Королеву играет свита - Успенская Светлана Александровна - Страница 27

Правда, жизнь в отцовской семье тоже была не сахар. Тетя Таня, которая поначалу героически решила терпеть присутствие мужниной дочери, после прибавления семейства стала совсем дерганой, нервной. Измученная бессонными ночами, она частенько покрикивала на падчерицу; не разрешала ей приводить из школы друзей, не разрешала кормить с ложечки маленького Славу и вообще громоздила стены из сотни запретов.

В глубине души Катя считала, что ее настоящая семья — это она, папа и маленький Славик, а эта противная тетя Таня, которую папа почему-то требует звать «мамой», скоро сама по себе исчезнет из их жизни. Между прочим, они с папой были вместе еще тогда, когда никакой тети Тани и в помине не было. И как было бы здорово, если бы она побыстрее исчезла куда-нибудь, оставив их с папой и со Славиком. Вот тогда бы они славно зажили!

Катя приходила из школы и вызывающе громко швыряла в угол портфель, зная, что это бесит мачеху. А потом сваливала школьную форму безобразным комом на стуле и с молчаливым удовольствием наблюдала, как лицо папиной жены меняется прямо на глазах, становясь обозленным и растерянным. Редкими отдушинами в жизни девочки становились поездки в Калиновку.

Катя бросалась на шею бабушке, судорожно, изо всех сил сжимала ее в объятиях и шептала:

— Бабулечка, ты у меня самая лучшая! Я хочу жить только с тобой! Забери меня к себе, родненькая. Ну пожалуйста! Я буду тебе и по хозяйству помогать, и полы мыть, и посуду… Я уже умею!

Уезжая, она, демонстративно плакала, глотая огромные слезы, надрывая бабушкино сердце, а потом, вернувшись домой, подолгу ни с кем не разговаривала, изводя домашних своим необъявленным бойкотом.

Год прошел как в аду. Летом было решено: девочка будет жить у бабушки, так будет лучше. В который раз вещи Кати были сложены в чемодан и перевезены на новое место жительства.

Потом наступило долгожданное затишье. Катя училась в школе, блистала в художественной самодеятельности и совсем не тосковала ни по отцу, ни по матери.

Теперь ей казалось, что жизнь ее определилась раз и навсегда, что ее семья — это не мама и колючеглазый дядя Тарабрин, пахнущий самогоном, не папа и пуделиная тетя Таня с злобно поджатыми губами, ее настоящая семья — это бабушка и она, Катя. И больше ей никого не надо. Ей и так спокойно и хорошо без них всех. Ну их, этих взрослых, с их взрослыми проблемами.

Зимой папа частенько наведывался к ним. Он запирался с бабушкой в комнате, выглядел взволнованным и каким-то озабоченным.

— Она опять ее требует, — подслушала Катя однажды их разговор. — Звонит, угрожает судом.

— Пусть звонит! — заявила бабушка. — В прошлый раз ее даже на один день не хватило. Второй раз не дам дергать ребенка! Катя только-только в норму стала приходить от ваших дрязг.

— Он же теперь шишка, Тарабрин, — с тоской проговорил отец. — Всемирная известность. Напишет письмо в ЦК, устроят разбирательство…

— Пусть устраивает! У него своя правда, у нас — своя. Посмотрим, кто кого перетянет. Она ведь опять беременная, а они все еще ютятся втроем в крошечной квартирке. Многодетным семьям сейчас знаешь какие льготы? Небось думает при помощи Катьки себе квартиру пробить, а потом выбросить ее за ненадобностью…

Катя вспомнила тот свой единственный день в Москве и испугалась — вдруг ее опять повезут к матери.

— Бабулечка, — прижалась она к Вере Мироновне, ища у нее защиты. — Не отдавай меня, пожалуйста! Никому не отдавай, ладно?

— Не отдам, Катюша, никому не отдам, — обещала бабушка.

— Ни папе не отдашь, ни маме?

— Ни папе, ни маме.

— Честное слово? Ну, скажи «честное партийное»! Бабушка была членом КПСС, и «честное партийное» означало для нее нерушимую клятву.

— Честное партийное, — улыбнулась она с тяжелым сердцем.

Ей было тревожно. Уже тогда она чувствовала наступление тяжелой болезни и грозную неотвратимость ее исхода. Теперь она молила Бога, в которого доселе не верила, чтобы он продлил отпущенный ей на земле срок из-за внучки, которая без нее конечно же пропадет.

Катя ничего не знала о болезни бабушки. Она думала, что все старики, а бабушка, безусловно, принадлежала к этому дряхлому племени, должны ходить по врачам и время от времени ложиться в больницу.

— Что у тебя болит, бабулечка? — иногда любопытно спрашивала она.

— Ничего, Катюша, — с неизменной улыбкой отвечала бабушка. — Просто сердце иногда покалывает, когда ты тройку из школы принесешь.

И тогда Катя старалась учиться еще лучше.

Очередной суд, вновь присудивший девочку на воспитание отцу, прошел для нее совершенно не замеченным. Просто однажды бабушка уехала куда-то на один день, а потом вернулась и сказала, что Кате разрешили остаться с ней. Она не описывала девочке ни муторную процедуру, когда судья подсчитывала количество дней, проведенных ребенком отдельно с отцом и отдельно с матерью, не знала, с каким удовольствием в суде перетряхивалось грязное белье известной семьи. Ей ничего не позволили знать.

Она не знала, что мать приехала на суд с огромным животом, оставив годовалую Дашу на попечение верной Кутьковой, не видела, как плакала и унижалась, умоляя хотя бы показать ей дочь. Она не знала, что бабушка категорически воспротивилась свиданию Кати с матерью.

— Не дам травмировать ребенка! — заявила она. — Достаточно ей того, как быстро вы ее сплавили с рук в прошлый раз!

Бабушка была права, и судьи это тоже понимали. Изучив справки о зарплате и о жилищных условиях, в которых проживает семья Тарабриных, они решили: чем ютиться в одной комнате впятером, при неработающей матери и пробавлявшимся случайными заработками главе семейства, пусть даже он человек известный, девочке лучше остаться с бабушкой.

После прочтения решения суда Нина плакала навзрыд, ее огромный живот содрогался. Секретарь суда участливо подала ей воды и просила успокоиться.

— У вас же, скоро еще один ребенок будет. Зачем вам с тремя мучиться? — утешала она.

— Ну и что! — мучительно икая от рыданий, лепетала Нина. — Мне лучше знать, смогу ли я воспитывать ребенка или нет. Никто не смеет отнять дитя у матери!

— И потом, вон газеты пишут, что ваш муж… Ну, я имею в виду, новый муж, Тарабрин.,. Он ведь пьет!

— А кто сейчас не пьет? — возражала Нина. — Все мужики пьют, кто больше, кто меньше. Только одни это умеют скрывать, а другие нет. Вот и мой не умеет…

Катю все же привезли на свидание с матерью. Девочка боязливо жалась к отцу. Она боялась, что эта чужая толстая женщина с усталым, заплаканным лицом вновь заберет ее к себе, а потом вышвырнет при любом удобном случае, как надоевшего кутенка. Она знала, что только бабушка, только одна бабушка Вера Мироновна никогда не предаст и никогда не оставит ее. В этом Катя была уверена.

Ни в чем другом у нее уверенности не было.

Мать укатила в Москву, пообещав, что она это дело так не оставит, что бывшему мужу все-таки придется вернуть ребенка.

— Вы просто не знаете, с кем связались, — грозилась она, — вы не знаете, какие у моего мужа связи! Вы судью в районном суде подкупили и думаете, что победили. Но Верховный суд вам не победить! Так что еще посмотрим!

Борьба за ненужную, в сущности, обеим сторонам девочку отныне продолжалась в вялотекущей форме.

Вскоре Юре попалась статья в газете, где у его бывшей жены интересовались новыми творческими планами и поздравляли с рождением дочери Ирины.

— Это мой третий ребенок. — Нина поднимала на корреспондента полные слез глаза. — А старшую дочь у меня отняли.

— Кто отнял?

— Ее отец, мой бывший муж. Он всегда завидовал моей напряженной творческой жизни и решил отомстить. Ведь он бездарность! Однажды он выкрал дочь, увез ребенка в глухую деревню под Киевом и запер там ее у своей матери. И я ничего не могу с этим поделать. Ребенок находится там в ужасном состоянии, постоянно возится в навозе со свиньями, отстает в учебе. Пользуясь доверчивостью ребенка, бабка настраивает девочку против меня, говорит, что, поскольку у меня еще есть дети, она мне не нужна. Кто может представить чувства матери, у которой оторвали от сердца дитя? — вопрошала она, театральным жестом прижимая руку к сердцу. — Вот здесь болит, ноет и ночью и днем.