! Для потомков надобно сохранить. А нищета такая! Дочки растут, как сорная трава при дороге.

Кто пройдет, тот и ущипнет. Дашенька — чистый ангельчик, светлая душа… Сердце кровью умывается…

— А точно не продаст? — перебил алчный коллекционер.

— И-и-и! — завыл Руденко, утирая пьяные слезы полой пиджака француза. — И не сумлевайтесь! Бову обескураженно пошевелил усами.

— Может быть, вы все же представите меня Нине Николаевне… Я хотел бы выразить ей свое сочувствие.

— Не принимает, — рыдая навзрыд, оборвал его Макс, — чтит память покойного и никого не принимает. Верите ли, даже к телефону не подходит, из дому не появляется, даже в магазин. Горе-то какое!..

Бову окончательно расстроился. Кажется, он мечтал по самый локоть запустить свою жирную буржуйскую лапу в наследие Тарабрина.

— Вот моя визитка, — вздохнул француз, протягивая картонный прямоугольник. — Я улетаю послезавтра вечером. Если Нина Николаевна все же надумает меня принять, я буду безмерно счастлив. Я мог бы предложить ей сотрудничество — например, содействие переизданию произведений ее мужа с выплатой гонорара в валюте.

Макс небрежно бросил визитку в карман, однако не забыл справиться, в какой именно гостинице остановился иностранец.

— К исходу второго дня, когда чемодан Бову, готовый к отправке в аэропорт, уже возвышался возле двери, а сам коллекционер расстроенно курил в ожидании такси, в полупустом номере гостиницы «Интурист» раздался телефонный звонок.

— Я говорил с ней… — театрально прошелестел в трубку умирающий голос.

Бову не надо было объяснять, кто звонит. Этого звонка он терпеливо ждал двое суток.

— Что же она?

— Не хочу, говорит, торговать памятью мужа, — на другом конце провода трубно высморкался Макс.

Француз вздохнул — напрасные надежды! Тараканьи усики печально обвисли.

— Вы упоминали о возможной материальной компенсации?

— Неоднократно! Она — ни в какую…

— Я благодарен за содействие, господин Руденко, — сдержанно произнес Бову, намереваясь положить трубку. — И вынужден…

— Но я уговорил ее в знак признательности передать вам кое-что незначительное, — перебил его собеседник.

— Что это? — Сердце Бову возбужденно забилось. Он уже предчувствовал миг удачи, тот священный для каждого коллекционера миг, когда ему предоставляется уникальная возможность купить бесценную вещь за сущие гроши.

— Это всего две странички, один из первых рассказов… «На воде», кажется.

Бову задохнулся от радости. Он знал этот рассказ. Это был один из первых, еще неуклюжих, по оценкам критиков, рассказов Тарабрина. Это была история о том, Как несколько заносчивых студентов поехали кататься на лодке в грозу и чуть не утонули. Их спас простой деревенский парень из тех простых людей, которых они всегда презирали. Сейчас, после смерти Тарабрина, черновик рассказа можно купить задешево, но лет через двадцать, когда его гений оценят по достоинству… Эта рукопись будет бесценна!

— Сколько? — Коллекционер затаил дыхание.

— Пятьсот, — скромно произнес Макс. Бову ошеломленно приоткрыл рот. Да, вдова Тарабрина знает цену наследию своего супруга! Пятьсот рублей за две странички, исписанные убористым неровным почерком! Однако стоит согласиться с расчетом на то, что позже она пустит его покопаться в сокровищнице своего мужа.

— Хорошо, — кротко произнес Бову. И добавил:

— Я заплачу эти деньги только потому, что мне известно, в каких стеснительных обстоятельствах находится мадам Тарабрина. Я считаю это безвозмездной материальной помощью семье погибшего гения. А рукопись возьму как священную память о великом человеке.

Они встретились внизу, у входа в гостиницу. В такси на заднем сиденье Макс передал иностранцу две густо исписанные странички, вложенные между листами пропагандистской брошюрки (что-то о руководящей роли КПСС в жизни социалистического общества). Взамен ему были вручены пятьсот рублей новенькими сторублевками.

— Все же объясните мадам Тарабриной, — настаивал Бову (металлический акцент в его голосе крепчал по мере приближения к Шереметьеву), — выгоду нашего взаимного сотрудничества. Я мог бы нанять профессиональных литературоведов для разборки его наследства, организовать переиздание. Это очень, очень много денег!

Слушая иностранца, Руденко согласно кивал. Он знал, что коллекционера интересуют рукописи и только рукописи, а вовсе не бедственное положение безутешной вдовы. И поэтому Максу выгодно было поддерживать несокращаемую дистанцию между обеими сторонами.