Химия смерти - Бекетт Саймон - Страница 34

Позднее он заявит, что никого из них не узнал, что не успел разглядеть лиц и тому подобное. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне с трудом верится, что Джеймс понятия не имел, кем оказались его враги. По меньшей мере он, вполне вероятно, видел этих молодых людей раньше; может быть, знал их родителей, с которыми вместе рос. Избив и истоптав его, они стали уничтожать все подряд. Затем вновь принялись за Джеймса и на этот раз не останавливались до тех пор, пока он не потерял сознание. Возможно, что какая-то подсознательная причина не дала им забить его до смерти. Хотя, с другой стороны, травмы оказались столь тяжелыми, что они вполне могли счесть его мертвым.

Мне позвонили, когда налетчиков уже и след простыл. В полудреме, на ощупь, я нашел телефон и не узнал голос, прошептавший, что пострадал человек. Не успел я стряхнуть остатки сна, как звонивший бросил трубку, успев добавить лишь, к какому дому надо ехать. Пару секунд я тупо смотрел на аппарат, потом собрался с мыслями и вызвал «скорую помощь». Всегда есть шанс, что тревога ложная, однако в этот раз на хулиганскую проделку не похоже. К тому же добираться до нас довольно далеко.

По дороге к Нолану я притормозил возле полицейского автофургона на центральной площади. Дело в том, что пост работал круглые сутки, а в одиночку ехать совсем не хотелось. Впрочем, зря я это сделал. Оказывается, о моем звонке никто не сообщил констеблям, и пришлось потерять массу ценного времени на объяснения. К тому моменту, когда один из них согласился меня сопровождать, я от досады чуть локти не кусал.

Хотя тупик тонул во мраке, сразу стало ясно, где живет Нолан, потому что дверь в дом была распахнута настежь. Подъезжая ближе, я посмотрел на соседние здания. Никаких признаков жизни, но я затылком чувствовал, что за нами наблюдают.

Нолана мы нашли посреди разбитой мебели, где его и оставили хулиганы. Своими силами я ничем не мог ему помочь; только перевернул на спину, приподнял голову и стал ждать медбригаду. Временами Джеймс приходил в себя, и я разговаривал с ним, пока не появились санитары. На какое-то мгновение мне показалось, что он пришел в сознание, и я спросил, что же все-таки случилось. В ответ Нолан просто закрыл глаза, отгородившись от дальнейших расспросов.

Когда его положили на носилки, один из прибывших полицейских поинтересовался, почему позвонили именно мне, а не сразу в «Скорую помощь». Я ответил, что понятия не имею, хотя это было и не совсем так.

Глядя на стекла соседних домов, где отражались синие проблесковые огни, я подумал: «Как странно, что, несмотря на шум и суету, никто не выглянул из окон, никто не вышел на улицу узнать, что происходит...» А ведь на самом деле люди смотрели. Точно так же они смотрели на дверь Нолана, когда ее выламывали; на самого Нолана, когда его калечили... А может, они специально отворачивались? Надо полагать, в ком-то из них заговорила совесть, но слишком тихо, чтобы человек решил вмешаться или позвать соседей на помощь. Инцидент – внутренние дела самой деревни, видите ли. Звонок мне, практически чужаку, стал просто компромиссом. Я был уверен, что свидетелей не найдется; никто не признается, что звонил именно он. Кстати, как выяснилось впоследствии, звонили из единственной в поселке телефонной будки, а потому вычислить человека оказалось невозможным. Когда машина «скорой помощи» отъехала, я окинул взглядом слепые окна и запертые двери и едва удержался, чтобы не закричать на них. Впрочем, в чем я мог их обвинить? Вышел бы из этого хоть какой толк? Не знаю.

Вместо этого я отправился домой, где постарался использовать оставшиеся ночные часы для сна.

Утром я встал разбитым и не в своей тарелке. Взял свежую газету, чашку черного кофе и вышел с ними в садик. Главным событием уик-энда стало крушение поезда, на фоне которого обнаружение второго трупа в Манхэме заслужило только пару абзацев, да и то не на первой полосе. Отсутствие связи с недавним убийством означало, что о находке упомянули просто по ходу дела, как о курьезном совпадении.

Весь прошлый день и добрую часть вечера я проработал над останками молодого человека. Хоть нам и требовалось еще получить результаты анализа липоцеры в почве, чтобы поточнее оценить возраст могилы, никаких сюрпризов я не ожидал. Хорошей новостью, если можно так выразиться, оказалась легкость, с какой мы могли бы выяснить имя жертвы. Все его зубы стояли на месте, ни одна из пломб не вылетела, так что оставалось лишь провести идентификацию по зубоврачебным карточкам. Кроме того, на левой голени обнаружились следы перелома. Берцовая кость давно заросла, но все равно такая особенность поможет установить личность.

Что же касается остального, то удалось лишь подтвердить догадки, о которых я сказал Маккензи раньше. «Обитатель» могилы – молодой белый мужчина, около двадцати лет от роду, с проломленным черепом. Травмы нанесены тупым тяжелым предметом. Наверное, большим молотком или киянкой, судя по округлой форме пробоин. Место и объем повреждений наводят на мысль, что били сзади, причем неоднократно. За давностью лет невозможно сказать наверняка, что именно явилось причиной смерти, однако я был практически уверен, что ответ лежит перед глазами. Подобная травма почти мгновенно ведет к летальному исходу, и пусть мы уже не узнаем, что с ним еще могли проделать, иных следов насилия найти не удалось.

Нет оснований думать, что эта смерть как-то связана с недавними событиями в Манхэме. Наш убийца охотился за женщинами, а не за мужчинами, и хотя вплоть до идентификации ни в чем нельзя быть уверенным, мы сомневались, что бренные останки принадлежат кому-то из местных. Поселок не столь уж многонаселенный, чтобы исчезновение кого-нибудь прошло незамеченным все эти годы. Более того, данное убийство ничем не напоминало трагедию Салли Палмер. Ее оставили лежать на земле, а не в могиле, причем в отличие от молодого человека лицо Салли оказалось измочаленным – то ли по злобе, то ли специально, чтобы затруднить установление личности. Наиболее вероятной казалась версия, что и жертва и убийца – не местные жители и что от трупа просто избавились в наших диких местах.

С другой стороны, я все равно потратил много времени – даже неоправданно много! – исследуя шейные позвонки скелета. Возможно, оттого, что неделю назад Манхэм выделялся лишь своей изолированностью, а сейчас – два убийства (одно давнее, другое совсем свежее) плюс пропажа еще одной женщины. В такой ситуации трудно не почувствовать, будто на твоих глазах распутывается какой-то зловещий клубок. А если поселок только начал раскрывать свои секреты, то еще неизвестно, свидетелями чего нам доведется стать.

Очень неприятная мысль, что и говорить...

Я пролистнул газету до конца, хотя и без особого интереса, бросил ее на столик и прикончил остатки кофе. Пора идти в душ, а потом – в гости, на воскресный ленч к Генри.

При мысли о предстоящей встрече с Дженни я испытал очень сложную смесь эмоций: нервозность, возбуждение и... чувство вины, потому что ничего не сказал Генри. Конечно, он не станет возражать, если мы позаимствуем его шлюпку, но ведь он рассчитывает, что я проведу с ним остаток вечера. Очень неприятно, что придется удирать. Эх, надо было что-то одно перенести... Впрочем, подводить Генри не хотелось, и я понятия не имел, сколько еще пройдет времени, прежде чем удастся вновь взять шлюпку. И нет сил ждать.

«А почему? – цинично спросил мой внутренний голос. – Неужели ты так рвешься снова увидеть Дженни?»

Нет, о таких вещах и думать не хочется. Словом, я поднялся со стула и отправился в душ, оставив вопросы висеть в воздухе.

И все же, когда я подходил к особняку Мейтланда, в висках у меня начало покалывать. Правда, боль оказалась не такой сильной, чтобы не учуять у входа в дом пленительного запаха ростбифа. Как обычно, я не постучался, а просто окликнул Генри по имени.

– Сюда, сюда! – донеслось из кухни.

Я прошел внутрь. Здесь было очень жарко, несмотря на распахнутую дверь, сквозь которую просматривался укромный садик. Брызгая каплями теста на пустой винный бокал по соседству, Генри взбалтывал опару для йоркширского пудинга. Возможно, не самый идеальный выбор при нынешней погоде, однако хозяин дома дорожил традиционными ценностями, когда речь шла о воскресном ленче.