Последний император Китая. Пу И - Усов Виктор Николаевич - Страница 80

После недельной дискуссии все-таки было принято решение о необходимости направить китайских добровольцев в Корею. «Направлять войска для оказания помощи Корее необходимо, – заявил на совещании будущий командующий армии китайских добровольцев и министр обороны Пэн Дэхуай. – Если американские войска захотят развязать агрессивную войну, то они в любое время могут найти предлог это сделать, если их войска будут располагаться на берегах Ялунцзян и на Тайване» [286].

Уже 8 октября 1950 г. Мао Цзэдун официально отдал два приказа: один – о формировании армии народных добровольцев для войны в Корее и другой – о назначении Пэн Дэхуая командующим армии китайских добровольцев и одновременно ее политкомиссаром.

Было ориентировочно принято решение, что китайские добровольцы перейдут границу Кореи числа 15-18 октября 1950 г. В связи с этим возрастала угроза развязывания войны США против Китая и воздушых нападений американской авиации на города Северо-Востока Китая. Учитывая это, были приняты следующие решения: перевести некоторые предприятия тяжелой промышленности с Ляодунского полуострова в более безопасные районы, арестованных японских военных преступников немедленно перевести в Харбин.

15 октября Чжоу Эньлай послал телеграмму руководству Северо-Востока страны, информировав о принятых решениях. Уже ранним утром 18 октября японские военные преступники, а с ними Пу И и его сородичи были посажены на поезд в Фушуне и отправлены в Харбин [287]. А на следующий день19 октября китайские добровольцы перешли границу Кореи.

В Харбине их разместили в тюрьме, построенной японцами. Во времена Маньчжоу-Го она служила местом для заключения «антиманьчжурских и антияпонских преступников». Два двухэтажных корпуса тюрьмы располагались веерообразно вокруг караульной вышки. Железные решетки толщиной в вершок и цементные стены делили здание на небольшие камеры, вмещавшие по семь-восемь человек. Спать заключенным приходилось на японских матах. В камере Пу И, в которой он провел около двух лет, находилось пять человек и было относительно просторно. Обращались с ним и его окружением так же, как и в Фушуне. Пища не уступала прежней, газеты, радио, культурные развлечения – все было, как раньше.

В конце 1952 года было отстроено новое здание тюрьмы, там были светлые окна, новое более просторное жилище, новые кровати, столы, скамейки. Весной 1953 г. администрация тюрьмы установила контакты с харбинской карандашной фабрикой. Теперь часть бумажных коробок для карандашей мастерили заключенные. Четыре часа в день они работали, четыре часа – занимались.

В марте 1954 г. заключенных вернули в Фушунь, так как вскоре в тюрьму прибывала рабочая группа следственных органов для очередного допроса военных преступников – готовился очередной крупный процесс по злодеяниям японских военных преступников и военных преступников Маньчжоу-Го. В Фушунь для допросов была переведена большая группа японских военных преступников, которых расселили в третьем, четвертом и седьмом бараках тюрьмы. Для этих целей было отобрано около двухсот следственных работников, которые перед началом работы прошли политическое и специальное обучение.

Следствие по делу военных преступников Маньчжоу-Го началось в конце марта 1954 г. большим собранием. Суть его заключалась в изобличении других преступников и признании своей вины всеми подследственными, по терминологии Мао Цзэдуна «лечить, чтобы спасти больного». «Эти несколько лет вы занимались, анализировали свои поступки, и теперь наступил момент признания своей вины, – заявил ответственный сотрудник рабочей группы на этом собрании. – Правительство считает необходимым расследовать до конца ваши преступления. Вы должны правильно оценить свое прошлое, чистосердечно рассказать о своих преступлениях, а также изобличить преступления японских военных преступников и китайских предателей. Независимо от того, рассказываете ли вы о своих преступлениях или изобличаете других, вы должны быть правдивы и откровенны ничего не преувеличивая и не преуменьшая. Окончательное решение правительства по вашему делу будет зависеть от совершенных вами преступлений и от вашего поведения на суде. Правительство великодушно к чистосердечному признанию и сурово ко лжи и обману» [288].

На данном собрании были оглашены новые тюремные правила: воспрещалось обмениваться информацией по делам следствия, воспрещалось передавать записки и письма из одной камеры в другую и т.п. С этого дня во время ежедневных прогулок каждая группа выходила во двор по очереди, встречаться с людьми из другой группы было практически невозможно.

Пу И, как и многие другие сокамерники, сел писать свое признание. Свое признание он решил сделать небольшим, чтобы не написать лишнего, уделив больше внимания изобличению других преступников. Затем с нетерпением стал ждать допроса следователя.

«В моем представлении допрос преступника был невозможен без жестокостей, – вспоминал Пу И.– Во дворцах Запретного города, наказывая провинившихся евнухов и слуг, я неизменно применял пытки.

Я боялся смерти, но еще больше я боялся пыток. И дело тут было вовсе не в боли. Я готов был умереть даже от оплеухи, которые в прошлом см раздавал своим подданным. Я считал, что в тюрьме у коммунистов невозможно не страдать от жестокого обращения..» [289].

Прошло более десяти дней, когда, наконец, его вызвали на допрос. Цепочка допросов продолжалась довольно долго. Сличались тексты его показаний с устными заявлениями. Уточнялись цифры и факты. При допросах его родни Пу И стали разоблачать племянники, муж его сестры. Повсюду он чувствовал к себе ненависть со стороны осужденных, со стороны родственников. Некоторые его открыто предупредили, что будут и дальше его критиковать, если он не исправится. Пу И решил сам выступить на собрании со своей самокритикой, свою речь он закончил заверением в твердой решимости признать свою вину. Он стал давать следователям более достоверные показания своих преступлений в прошлом.

Согласно правилам, каждый обличительный документ должен был прочесть тот, против кого он направлен. Дошла очередь и до Пу И.

Пу И все время боялся, что на него донесут его сородичи, особенно о том, что он в своем чемодане скрывает 468 специально отобранных украшений из платины, золота, бриллиантов и жемчуга, которые предназначались для его дальнейшего существования. В голове у него все время были сомнения: отдать их государству или не отдавать? «Если отдать их самому, то можно рассчитывать на снисхождение», – часто возникал такой аргумент. Публикации в газетах о новом движении «против трех и пяти злоупотреблений», в котором несколько преступников, совершивших ряд крупных хищений, были преданы смертной казни, масса разоблачений казнокрадства бывших капиталистов, хищениях и контрабанде и других преступлениях, приходе некоторых из них с повинной к местным властям, – все это будоражило его мысль. Наконец, он пришел к определенному решению. «Я, Пу И, потерял совесть. Правительство относится ко мне столь гуманно, а я сокрыл эти вещи, нарушил распорядок тюрьмы, нет, нарушил закон государства. Эти вещи не мои, они народные. Только сегодня я понял это и решил больше ничего не утаивать» [290]. После такого решения он потребовал встречи с начальником тюрьмы. В комнату, где находился начальник тюрьмы он принес все 468 драгоценностей и положил на стол возле окна. От света из окна они переливались и сияли, давая отблески на солнце.

Начальник тюрьмы внимательно посмотрел на заключенного, на драгоценности, предложил «гостю» сесть.

– «Вы, наверное, испытываете угрызения совести? – спросил начальник Пу И сказал, что все последнее время он не находил себе места, он боялся признаться, боялся, что за откровенность не получит снисхождения.